Усилитель 2. Мальчик и облако

Глава 17

Владимир. Госпиталь.

Встретивший меня в аэропорту Геннадий Алексеевич Перлов, сразу погнал машину в госпиталь, сообщив, что сестра Татьяна, зная о моём прилёте, заранее туда приехала. На крыльце госпиталя они меня и встречали вдвоём с Евичем. Пока мы быстро шагали по госпитальным коридорам, Юрий Васильевич сказал, что у Алексея Михайловича уже два раза останавливалось сердце. Бригада реаниматологов смогла его перезапустить, вроде пока не сбоит, но состояние крайне тяжёлое.

В боксе, где находился генерал, горел яркий свет. Я перешёл на э-взгляд. Ну, не настолько плохо, как я предполагал. Конечно, ужас. Но не ужас-ужас. Крепкий всё-таки генерал, хоть и не молодой, но из боевых лётчиков, а там слабаков не бывает.

Поворачиваюсь в Евичу: – Сердце… очень плохо. Хотя, если бы не ранения и разные травмы, – оно в повседневном режиме вполне справлялось с работой. С сосудами тоже не важно: хрупкие, особенно в голове. А местами бляшки висят, если оторвутся, могут закупорить кровоток. Лёгкие пробило – в таком возрасте их штопать – это на многие дни большая нагрузка на организм. И черепно-мозговая травма – ему операцию сделали, но кровоснабжение наладилось не полностью. Не знаю, за что взяться, надо везде выводить к норме. Но, наверное, сердце важнее всего, раз оно уже два раза отказывало. В следующий раз ведь могут и не справиться. Я бы лечением сердца и занялся, но так, чтобы всегда был резерв на случай его остановки.

Юрий Васильевич согласно кивает головой.

Придвигаю стул поближе к стеклу, начинаю формировать подушечки в районе сердца и аккуратно его лечить... Первый раз сердце остановилось у Черёмухина через два часа; я был рядом, как раз сердцем и занимался, так что переформатировал подушечки и стал ими аккуратно надавливать; пропустив, буквально, три удара, сердце вновь застучало, и я ещё с минуту слегка его контролировал, регулируя работу. Находившиеся в палате у генерала два врача, рванувшие к нему, как только услышали сигнал об остановке сердца, остановились в недоумении. В бокс зашёл Евич, о чём-то поговорил с ними, и они вернулись в свои кресла в углу бокса.

Поиссякнув, но оставив необходимый запас, я лёг спать. Около десяти часов утра меня разбудил Евич, попросив в течение двух часов находиться в готовности – приближалось время, когда у людей чаще всего происходят остановки сердца и была высока вероятность, что в это время засбоит сердце у генерала. Так и оказалось: примерно через час сердечный ритм начал сбиваться, но остановиться сердцу я не дал; аккуратно надавливая, или, наоборот, вытягивая предсердия, желудочки и клапана, я сумел вернуть его к стабильной работе. Хотя сам при этом покрылся испариной и слышал, как моё собственное сердце ускорило ритм…

Ночь и следующие два дня превратились для меня в «короткометражку»: израсходовав дар на две трети, я отходил от стекла, чтобы восстановиться и несколько часов поспать. Есть мне приносили сюда же, спал я тоже в комнате; рядом со стеклом в это время сидела сестра Татьяна в готовности меня разбудить. За первые и вторые сутки после моего прилёта сердце у Алексея Михайловича останавливалось по два раза. Один раз его запустили дежурные врачи – я как раз спал в это время, и пока успел вскочить и проснуться, они уже смогли восстановить его работу. На следующий день сердце стопорилось только один раз, и Евич назвал это первой победой: с момента прилёта я постепенно укреплял сердце и сосуды, удалял отмершие клетки и наращивал свежие. Приходилось делать поправку на немолодой организм – поддержание стабильности генерала происходило сложно, выздоровление тоже шло медленно.

Владимир. Дом Перловых.

Когда Геннадий Алексеевич доставил меня домой, первым меня облизал Чет – бросившись ко мне с радостным лаем, он встал передними лапами мне на грудь, и, вытянувшись, пытался лизнуть лицо. Я присел и обнял собаку, тут же обслюнявившую меня. На крыльце, со словами: – Ох ты, Господи, исхудал-то как! – появилась Оксана Евгеньевна. Я направился ей на встречу и обняв меня, она расплакалась: – Совсем замучали ребёнка!

Стоявший за спиной жены Геннадий Алексеевич виновато развёл руками – типа, что поделать, терпи, это же женщина! Но мне было приятно, что она так тепло меня встретила и лохматила мне волосы, как и своим сыновьям. Кстати, обнимая дочерей, она их волосы никогда не трогала…

Меня сразу хотели усадить за стол, но я вначале отпросился искупаться, а перед этим – сбегать до конюшни. Моё приближение Ветер почувствовал сразу, он поначалу недовольно хрипел и негромко ржал, выражая своё неудовольствие тем, что я на долго оставил его одного. И даже кусочки сахара с моей руки отказывался брать. Я гладил его и ласково говорил: – Ну, прости, Ветерок! Куда мне было тащить тебя в Крым и Бурятию? И тебе бы было непросто на такие расстояния в грузовике колыхаться! Я очень по тебе скачал. Теперь нагуляемся! Каждый день!

Наконец, посчитав, что своё неудовольствие он мне высказал, Ветер положил свою голову мне на плечо и негромко захрапел – так он всегда со мной здоровался. Вот чем лошадь отличается от собаки – как бы ты не обидел пса – он тебя заранее уже простил, зла не держит и твоё появление – счастье для него. Да, пока тебя нет, он будет злиться, может порвать тапки или какую-то другую вещь хозяина, но как только появляется хозяин – с собаки вся обида слетает, и если она в чём-то набедокурила, то уже себя считает виноватой, и, припав, на передние лапы, виновато поскуливает…Лошадь воспринимает дружбу с человеком по-другому – на равноправной основе: не только она, но и ты тоже несёшь обязательства. И то, что они не закреплены ни на словах, ни документально, ничего не меняет: конь всегда даст тебе понять, что ты нарушил законы дружбы и тем обидел его… Да и как закрепить обязательства документально – копыта, они такие, ими не распишешься. Ими если только в лоб припечатать.

Крым. Симферополь.

Самолёт, уверенно разгоняясь по полосе, взмыл в небо. Неугомонные дети, которых с трудом усадили по креслам, притихли, оценивая новые ощущения. Четверо бортпроводников, сидевшие за перегородкой, наконец-то смогли вздохнуть посвободнее – десяток минут, пока самолёт будет набирать высоту, отстёгиваться и вставать нельзя, так что дети будут обездвижены.

Слегка дунув на чёлку, упавшую на глаза, Людмила, по праву старшей, начала обмен мнениями: – Сколько мы уже в Крым летом летаем? Три года? А, Марин, ты попозже пришла, а мы с Колей ещё из первого состава.

Николай, единственный мужчина в окружении трёх стюардесс, сидевший как раз напротив Люды, согласно кивнул головой.

– Три года, да больше уже, но такого счастья нам не выпадало. Всегда же как? Прилетели, переночевали, улетели. Ну, успели по городу часик погулять, да на рынке затариться фруктами и сладостями. А в этот раз – четверо суток! Да я за всю жизнь столько не купалась. А вода – парное молоко! Вот спасибо пацану, которого мы во Владимир отвозили – всё благодаря ему! Руководство-то решило самолёт назад не гнать, а дождаться последнюю группу детей здесь, в Крыму; вот четыре дня и ждали. Так бы обняла и расцеловала его.

Людмила показала руками, как бы она обняла пацана, немного сведя руки. Блузка, плотно облегавшая её фигуру, напряглась, выделяя выпуклости на торсе, и Николай тяжело сглотнул.

– И фрукты я не на центральном рынке в этот раз покупала, – продолжила Люда, – местные посоветовали на маршрутке до села доехать, а там небольшой базарчик. Цены – в два раза ниже городских. И всё такое красивое и сладко выглядит. И я бабульке такой, старенькой-старенькой, говорю, что люблю персики очень спелые, чтобы с них буквально капал сок. Она мне и отвечает: «Пошли, дочка». Оказалось, в полусотне метров её дом; сам-то дом маленький, а вот сад при нём – шикарный. Персики вооот такие! И некоторые перезрели и на землю попадали. Я килограмма два набрала, не меньше. И помидоры у неё такие пахучие – тоже купила. А один прямо там съела – не удержалась. И не съела даже – он спелый, красный, ароматный, я его просто в себя втянула – мякоть как джем была.

Людмила показала губами, как она «втягивала» помидор.

Николай ещё сильнее вжался в кресле и порадовался, что он сейчас пристёгнут, и как раз пониже пояса у него – замок, куда вставлены ремни, и он прикрывает ему нижнюю часть туловища.

– Блин, вот заметят когда-нибудь, как я напрягаюсь, начнут подкалывать, проходу не будет. Хорошо, что я эти четыре дня тоже времени даром не терял, сбросил напряжение. Да и как не сбросишь, когда у всех юбчонки такие короткие, а некоторые чуть ли не в мини-бикини по городу ходят. Блин. Надо остыть…

Как и всегда в подобных «нештатных» ситуациях, он стал по памяти повторять инструктаж по правилам полёта и безопасности для пассажиров на бурятском языке.

Владимир. Кафе в центре города.

Лишь несколько дней спустя после прилёта во Владимир я смог связаться со своими друзьями. Со всеми хотелось увидеться, а времени хронически не хватало, поэтому договорились встретиться все вместе в кафе в центре. Я добрался быстро. Естественно, первым подъехал Матвей Давидов, и в таком темпе начал выдавать мне информацию по «земле» и трясти бумажками, что я завис уже через десять минут.

– Нынешний владелец земли, граф Алексей Алексеевич Игнатьев, помимо участка пахотной земли в два с половиной на три с половиной километра, обязательным довеском считает так называемые «неудобья» – низины, заболоченные луга около речки, заросли кустарников, – огорошил меня Матвей.

– Утверждает, что ему нет смысла их оставлять себе – он здесь давно не бывает, оставшийся участок пашни – последний в нашей области. Эти низины – ещё восемьсот гектаров, но Алексей Алексеевич сообщил, что готов отдать их по символической цене. Он их пытался продать и ранее, но тогда у него было несколько участков пашни на торгах, и он надеялся, что кто-то возьмёт. Папа говорит, что Игнатьев человек серьёзный и надёжный, и, если что, дела с ним вести можно. Не обманет. В подшивке всякие документы по твоей земле, выписки из гос.реестров и прочая нотариальщина. Вся тысяча гектаров пахоты арендована одним участком. Там же данные по арендатору, который сейчас земли обрабатывает. Папа с ним связался, арендатор готов продлить контракт на использование твоей земли на прежних условиях.

– Борис, что с тобой? – спрашивает Матвей кого-то за моей спиной; я поворачиваюсь, рядом с нашим столом стоит Борис Кошечкин, приближения которого я не услышал, и его лицо и впрямь вытянулось от удивления.

– У тебя тысяча гектаров земли? – ошарашенно шепчет Борис.

– Не, нету. Вот думаю, покупать или нет. И что у вас у всех такая реакция – тогда Артур в библиотеке стоял, как будто его пыльным мешком из-за угла ударили, теперь вот ты. Если покупать, то придётся уже тысячу восемьсот. Надо посчитать, хватит ли денег. И это, там же налоги за землю платить, а теперь ещё и эти низины и заросли.

– Да, у всей знати реакция на землю такая – некоторый дворянин гол, как сокол, но упрямо тратит деньги на поддержание фамильной усадьбы и сотни гектаров земли вокруг, хотя бывает там раз в три года. По земле: там же и налоги, и прочие обременения, так что думай. Особенно серьёзно к налогам относись: в этом мире неизбежны только смерть и налоги... только налоги гораздо хуже, потому что смерть случается один раз жизни, а налоги – каждый год*, – изрекает философскую мысль Матвей. – Но учти – если с землёй под пашней всё строго: она должна обрабатываться, то у этих дополнительных восьмиста гектаров статус «земли для свободного использования», с нею можно ничего не делать, просто – есть и есть, и тебя никто не накажет. А вот если земля сельскохозяйственного назначения не культивируется, то через пять лет тебя предупредят, а через десять отберут и выплатят компенсацию, но потери будут большими – там же торги идут с уменьшением цены, пока кто-то не купит, и владельцу выплачивают не всё – а только часть за минусом маржи для аукциониста. Так что думать надо в темпе. Скоро завершится уборка урожая, начнётся подготовка к севу озимых и внесению удобрений. К этому сроку контракт надо или подписать, или перенести подписание на год. Договора все готовы – осталось только завизировать, они в отдельных файлах лежат; Игнатьев, кстати, обещал, что в случае согласия подпишет электронной подписью в тот же день – он тоже понимает, что сроки поджимают. Твою подпись должен заверить или опекун, или доверенный юрист.

Я предпочёл отложить папку и заняться ею попозже, дома. Тем более что и Артур Гефт подъехал, и каждому было что рассказать: как он провёл этим летом.

Но главным для меня в этот вечер оказались новости от друзей, касающиеся магической силы.

Первым начала Артур: – Я отцу ещё до каникул рассказал о твоей просьбе по силе. Он ответил, что готов встретиться и всё рассказать и показать. Мы земляные, так что в твоей работе по обработке тысячи гектаров можем помочь, – хохотнул Гефт.

К теме подключился и Борис Кошечкин: – Мой отец огневик и тоже секретов не делает. Он и солдат учил, когда ротой командовал, и сейчас курсантам помогает. Так что и на него тоже можешь рассчитывать.

И только Матвей Давидов грустно вздохнул: – У нас в роду все водяные, но, по уровню, думаю, гораздо ниже, чем Перловы. Для хорошей инициации много готовиться надо, а после инициации – тренироваться для роста. Моим предкам было не до того, так что мы гражданской службой занимаемся, так-то у дворян магическая сила – это, в первую очередь, для военной службы.

Владимир. Дом Перловых.

Чем мне всегда нравилось то, как работает Михаил Генрихович Дитерихс, юрист Перловых, – так это умение мгновенно выделить главное и абстрагироваться от всего второстепенного. И важных деталей он при этом не упускал. Мы втроем, третьим был Алексей Сергеевич, сидели в гостиной и обсуждали самый главный вопрос всей русской истории – «вопрос о земле».

Получив папку с проектами договоров, Михаил Генрихович стал их внимательно пролистывать, изредка согласно кивая головой; закончив, он подвёл итог: – Всё очень грамотно. Кто договора составлял?

Получив ответ, что глава семейства Давыдовых, Дитерихс хмыкнул: – Сразу надо было сказать, что он отметился. Я бы и смотреть не стал. Там школа – о-го-го. Думаю, их предки ещё на бересте договора писали, а предки предков – на глиняных табличках, клинописью; так что опыт за пару тысячу лет наработали.

– От меня-то тогда что нужно? – уточнил он.

– Андрею нужен отдельный юрист, – пояснил Перлов, – Участок земли большой; там же отношения с арендатором, платежи ежегодные в бюджет, экология там всякая.

– Есть несколько кандидатов, в принципе, работа стандартная и законодательство проработано детально. Могу рекомендовать своего младшего сына, он именно по земле специализируется.

Так у меня появился собственный юрист – Виктор Михайлович Дитерихс.

Уже на следующий день он приехал для знакомства и начала работы. Мы сразу договорили, что обращаться будем друг к другу по имени – ему-то уже хорошо за двадцать и меня немного передёргивало, когда он обращался ко мне по имени-отчеству. Но «Вы» в обращении друг к другу привычно сохранили. Изучив документы, Виктор задал мне вопрос: – В конце года, через три с половиной месяца, нужно будет платить за землю – годовой взнос в имперскую казну. Деньги найдутся? А то арендатор свой годовой платёж внесёт Вам только в конце февраля.

Я согласно кивнул: – Деньги есть. Мне вот только непонятно: арендатор каждый год будет платить мне почти десять процентов от покупной стоимости земли. Ему не проще – поднапрячься или взять кредит и купить эту землю для себя? Иначе получается, что лет за пятнадцать он выплатит мне полную стоимость земли, ну, с учётом налогов…

– Такие расценки, примерно такие же, во всех отраслях, – пояснил мне Виктор; – Например, многие люди годами снимают жильё в городе. И если бы они одномоментно имели те деньги, что они за десять лет выплатят хозяину квартиры, то этих средств как раз и хватило бы на покупку собственного жилья. А у арендатора и без приобретения земли траты существенные и постоянные: на обновление техники и её хранение, закупку семян, удобрений, топлива и энергии, зарплаты персоналу. Собственно, почему правительство установило, что арендаторы платят хозяевам земли в конце февраля – к этому времени они успевают продать полностью старый урожай, рассчитаться с людьми и государством, определиться с будущим сезоном.

*Авторство этой мысли отдают Бенджамину Франклину, который в 1789 г. писал французскому физику Жану-Батисту Ле Рою: «Наша новая Конституция принята и обещает постоянство. Но в этом мире ничего нельзя сказать наверняка, кроме смерти и налогов». Однако ещё в 1716 г. Кристофер Буллок высказал похожую мысль: «Нельзя быть уверенным ни в чем, кроме смерти и налогов».