Космонавт

Глава 7

— Сейчас подойдут остальные члены приёмной комиссии, — спокойно сообщил майор и жестом указал на стул. — Присаживайтесь.

Павел Алексеевич снял трубку с зелёного телефона с диском и набрал номер — крутил медленно, с характерной точностью.

— Это Крутов. Римма Аркадьевна, мы готовы. Зайдите, пожалуйста. И захватите Брошкина. Да-да, внеплановое собеседование. Да, я вас предупреждал.

Последняя фраза прозвучала с легкой досадой. Видимо, на том конце провода Римма Аркадьевна уже успела выразить недовольство, потому что голос майора стал резче.

Пока он разговаривал, я осмотрелся. На стене висел портрет Юрия Гагарина, рядом доживает Никита Сергеевич Хрущёв. Чуть поодаль — плакат с лозунгом: «На лётном деле зиждется престиж державы!» Всё выглядит строго, официально, в духе эпохи.

Через минуту дверь открылась без стука, почти с грохотом, это влетела Злотникова. Та самая Шапокляк, секретарь приемной комиссии. Всё такая же собранная, колючая и вечно недовольная. При виде меня она мгновенно изменилась в лице: поморщилась, шумно выдохнула и обратилась к майору с нарочитым раздражением:

— Павел Алексеевич, у меня отчёты, мне некогда. Набор кандидатов мы уже завершили. Он опоздал, пусть приходит на следующий набор.

— Римма Аркадьевна, — спокойно, но властно сказал майор. — Присаживайтесь. Начнём. Где Брошкин?

— Я тут, — из-за двери показалась всклокоченная голова в очках с толстой оправой.

Молодой, интеллигентный до болезненности, по виду гражданский преподаватель. Видимо, один из тех, кто читает в аэроклубе теоретические дисциплины. В отличие от Злотниковой, он, несмотря на то, что дверь осталась открытой, постучался, а входя, слегка кивнул.

— Заходите, Брошкин, — кивнул майор.

Затем Павел Алексеевич повернулся ко мне. Лицо его стало официальным и сдержанным, ни намёка на недавнее знакомство. Всё строго, по уставу.

— Представьтесь, — коротко сказал он.

— Кандидат на поступление в аэроклуб, Громов Сергей Владимирович на прохождение собеседования прибыл! — выкрикнул я чётко, встал почти по-военному.

Брошкин вздрогнул, Злотникова закатила глаза, ну а майор еле заметно хмыкнул, и, кажется, сдерживал одобрительную улыбку.

— Садитесь, товарищ Громов, — отозвалась Злотникова, уже явно вошедшая в экзаменационный азарт. Видно было, что мой голос её и взбодрил, и раззадорил, дал ей некий вызов. — Скажите, с какой целью поступаете в аэроклуб?

— Хочу стать лётчиком, — уверенно ответил я.

— А почему не подали документы сразу в летное училище? — прищурилась она с лёгкой ехидцей.

Ну не стану же я им говорить прямо, что ни в военное, ни в гражданское лётное училище меня сейчас вряд ли возьмут — с моей физподготовкой туда не пробиться. А вот сюда, в аэроклуб, путь попроще: и требования по здоровью чуть мягче, и конкурс не такой бешеный. План у меня простой — наработать форму, подтянуть физику, а дальше — шаг за шагом. Не в сельскую авиацию, нет. Хотя диплом аэроклуба даёт и такую возможность, но я мечу выше — в военную академию. Тем более, после аэроклубов дают льготы при поступлении.

— Хочу, как Гагарин, — сказал я с улыбкой, вспомнив, что Юрий Алексеевич тоже начинал с аэроклуба в Саратове.

— Значит, мечтаете стать космонавтом? — усмехнулась она.

— Желание имеется.

— Космонавтом, — протянула она, как будто пробуя слово на вкус. — Аэроклуб — это не Звёздный городок, юноша. Летать на «кукурузнике» — не то же самое, что в космос. Раз уж вы так уверены, скажите, на чём совершил полёт Гагарин?

— Юрий Алексеевич Гагарин совершил свой легендарный полёт на космическом корабле «Восток», созданном советскими учёными и инженерами. Это был триумф нашей науки! Ракета, выведшая его на орбиту — мощнейшая в мире. За 108 минут корабль облетел Землю и благополучно вернулся, приземлившись в районе Саратовской области. Тем самым он доказал превосходство советской космической программы.

Злотникова прищурилась:

— И как же называется эта «мощнейшая ракета», если вы такой знаток?

— Она создана гением наших конструкторов, — уклончиво парировал я. — Её надёжность доказана — ведь Гагарин вернулся живым.

«А что она хочет, чтобы я сказал про Р-7?.. — при этом подумал я, — И чуть не сказанул ведь, хорошо, что вовремя остановился. Хотя кто в этом зале не знает, что наши космические ракеты — родственники боевых, с теми же ускорителями? Но вслух такое лучше не произносить…»

Злотникова слегка приоткрыла рот. Майор хмыкнул с одобрением и провёл рукой по усам. Брошкин даже зажевал губу.

Но Шапокляк не успокоилась и пошла теперь уже с козырей. Она прищурилась, на секунду прикусила губу, а затем резко бросила:

— А скажите-ка, товарищ Громов, раз уж вы в технике так подкованы… В чём принципиальная разница между баллистической траекторией и орбитальным полётом?

Я почти улыбнулся. Занятный вопрос — теоретически простой, но для большинства — как минное поле. Её интонация была явной провокацией. Хотела проверить, не запутаюсь ли.

— При баллистической траектории объект поднимается на определённую высоту и по дуге падает обратно на Землю, как снаряд. Он не выходит на орбиту, а лишь пролетает часть пути, пока действует импульс. При орбитальном полёте, как в случае с Гагариным, аппарат достигает скорости, при которой притяжение Земли на него действует иначе, уравновешивается центробежной силой — и он не падает, а продолжает двигаться вокруг планеты, совершая витки.

Сказал спокойно, без спешки. Видел, как майор при этом даже откинулся на спинку стула — по его взгляду я понял: попал точно в цель. Брошкин заулыбался, а Злотникова замолчала. Ее ловушка не сработала. Но и на этом секретарь приемной комиссии не успокоилась, видимо, считала, что только она имеет право задавать мне вопросы.

— Вот вы всё про космос, Гагарина, технику, — с нажимом продолжала она. — А скажите, товарищ Громов, зачем вообще Советскому Союзу было выходить в космос? Что нам, американцев догонять надо?

Пауза. Вопрос был с явным подвохом. Если ответить в лоб — прозвучит немного глупо или наивно. Если уйти в цитаты, то будут думать, что зубришь всё подряд. Я сделал вдох и ответил спокойно, но твёрдо:

— Советский Союз вышел в космос, не чтобы кого-то догонять, а потому что именно мы первыми были к этому готовы — и научно, и морально. Первыми запустили спутник, первым человеком в космосе стал Юрий Алексеевич Гагарин. Наша страна способна ставить цели, которые другим даже не снились. Мы вышли в космос не ради соревнования, а потому что верили: это будущее человечества. А если кто и догонял, то… как раз не мы.

И снова я победил, а майор одобрительно хмыкнул.

— А теперь скажите, сколько комбайнов произвели в СССР за прошлый год? — неожиданно выдала Шапокляк.

Удар под дых. Ха! Классическая попытка сбить с темы. С летной тематики — в достижения народного хозяйства. Ну-ну…

Я улыбнулся:

— Точного числа не скажу, но знаю, что СССР увеличил объёмы сельхозмашиностроения. Мы покрываем потребности внутреннего рынка, экспортируем в социалистические страны — Венгрию, ГДР, Монголию. Если потребуется, я изучу статистику. Но моя цель, уважаемый секретарь приемной комиссии — техника летающая, а не пахотная.

Шапокляк насупилась, а остальные еле сдержали смешки. Тут подключился майор, явно решивший увести разговор в более профильную плоскость, и задал вопрос очень легкий:

— Кто возглавляет Совет Министров СССР?

— Никита Сергеевич Хрущёв. Он же — Первый секретарь ЦК КПСС. С 1953 года, — а потом чуть подумал и добавил: — Пока,

Пусть будет так, с лёгкой усмешкой — этим я намекаю, что слухи в столице ходят, и я, хоть и молодой, но в курсе и не из колхоза приехал.

Брошкин оживился:

— А что вы можете рассказать о Валерии Павловиче Чкалове?

— Валерий Павлович — легенда. Один из лучших лётчиков-испытателей. В 1937 году он с экипажем на АНТ-25 первым в истории совершил беспосадочный перелёт из Москвы через Северный полюс в США. Погиб, к сожалению, при испытании нового истребителя в декабре 1938 года. Для меня он — не только герой, но и пример мужества, решимости и веры в науку.

Сказал с пафосом — но искренне. Майор, не скрывая, улыбнулся. Увидев это, Злотникова прищурилась:

— А не слишком ли большой вы романтик, Громов? Здесь винты, бензин и мазут, а не звёзды над головой.

Я посмотрел ей прямо в глаза:

— Я знаю. Именно поэтому и пришёл. Потому что люблю не мечтать о небе, а дотягиваться до него руками.

Злотникова ещё пыталась завалить меня вопросами — то про Конституцию, то про отличия учебного ЯК-18 от УТ-2, то про некие производственные планы. Где знал — отвечал, где не знал — выкручивался. Где-то логикой, где-то наглой уверенностью, но всё выдержал. И с каждым моим ответом майор всё чаще кивал, уже не скрывая одобрения.

— Ну что ж, товарищи, — наконец, проговорил он, взяв перо и аккуратно обмакнув его в чернильницу, — полагаю, что испытуемый блестяще прошёл собеседование.

Брошкин тут же закивал. Злотникова сжала губы в тонкую нить, но возражать не стала. Подписались все по очереди. Майор встал и пожал мне руку:

— Поздравляю, товарищ Громов. Вы приняты к подаче документов. Только не расслабляйтесь — это лишь начало. Впереди ещё испытания, и куда более серьёзные.

— Так точно, товарищ майор! — ответил я с такой громкостью, что Злотникова даже вздрогнула.

Собеседование я прошёл. И не просто прошёл — я выстоял.

Когда вышел из кабинета, увидел старого-нового знакомого. Того наглого мажорчика из военкомата. Он тоже меня заметил. Одет по гражданке, трётся возле доски объявлений. Хм… Он тоже сюда? Чую, вдвоем нам здесь тесно будет.

Я вышел из аэроклуба. Вдохнул прохладу, потянуло дымком из труб где-то за Тушинским аэродромом. В голове ещё гудело, всё-таки надо было и ответы некоторые вспомнить, и нигде себя не выдать, но в груди теплилось приятное чувство: я знал, что сделал ещё один шаг вперёд.

Только тут я вспомнил про газету, которую купил в метро, когда возвращался из аэроклуба в первый день, когда оказался здесь. Там писали, что на ВДНХ открылась новая выставка, посвящённая космическим достижениям. Почему бы не посмотреть её сейчас? Тем более, время свободное сейчас есть. А потом — неизвестно, как с этим делом будет, ведь начнётся учёба.

От аэроклуба в Тушино до ВДНХ было неблизко. Я решил ехать с пересадками: сначала автобусом до станции метро «Сокол», затем по зелёной ветке до «Белорусской», где надо пересесть на кольцевую, доехать до «Ботанического сада» — и уже оттудапо жёлтой ветке добраться до станции «ВДНХ». Такая поездка заняла около часа. В вагоне было душно. Я пристроился у окна, наблюдая, как мелькают станции: «Сокол», «Аэропорт», «Динамо»… На «Ботаническом саду» вышли почти все.

Карта метро 1964 года.

Когда поезд тронулся с последней перед ВДНХ станции, в окне мелькнула золотая статуя «Рабочего и колхозницы». Сердце ёкнуло — я часто бывал здесь с женой и дочкой, в той, прошлой жизни.

Выход из метро вывел меня прямо к главному входу в парк. Передо мной возвышались огромные ворота, увенчанные скульптурами трактористов и комбайнёров. Надпись «ВДНХ СССР» сверкала на солнце.

У входа толпился народ: семьи с детьми, парочки, группы студентов. Кассы работали, очередь двигалась быстро. Я достал из кармана рубль. Билет стоил 30 копеек, для школьников и вовсе был бесплатным. Но я уже не школьник, пришлось платить.

— Молодой человек, проходите! — кассирша, пожилая женщина в очках, махнула рукой, даже не взглянув на меня.

Я переступил порог выставки и на секунду сбился с шага.

Передо мной расстилался огромный парк с фонтанами, павильонами, аллеями. Всё сверкало, всё дышало масштабом. Где-то играл духовой оркестр, пахло мороженым и жареными пирожками. Всё это будто бы требовалось впитать.

Но скоро я пошёл вперед — ведь прежде всего меня интересовало другое.

Я достал из внутреннего кармана ту самую газету, пробежался взглядом по объявлению:

«В павильоне „Космос“ — новые достижения советской науки! Макеты спутников, космических кораблей, лунные станции будущего!»

Вот оно. Я свернул газету и зашагал по главной аллее, следуя указателям.

Над входом в массивное здание павильона красовалась огромная стилизованная ракета, устремлённая в небо. Надпись «Космос» сверкала алюминиевыми буквами. У входа стояла очередь — человек двадцать, в основном, молодёжь и отцы с детьми. В воздухе витала особая атмосфера торжественности и предвкушения чего-то грандиозного. Всем хотелось прикоснуться к гению человеческой мысли, разделить триумф.

Внутри павильон тоже поражал простором. Высокий купол казался необъятным, будто вобравшим в себя космическое пространство. Центральное место занимал полноразмерный макет корабля «Восток» — точная копия того, на котором летал Гагарин. Его серебристый корпус блестел под лампами, а рядом на подставке стоял макет «Востока-2» — уже с дополнительными техническими усовершенствованиями.

«Экскурсия начинается через пять минут!» — раздался звонкий голос. Ко мне подошла девушка-экскурсовод в синем форменном платье с эмблемой ВДНХ на груди. В руках она держала указку.

— Присоединяйтесь к группе, товарищ, — улыбнулась она. — Сейчас будем осматривать экспозицию.

Вот и прекрасно, в самый раз. Я встал рядом с другими посетителями. Экскурсовод начала рассказ:

— Перед вами первый в мире пилотируемый космический корабль «Восток». 12 апреля 1961 года Юрий Алексеевич Гагарин совершил на нём исторический полёт. Обратите внимание на теплозащитное покрытие. Его уникальная конструкция выдерживала температуру до 3000 градусов при входе в атмосферу…

Я протиснулся сквозь толпу, подбираясь поближе к главному экспонату — макету «Востока» в натуральную величину. Корабль висел на стальных тросах, будто в полёте. Свет, пробивавшийся сквозь стеклянный купол, скользил по полированной обшивке, заставляя красные буквы «СССР» буквально пламенеть.

«И на таком вот Гагарин летел в неизвестность… Без компьютеров, без нормальной системы аварийного спасения» — подумал я, рассматривая «Восток». В будущем, в моём времени, даже туристические корабли были безопаснее этого небольшого шара, тонкого по космическим меркам, почти как консервная банка.

Экскурсовод ловко щёлкнула выключателем, вырывая меня из мыслей, и внутри макета загорелась подсветка, демонстрируя устройство кабины.

— А это скафандр Гагарина. Он обеспечивал полную защиту в космосе. Обратите внимание на герметичный шлем с надписью «СССР» — она специально наносилась крупно, чтобы при приземлении все сразу понимали, кто это.

Внутри разрезанной кабины я увидел СК-1, о котором только что рассказала экскурсовод, а также там виднелось тесное кресло пилота, обтянутое похожего цвета оранжевой тканью. Ремни казались слишком хлипкими для того, чтобы удержать человека при перегрузках. Панель управления была утыкана тумблерами и циферблатами. Никаких цифровых экранов, только аналоговые приборы с дрожащими стрелками.

«И ведь это вершина технологий 1961 года, — снова пронеслось у меня в голове. — Через полвека такие штуки будут стоять в музеях с пометкой „первые шаги“. А сейчас это — самое настоящее чудо.»

Я повернул голову и увидел поблизости группу студентов, которым что-то рассказывал мужчина лет сорока в очках и строгом сером костюме. Я прислушался и из рассказа мужчины понял, что он инженер.

Он поправил галстук и обратился к группе студентов:

— Обратите внимание на теплозащитный экран. При входе в атмосферу температура здесь достигала полутора тысяч градусов. Вся эта плита — не монолит, а сотни слоёв асбеста и стеклоткани. Если бы хоть один деформировался… — он постучал пальцем по стеклу витрины, — Гагарин сгорел бы за секунды.

Я не выдержал, подошёл поближе и спросил:

— А как космонавт вообще дышал? Я не вижу баллонов…

Инженер повернулся и оценивающе посмотрел на меня.

— Хороший вопрос. Воздух подавался из шаровых баллонов за креслом. Но не чистый кислород, а специальная смесь, чтобы не вспыхнуло. Кстати, знаете, почему Гагарин перед стартом сказал «Поехали»?

Я покачал головой.

— Потому что это не самолёт. В ракете ты не летишь, а ты едешь. Как на гигантской телеге, которую тащат вверх пять миллионов лошадиных сил.

Я же подумал, что в будущем пилоты «Союзов» всё равно говорили то же гагаринское «Поехали». Традиция. Хотя корабли уже были куда сложнее. Вслух я спросил другое:

— А если бы отказала автоматика? — я ткнул пальцем в схему системы аварийного спасения.

Инженер указал на три красные кнопки под стеклом.

— Корабль имел дублирующие системы для безопасности космонавта. Но… — и тут он замолк, видимо, подумал, что уже болтает лишнее, ведь тема-то полусекретная.

А я по себя продолжил фразу за него: «Но наши конструкторы, и Королев в частности, запретили давать космонавту код разблокировки». Боялись паники. Сидишь в небольшой консервной банке и знаешь, что даже спасти себя не сможешь… Конечно, я помню совсем не те технологии. В двадцать первом веке такого бы не допустили. Даже частные корабли имеют тройное дублирование систем. Но сейчас… сейчас люди летают, зная, что шансов на спасение, скорей всего, нет. И всё равно идут на это. Почему же?

Чтобы человек мог шире смотреть на мир. Чтобы наука шла вперёд — нужно кому-то её двигать. И мне предстоит стать одним из них.

Наш экскурсовод сказала, что мы переходим к следующему стенду, и я вернулся к своей группе. Теперь мы стояли перед макетом первого искусственного спутника Земли в натуральную величину. Надпись «Луна — первая ступень к звёздам» горела неоновыми буквами, словно приглашая в будущее, которое здесь уже наступило.

— 4 октября 1957 года наша страна запустила этот 83-килограммовый шар с четырьмя антеннами. Его радиопередатчики работали на частотах в двадцать и сорок мегагерц…

За ним стояли более современные спутники серии «Космос» — уже с солнечными батареями и сложной аппаратурой. пробежав по ним взглядами, все смотрели теперь на макет автоматической межпланетной станции «Луна-9», которая в этом году, если мне не изменяет память, только ещё готовилась к запуску.

— Эта станция должна совершить мягкую посадку на Луну, — объясняла экскурсовод, — и передать панорамные снимки её поверхности. Уникальная система амортизации защитит аппаратуру при ударе…

Ещё здесь установили диораму, которой так и не суждено было воплотиться в реальности. Я подошёл поближе и стал разглядывать её, представляя, как бы всё это выглядело в реальности. Передо мной раскинулся лунный городок: серебристые купола, соединённые переходами, фигурки космонавтов с флагом СССР.

«Да-а-а. Через пять лет американцы высадятся первыми, а эту базу так и не построят, — с сожалением подумал я. — Хотя… технически СССР мог бы. Если бы не… некоторые нюансы…»

Я пригляделся к скафандрам. Упрощённые, без жёсткого корпуса, будто сшитые из ткани — и ни грамма пыли на них.

Настоящие «Кречеты» для Луны будут весить под центнер, а здесь — будто комбинезоны для уборки урожая.

Рядом мальчик в пионерском галстуке и с горящими от восторга глазами тыкал пальцем в стекло:

— Мам, смотри, наши уже там живут!

Я посмотрел на его мать и увидел, как она одобрительно кивает с улыбкой. Мне вдруг стало немного досадно. Люди верят, и каково будет разочарование…

Неужели ничего нельзя с этим сделать?

На стене я отыскал эскизы ракет. Н-1 — та самая, что взорвётся четыре раза подряд. Здесь она могла похвастаться фантастическим блестящим корпусом и гордой надписью: «Советские учёные готовят новые миссии к Луне».

Если бы люди знали, что первая ступень этой махины рванёт на старте из-за проклятых колебаний… Но пока об этом знаю только я один.

В центре этой экспозиции обнаружилась витрина с камнем. Табличка уверяла, что он «доставлен советской станцией».

«Лукавят музейщики. Первый грунт привезут только в 1970-м, и то автоматом. А это… базальт, не иначе.»

Рядом я заметил магнит и надпись: «Проверь: лунный камень не притягивается». Я взял его, поднёс к стеклу…

— Не старайтесь, — услышал я знакомый голос. Повернулся и увидел того самого инженера в очках. — Настоящий реголит ещё в лабораториях.

— Вы серьёзно? Уже есть станция, которая сядет? — удивился я, потому что точно знал, что это не так.

Он усмехнулся:

— Если бы я ответил, мне пришлось бы отправить вас в камеру с этим магнитом.

Я с горечью подумал, что и он не знает, что «Луна-4» промахнётся. Или знает, догадывается — но не может сказать? Вслух я ничего не сказал, только кивнул и отошёл к «лунным весам», которые стояли в углу. Встал на платформу, и стрелка упала до 12 килограмм.

«Физику не обманешь, — подумал я. — Но детям-то приятно.»

Сбоку девочка лет семи тянула маму за руку:

— Можно я тоже попробую? Я же буду, как Терешкова!

Я отошёл, глядя, как она смеётся, «паря» на экране.

Я задумчиво смотрел на них и думал, что, пожалуй, вот ради этого всё и затевалось. Не ради чертежей, не ради политики, а ради этого света в глазах людей. Пусть даже суровая и строгая правда остаётся где-то там, за углом…

Я снова вернулся к нашей группе и последовал вместе с остальными за нашим экскурсоводом. В дальнем углу павильона стоял настоящий тренажёр — кресло космонавта с ручкой управления и приборами. К нему выстроилась очередь из мальчишек.

— Это макет системы управления перспективными космическими кораблями, — пояснила девушка-экскурсовод, — такие технологии позволят нам осваивать космос ещё эффективнее.

Я подошёл к стенду с фотографиями. Было одно общее фото на котором лица были такие мелкие и так размыты, что никто, даже зная имена, не смог бы узнать здесь Сергея Павловича Королёва, кроме меня. Но и имя героя станет народным достоянием лишь после его смерти — через два с лишним года от сегодняшнего дня. Только тогда рассекретят великого конструктора.

Также я отыскал на фото профиль Валентина Глушко и других создателей космической техники. Подпись гласила: «Коллектив талантливых инженеров под руководством советских учёных».

Особый раздел был посвящён перспективам — макетам лунных баз и марсианских экспедиций.

«К 1970 году, — читал я на стенде, — советская наука планирует осуществить мягкую посадку на Луну и доставку лунного грунта на Землю…»

Вдруг по помещению разлетелся громкий голос:

«Товарищи! Специальное сообщение! В павильоне через час начнётся демонстрация документального фильма „Человек в космосе“ с уникальными кадрами подготовки космонавтов!»

Время ещё было, и решил осмотреть экспозицию подробнее. Особенно меня заинтересовал стенд с образцами космического питания. Те самые знаменитые тюбики с надписями «Борщ», «Пюре мясное», «Кофе с молоком». Рядом лежали упаковки хлеба, специально разработанного для невесомости — маленькие буханки по 30 грамм, которые не крошились.

У выхода я заметил киоск с литературой. Не удержался и купил брошюру «Основы космической медицины» за 45 копеек и открытку с Гагариным — на память.

Выходя из павильона, я ещё раз оглянулся. В свете прожекторов серебрился макет «Востока», а над ним на потолке мерцали электрические звёзды, выстроенные в созвездия. Казалось, вот она — мечта, на расстоянии вытянутой руки. Осталось только до неё дотянуться.