Усилитель 2. Мальчик и облако

Глава 4

Крым. Аэропорт.

Весело взбежали по трапу самолёта цесаревич и его друзья; пожав руки провожающим, поблагодарив их за интересный отдых для юной знати, степенно поднялся на борт лайнера наследник престола. Крылатая машина взмыла в небо, журналисты свернули камеры и поспешили в здание аэропорта – доедать горы бутербродов с икрой со щедро накрытых фуршетных столов, а группа высшей знати и военных Крыма продолжала стоять на холодном ветру.

Взглянув в очередной раз на часы, князь Фома Мекензи обратился к остальным: – Ну что, господа и товарищи, поздравляю с успешным проведением операции по организации отдыха цесаревича и его друзей. Самолёт вышел из нашей воздушной зоны. Предлагаю проследовать в вип-зал и немного согреться, усугубив грамульку коньяку. Ну, а полный итог и новые задачи, возникшие перед нами, каждый обдумает индивидуально, а затем предлагаю, недели через две, собраться всем вместе и обсудить; я предварительную дату обозначу и будем по загрузке и командировкам её двигать, чтобы выбрать время и день, которые всех устроят.

Толпа согласно покивала и двинулась в сторону здания аэропорта, двумя волнами нависшем над взлётной полосой.

***

На борту лайнера цесаревич между тем, делился с отцом своими впечатлениями от отдыха в Крыму: – А в конце больше всего понравился выход в море на яхте. Нам накануне завезли комплекты флотской формы. На флоте всё не так, как у сухопутных: там даже на форме есть такая специальная накидка на плечи, гюйс называется. Нам форму выдали, мы её примерили и сами гладили. Утром за нами приехал кунг. Это такая специальная машина, ээээ… на грузовом шасси, моряки ездят на ней, а не на джипах. Кунг – это кузов унифицированный негерметичный, так расшифровывается. Там уже сидели моряки, которые ехали на яхту заступать на смену. Смена на море измеряется склянками. Их бьют каждые полчаса, но на самом деле не бьют, а просто так называется, просто звонят в колокол, каждые полчаса на раз больше. А потом обнуляют и снова с одного раза начинают. А в полдень отбивается рында – звонят трижды по три раза. Как нас привезли к яхте, сразу предупредили, что на палубе ни в коем случае нельзя свистеть и плевать.

– Мы там из пушек стреляли, из древних, большими бронзовыми шарами – ну, ядрами: вставляем мешок с порохом, утрамбовываем, закладываем ядро, специальным маленьким факелом зажигаем. На каждое действие даётся команда, и как её выполнил – докладываешь, и только потом следующее действие. И бабах – ядро летит в мишень – такой большой контур корабля из досок и разносит его в щепки.

– Аааа… А вначале, когда мы на яхту прибыли, ветра не было. Это штиль называется. И матросы ходили грустные – им за этот выход обещали премию, и они боялись, что в безветренную погоду в море не пойдём и премии им не будет. Матросы хотели уговорить капитана, чтобы он выбросил фуражку – есть такая верная примета на флоте: если бросить фуражку капитана на путь ветру, то ветер появится. Но капитан не согласился, он что-то им такое сказал, тихое, мы не расслышали, так как в стороне стояли, но матросы после этих слов от него бросились в рассыпную. А потом матросы взяли листок и стали писать жалобу Николе Чудотворцу, где записали фамилии девяти лысых мужиков, не знаю, зачем в жалобе лысые мужики, нам не рассказали, но в списке должно быть именно девять – если меньше или больше, то жалоба не работает. Матросы стали ногтями царапать мачту, как будто они кошки, и потом бросили бутылку с запиской в море. И все стали молиться Николе Морскому. А ещё они поливали паруса водой и полоскали в море швабру, ну это такая палка с тканью, которой моряки палубу драят. Хотя выглядело так, как будто моют. И помогло – ветер появился. И мы на яхте вышли в море. И стреляли из пушек и стояли у штурвала. Нам всем дали порулить. Я бы на летних каникулах ещё приехал и на яхте походил: моряки «ходят», а не «плавают».

– А в конце дня мы на подводной лодке погружались. Но лодка не обычная, а научная. Там и внизу и с боков большие иллюминаторы и через них дно и море видно. И мы полностью шли под водой и смотрели – там водоросли шевелятся и рыбы ходят и нас не боятся. И потом капитан сказал, что мы теперь моряки-подводники, осталось только ритуал посвящения провести. И нам дали целовать кувалду, которую подвесили на верёвочке и раскачивали, потом налили солёной воды и после того как выпил, нужно было громко кричать «Мама, я моряк!». И мы все громко кричали. И я тоже громко. А громче всех кричал Костя Острожский. Он у нас в классе вообще запевала: когда он поёт, больше никого не слышно.

Наследник престола улыбался, слушая увлечённо рассказывающего сына, радовался ярким впечатлениям, которые он получил за две недели каникул в Крыму и немного грустил, вспоминая свои детские годы.

Цесаревич не знал, что вся программа была согласована с отцом, и та же «дежурная смена в кунге» являлась группой спасателей, состоявшей из спецназа. И «рулить» яхтой можно было весьма условно – действия прытких «временных капитанов» контролировал ещё один рулевой и искусственный интеллект, не позволявшие закладывать опасные виражи. А за подлодкой двигалось не только дежурное спасательное судно по поверхности, но и ещё две подлодки, страхующие с флангов. Все понимали, насколько ценной является жизнь ребёнка, который, приплюснув нос к иллюминатору, с блаженной улыбкой на лице, обозревал подводные окрестности. Да и все его попутчики принадлежали к высшей элите страны, и с их голов ни один волос не должен был упасть.

Владимир. Дом Перловых.

Столько слёз я не видел никогда: встречавшая нас в аэропорту Оксана Евгеньевна расплакалась сразу же, как только мы дружной толпой начали спускаться по трапу. Обнимая и целуя детей, и меня в том числе, она не преставала утирать слёзы, которые всё текли. К этому мокрому процессу скоро присоединились Катя и Юлия, и даже Борис немного хлюпал носом.

Геннадий Алексеевич пытался утихомирить плачущую половину семейства, но удручённо кивнул нам с Василием: – Ну, это женщины!

Хоть я вида и не подавал, но мне, на самом деле было очень приятно, как тётя Оксана меня обнимала, лохматила волосы и целовала.

Запрыгнув в микроавтобус, мы быстро добрались до особняка, и только скинув рюкзак и начав его разбирать, я вздохнул: – Ну, вот я и дома!

И эта мысль – про дом – ударила меня как током: я впервые не просто назвал дом Перловых своим, но и внутренне был согласен с тем, что за эти полгода он стал моим домом! Раньше, говоря кому-то, что я иду домой, я в глубине души всё же, по-прежнему, своим домом считал монастырский приют: ну не объяснять же каждому, что меня взяли в опекунство. И вот теперь, я эти комнаты стал полностью осознавать как «свои», и особняк – как дом. Надеюсь, на четыре года, ставшиеся до поступления в военную академию, эти стены станут мне ещё более родными, и семейство Перловых, которые мне были уже не чужими, я стану воспринимать как родню.

Ужин тоже прошёл в позитивно-праздничном ключе, да и Ван Фэн во время застолья вручил нам всем китайские сувениры и принадлежности для каллиграфии. Так же – в разговорах о прошедшем отпуске и впечатлениях от Бурятии, прошла и вечерняя работа по сборке коробок для чая. Больше всех тараторила Юля с восторгом рассказывая о том, что её впечатлило. В её списке «необычностей» оказались и вкусный байкальский лёд, и длинные иглы сосен, оранжевые одежды буддийских монахов и много ещё чего, на что я просто не обращал внимания. Ну, оно и понятно – я-то уже взрослый, а она ещё ребёнок. Да и в Бурятии я летом уже побывал и самые яркие краски у меня в памяти с той поездки ещё не стёрлись.

Когда все дети улеглись спать, я по заблаговременной договорённости, пошёл на кухню – нужно было рассказать Геннадию Алексеевичу и Оксане Евгеньевне подробности поединка с медведем, которые я публично не озвучивал. Разговор проходил бестолково и напоминал диалог глухого со слепым: Перловы впервые слышали про мои способности не в общем ключе, а со специальной терминологией и их все эти «э-взгляды», «подушечки», «нити», «вытягивания», «серые зоны», а также обильная медицинская лексика вперемежку на русском и латыни ставила в тупик. А потом ещё нужно было объяснить, как мне пришлось почти мгновенно свои лекарские способности перестраивать в удар по медведю; причём, о какой-то плановой перестройке речь не шла – «оно само» перестроилось. Как и при первых объяснениях своих способностей сестре Татьяне и отцу Игнатию, я старался помогать руками, но это тоже мало помогало. Наверное, часа два мы проговорили…Но руки у меня устали больше, чем язык.

***

Когда Андрей ушёл спать, супруги Перловы молчали, размышляя, наверное, минут десять-пятнадцать, не спеша потягивая чай и переваривая услышанное.

Наконец, прихлебнув в очередной раз немного чая, Геннадий Алексеевич промолвил: – Ну, как тебе?

– Бедный ребёнок! Как он мучается – он же считает этот дар не своей собственностью, а чем-то данным свыше, и не знает, правильно ли он им распорядился. И имел ли он вообще право распоряжаться. Для его детского возраста такая ответственность – это громадный груз. А все эти потоки-взгляды-серые пятна – это всё приложение к его размышлениям и терзаниям. Он в выходные в монастырь собирается, думаю, там отец Игнатий всё ему разъяснит: Игнатий-то не только в православии силён, – я немного почитала его философские работы, есть очень интересные моменты.

Крым. Мекензиевы горы. Особняк Мекензи.

Князь Фома Дмитриевич Мекензи негромко постучал вилкой по бокалу, призывая к тишине. Собравшаяся на фуршет и «подведение итогов» крымская знать затихла, подтянувшись к нему из разных уголков зала приёмов: – Дорогие друзья! Вначале хотел поблагодарить вас всех за тот уровень, который вы создали для отдыха его императорского высочества цесаревича Александра Владимировича Романова. Все мы понимаем, что сейчас закладывается отношение к Крыму со стороны будущего императора, и то, как горели его глаза, и глаза его друзей все эти дни, отношение – самое восторженное. Прощаясь перед отлётом в Москву, его императорское высочество наследник престола Владимир Николаевич Романов передал вам всем благодарность и сказал, что каждый вечер слышал от сына такое количество историй о невероятных приключениях, что периодически казалось, что сын отдыхает не в царской резиденции в Крыму, а на другой планете. Думаю, и император оценивает зимние каникулы внука таким же образом. Царская семья любит Крым, уважает каждого из здесь присутствующих за верность и вклад в развитие и оборону страны. И такое положительное отношение за эти дни улучшилось. За правящую династию, процветание России и дома Романовых! За его императорское величество Николая Петровича Романова, за наследника и за цесаревича. Наше троекратное: первые два короткие, третий протяжный – Ура!

Присутствующие дружно прокричали «Ура», застучали бокалы, пригубив шампанское, Фома Дмитриевич продолжил: – Господа! – кивок в сторону стоящих небольшой группой военных и флотских, – Товарищи! Хочу выпить за ваши светлые головы. Крым всегда славился дружбой между всеми, кто его населяет. И я искренне рад, что возникающие проблемы мы решаем полюбовно, всегда стараясь найти и находя компромиссные решения. Не будь обстановка в наших отношениях такой хорошей, ни о каком общем подарке речь бы не шла. Всё ведь произошло спонтанно: ты, Григорий Львович на международном дне вина, когда мы все уже получили приглашения на инициацию, в разговоре, обращаясь к Максуду Багадуровичу сказал: – С меня вино, с тебя шашлык. Максуд Багадурович поддержал; сразу же, в шутку, все стали предлагать и свой вклад, и на основе этой шутки родилась идея об общем подарке от Крыма. И вот так, усилиями всех присутствующих здесь, удалось не только продемонстрировать своё уважение правящему дому, но и, помимо всего прочего, красиво поблагодарить юного цесаревича за ту прибавку к магической силе, которую он всем нам дал. Итак: за вовремя пришедшую мысль! За Крым! За флот! За Севастополь!

Дальше вечер потёк в спокойной, все менее формальной атмосфере – участники фуршета знали друг друга давно, относились к одному социальному слою, новичков не наблюдалось, так что и общаться можно было в открытую. Ну, насколько открытым и искренним может быть общение среди представителей высшей знати.

Рабочий вопрос, ради которого все и собрались, заключался в том, чтобы учесть пожелания юного цесаревича, высказанные им накануне отлёта.

–Яков Григорьевич, там дополнения существенные. Твои строители справятся? – обратился к Крейзеру «координатор проекта» Александр Васильевич Потёмкин.

– Нам не впервой, осилим. Конечно, неожиданно. Но для цесаревича, которому двенадцать лет, мечтать о собственной пещере «как у Али-Бабы и сорока разбойников» вполне логично. Благо, дворец строится в низине, а выше и вокруг по дуге – гряда холмов, так что тоннель проложим и пещеру вырубим, порода там хорошая, скальная. С вас побыстрее проект, чтобы понятно было что делать. Плюс, учтите, вторая штольня должна быть обязательно – по мерам безопасности положено.

– Всё учтём, – кивнул головой Потёмкин.

– А так, кое-что я уже продумывал. Выработанную породу пустим на два мола для прикрытия бухты – мы там как раз сваи забивать начали, их и обложим; что помельче – на расширение причальной стенки, а щебёнку – на дороги. Так что отходов практически не будет, всё в дело пойдёт – резюмировал Крейзер.

– Вот-вот, причальную стенку, а лучше сразу несколько причалов нужно делать с запасом, – подключился к обсуждению Степан Афанасьевич Касатонов, командующий Черноморским флотом, – цесаревич хочет себе наблюдательную подлодку, плюс мы ещё пару-тройку шлюпок передадим. Место потребуется. А если к нему гости на своих яхтах будут захаживать, то места не хватит. И в гаражной зоне нужно учесть, что в боксах не только джипы стоять будут; приглянулся цесаревичу кунг на базе КАМАЗА, думаю, захочет он периодически «как настоящие моряки» в нём ездить. А это и длина, и высота гаражей соответствующие должны быть.

Крейзер достал записную книжку и что-то черканул в ней коротеньким карандашом.

Общий серьёзный настрой сбил Голицын: – Эх, а я мечтаю, чтобы зашёл как-нибудь цесаревич в винный магазин, глянул на полки и сказал: – О! Вот это знаю: Голицынские вина. Красное, полусладкое. Вкусное. Мне ящик.

Все рассмеялись, так как рекламу с цесаревичем и коробкой мороженого «Молоково» до сих пор гоняли по телевидению и в соцсетях. А саму фразу цесаревича «Вкусное – мне коробку» острословы из всех слоёв общества применяли к любой ситуации. По всей стране можно было услышать: «Крутой байк. Вкусный. Мне контейнер». Или «Макс, глянь, какие девушки вкусные. Нам коробку» или уж вообще почти нецензурное: «О, пурген. Вкусный. Мне коробку».

– Сбудется твоя мечта, Григорий Львович, – поддержал друга Мекензи, – но лет через пять-семь. Это сейчас цесаревичу пещера для игры в казаки-разбойники нужна. А года через два он там «штаб» оборудует и будет играть в аджимушкайских партизан; а ещё через несколько лет – бар и дискотеку. И вот там твои вина будут очень востребованы.

Владимир. Лицей.

То, что отношение ко мне резко изменилось, я понял, как только закончились каникулы. А ещё сильнее оно изменилось к Артуру Гефту: утром, в первый день занятий, я решил дождаться его, чтобы вернуть книгу, которую брал, когда был у них в гостях. Обычно Артура было видно издалека – он всегда шёл внутри пустого круга – вокруг него метра на полтора никого не было: как будто кто-то незримый раскручивал вокруг него обруч и все расступались на означенное расстояние. Теперь хулахуп куда-то исчез, и Гефта я заметил, только когда он вынырнул рядом со мной из-за чьей-то спины. После обмена приветствиями и передачи книги мы направились к входу в лицей. Непривычно было видеть приветливые улыбки и кивки головами от лицеистов… Когда я об этом сказал, Артур рассмеялся: – А представь, каково мне! Когда мы были на каникулах, отец дал большое интервью, ему в программе «Большая игра» полтора часа вопросы задавали, а нарезку из фрагментов по многим каналам показали; на следующий день, утром, я поехал новую шинель забирать, там, в центре, знаешь же дворянскую пошивочную – мы бароны и в обычной шиться не можем – урон чести. Так вот, захожу, говорю, что сегодня примерка готовой шинели и её получение. Тут же прибегает хозяин заведения, дворянин, кстати, щебечет что-то, лично на меня шинель напяливает, буклетики какие-то в руки суёт. Я вообще не знал, что он существует, всегда только со швеёй общался. И так везде – улыбки, поклоны, приветствия, как будто это я у немцев жизнью и семьёй рисковал. А когда отец приехал – посыпались приглашения на балы, в салоны, на всякие культурные мероприятия. Я вообще не знал, что во Владимире так светская жизнь бурлит, казалось бы – деревня деревней. Но мы пока никуда не ходим, отец отговаривается, что ещё не закончил с отчётами, он, в самом деле, часов десять, а то и больше, у себя в кабинете сидит, пишет, рисует, наговаривает что-то.

– Привет, здорово, приветствую, рада видеть, Андрюша: – это уже в классе.

Борис Кошечкин, когда я уселся за парту, шёпотом прокомментировал это в своём фирменном стиле: – О как! Элита у нас привыкла нос по ветру держать, она осторожная и сообразительная. Пошёл отбой воздушной тревоги и начинают вылезать из щелей. Так-то ты твой друг Гефт оказался сыном героического разведчика, и оказывается, они перебздели в своём игнорировании и его и тебя. А ты ещё и медведя убил, спасая мелкоту.

А при переходе в столовую во время большой перемены меня догнала Светка, бывшая соседка по парте: – Андрей, я по учёбе Оксанку подтянула, снова к тебе пересаживаюсь.

– Да мне и с Борей Кошечкиным комфортно, я-то его ещё продолжаю подтягивать. Да и не заметил я по оценкам за первое полугодие, чтобы Оксанка сильно прибавила, а вот ты немного сдала вроде, или нет?

– Ну, смотри, – прошипела она и, убавив шаг, отстала.