Усилитель 2. Мальчик и облако

Глава 5

Москва. Данилов монастырь. Резиденция патриарха.

– Саш, – негромко сказал патриарх Филарет в селектор, – на подписание или на рассмотрение ещё какие документы остались?

– Нет, Ваше святейшество, – помощник предпочёл заглянуть в раскрытую дверь, а не отвечать по селектору: – Почту курьер через час привезёт, и на этот час и встреч никаких не намечено.

– Ну, потрапезничаю тогда. Чайник загрей и бутерброды с рыбой. На вторую половину дня есть что из срочного?

– Из срочного нет. Фома к Вам просился, я записал, но без времени и даты. Ему там письмо из Сергиево-Посадской епархии пришло. Оно отца Игнатия касается. Вот он и хотел указания получить.

– Ну, так и поставь его сегодня после обеда. Там разговор может и затянуться. А письмо пусть сейчас на почту тебе перешлёт, распечатай, почитаю его, да и подумать время будет.

Попив чай с бутербродами, патриарх Филарет вышел на широкую застеклённую лоджию, прогретую весенним солнцем, опустился в глубокое кресло и прикрыл глаза. Со стороны могло показаться, что он заснул. Но он думал. Именно так, прикрыв глаза, чтобы не отвлекаться на случайные мелочи, он любил размышлять. А поразмышлять было над чем.

– Хотя, ну, пустое же всё: сколько лет уже прошло. Если мы и тогда смогли общий язык найти и с Божьей помощью полюбовно всё решили, теперь-то, насколько ближе к концу, затевать что-то. Я своё слово все эти годы держу и долг помню. Игнатий тоже; он и раньше-то в вопросах чести был щепетилен, а сейчас, уйдя в философию, рассказывают, ещё чувствительнее мораль воспринимает. Нет, не может он ничего замышлять. Или может?

– И кто его поддержит, если что? Раньше бы, может, что и получилось; но сейчас время упущено: сколько чёрного монашества получили назначения и лично мне обязаны? Архиереи все давно на меня завязаны. Скольких я рукоположил? А епископат на треть, если не больше, за минувшие годы обновился, и своим продвижением епископы и митрополиты обязаны мне. Или они не считают, что обязаны? И двигаю я их по заслугам, так что никто не скажет, что кого-то затираю. И даже те из митрополитов и архиепископов, что на выборах поддерживали Игнатия, вполне довольны службой и жизнью – я их, если заслуживали, и назначал, и награждал. И ниже ступенькой, среди архимандритов и игуменов позиции у меня прочные. Всем по делу помогаю, храмы строим, с властью не ссоримся, но и не прогибаемся излишне, молодёжь учим, состарившихся служителей церкви с почтением на покой отправляем. И грехи некоторых приходится прощать, уповая и на Господнее прощение. Ну, нет же, никто сейчас затевать свару не будет. Признаки бы явные были.

Собравшись с мыслями, отец Филарет направился в кабинет и распорядился пригласить Фому, который тут же в полураскрытую дверь просочился в кабинет.

Худощавый, немного сгорбленный, седой и морщинистый Фома казался серым и неприметным. Но лишь казался. Обладая большим умом, он умел быстро мыслить, находя выходы из сложных ситуаций, причём, соображал молниеносно, а в ситуации, когда был цейтнот, такое качество было вдвойне ценным. Поэтому и держал его патриарх при себе, поручая лишь самые важные дела.

Фома, сжимавший в руках толстую потрёпанную папку, низко поклонился: – Добрый день, Ваше святейшество!

– Присаживайся, – кивнул патриарх, – рассказывай.

– К Тихону, в Лавру, приезжал Игнатий. Беседовали долго, в письме все темы перечислены, но во время встречи Игнатий попросил материалы для научных публикаций – выписки из церковных книг за два десятилетия. Крестильные имена детей, имена и социальное положение родителей и крёстных, пожертвования от них церкви, ну и ещё там данные по мелочи. Игнатий-де с помощью статистики попытается вывести какие-то закономерности – о глубине веры родителей, участии в делах церкви. Вроде дело-то богоугодное, но вот масштаб – чуть ли не треть от всех приходов. Вот я и засомневался: нет ли какого второго дна у этого замысла? И пока ничего просчитать не смог, потому и решился побеспокоить Ваше святейшество.

Закончив доклад, Фома преданно взглянул на патриарха.

– Так-то – дело богоугодное, задумчиво произнёс патриарх Филарет, – мы с такой точки зрения на это не смотрели. Да мы ни с какой не смотрели – у всех же текучка: то крестить, то отпевать, опять же литургии и всенощные, праздники да ремонты; а это задача для института и большой неспешной научной работы. И прав Игнатий: быстро такое поле не вспахать – год, а то и два уйдёт. Так что одобряю, пусть займутся, подготовь письмо, я подпишу. Только ограничиваться какими-то епархиями не стоит – раз уж добрался Игнатий до этой темы, то пусть со всей империи данные собирают. И предупреди, чтобы выписки через сеть не гоняли, в том числе и внутреннюю. Книги из храмов чтобы в епархии привозили, там копировали, а накопители пересылали только церковной почтой, в тканевых пакетах, никакой электронной почты. А Тихону отпиши, что я благословил клир на это благое дело и, заинтересовавшись, решил его расширить. Думаю, года за три управимся – а заодно и твои сомнения за такой срок или подтвердятся, или развеются. Если нет никаких задних мыслей у Игнатия, то задержка в несколько месяцев для него ничего не значит, а увеличению выборки до общеимперских масштабов он даже порадоваться должен. А если он что-то задумал, то постарается поторопить. А мы понаблюдаем. Как там Насреддин говорил: за десять лет умру либо я, либо халиф, либо осёл.

– Да Вас-то, Ваше святейшество, Господь милует, и со здоровьем порядок. И пусть дарует Вам жизнь долгую на благо церкви нашей и паствы, – вставил Фома.

– Не молоды мы оба с Игнатием – завершил, вставая, аудиенцию патриарх, – а немало из наших ровесников уже и перед Богом предстали. В нашем возрасте два года – немалый срок. Я уже иногда на архиереев посматриваю и думаю – не пора ли преемника выбирать, да начинать готовить его и продвигать потихоньку. А то, как бы поздно не было…

Владимир. Дом баронской семьи Гефтов.

Сразу же после возвращения из Бурятии я созвонился с Артуром Гефтом. Он отказался что-то обсуждать по телефону и сказал, что завтра вечером ждёт меня у себя – новости важные, это не для телефона, да и с папой познакомить меня нужно. И вот я стою у такой знакомой калитки, которую открывает незнакомый мне охранник? слуга? и с поклоном здоровается: – Вас ждут в гостиной, Андрей Андреевич.

Я успеваю сделать пару шагов по тропинке, как дверь дома распахивается, навстречу мне вылетает Артур, который сразу меня обнимает, и лишь потом мы здороваемся за руку. Таким довольным, весёлым, порывистым, я его ещё не видел. Идём в дом. В хорошо знакомой мне гостиной усаживаюсь в кресло, с шумом и гамом прибегают Валерка и Эвелина, демонстрирующие мне свои новогодние и рождественские подарки. У Валеры, конечно, автомат, у Эвелины – куклы. Не успеваю «изучить» и похвалить подарки, как в комнату врывается Артур, следом за ним заходит высокий мужчина спортивно телосложения и Маргарита Валентиновна – мама Артура. Понимаю, что это и есть подполковник Гефт.

– Андрей Андреевич, – начинает, остановившись, Артур, – разрешите представить моего отца, полковника службы внешней разведки, барона Николая Артуровича Гефта.

– Для меня честь быть представленным Вам, – произношу ритуальную фразу, а про себя думаю: – Уже полковник!

– Очень рад знакомству, – Николай Артурович делает шаг вперёд и крепко пожимает мне руку, – слышал о вас очень много хорошего от жены и детей и рад, что у Артура есть такой друг, как Вы.

Отвечаю: – Благодарю, Ваша честь.

Делаю шаг назад, кланяюсь хозяйке дома: – Вы, как всегда, обворожительны, Маргарита Валентиновна!

Полгода жизни в дворянской семье, изучение манер и общение в соответствующей среде, приучили меня сыпать стандартными формулировками не задумываясь. А если немного задумываться – то и сложными цветистыми оборотами. Но сейчас они не нужны – я среди «своих», да и официальная церемония предполагает короткое представление и обмен всего парой-тройкой фраз.

– Ну, прошу к столу, – машет рукой Маргарита Валентиновна, и мы – не спеша, а мелкие – вприпрыжку и пританцовывая, движемся в сторону столовой.

В столовой большой круглый стол, так что видно всех, меня усадили рядом с Артуром, а младшие дети пристроились рядом с родителями.

У Гефтов, где я уже неоднократно бывал, сегодня ужин был организован непривычно – вдоль стены стоял длинный стол, на котором были расставлены большие контейнеры и в них находилась еда. После того, как мы выпили первой шипучки, Маргарита Валентиновна предложила мне помочь и подвела к столу с контейнерами: – Вот здесь салаты овощные, здесь – с мясом, крабами и рыбой; дальше гарниры, следующие судочки – котлеты, жаркое, и прочие виды мяса; вот здесь – подальше, запеканки и прочие сладкие блюда. Ты же на соревнованиях наверняка сталкивался со шведским столом. У нас папа так любит.

Я согласно кивнул: сталкивался, в гостиницах; но вот в доме такую организацию ужина видел впервые.

– Мы помощницу по дому наняли, – продолжила Маргарита Валентиновна, – так что готовила, в основном, она. Кухарка она хорошая. Одновременно с нами к столу с едой подошли и остальные члены семьи, набрали себе на тарелки, то, что нравится, и снова расселись.

– Андрей, мы все, вся семья, и я особенно, благодарны тебе за поддержку. Ситуация была такой, что я никому, даже Марго не мог сказать о предстоящем задании и о том, как это на них скажется. Мне было труднее работать там, за границей, понимая, что мои близкие страдают. И хотелось как можно быстрее выполнить задачу и вернуться. Для Артура и Маргариты общение с тобой, и с твоей подачи – с Перловыми, – стало отдушиной – одной из немногих, в эти сложные месяцы. Спасибо тебе за твоё большое и доброе сердце. За твоё здоровье! Все подняли бокалы – у меня он был наполнен черничным компотом: почему-то у Маргариты Валентиновны этот компот всегда получался очень вкусным. Может, она ягод не жалела и сыпала их много?

Поужинав, мы перешли в гостиную, где беседа продолжилась, но не долго – нас с Артуром отпустили пообщаться и мы пошли в его комнату. Здесь, я наконец-то смог крепко пожать его руку, сказав, что очень рад, что всё так благополучно разрешилось. Он же сообщил мне, что летом они вернутся в Москву – сейчас отец в отпуске, потом пару месяцев поработает удалённо, а в середине или конце лета они переберутся в свой старый дом.

Перед убытием я сказал, что Перловы, как и всегда, будут рады их видеть всей семьёй. Они попросили передать, что тоже приглашают моих опекунов в гости. Было немного грустно – я сдружился с Артуром, а через полгода он уедет…

Владимир. Монастырь.

Как и обычно, во время моих приездов в монастырь первые два часа уходили на то, чтобы просто пройти, со всеми поздороваться и сказать, что у меня всё хорошо и пообщаться с детьми из приюта. В этот раз время затягивалось из-за неизбежного тисканья меня везде, где бы я не появлялся: монашки и насельницы монастыря были в курсе происшествия с медведем и каждый, кто попадался мне на пути, считал необходимым лично убедиться, что я жив-здоров, задать несколько вопросов, обнять, а иногда и слезу пустить. Ну, женщины, это у них в крови – поплакать по пустякам.

Уже завершая забег, заглянул к дяде Вите в кузницу.

– Ну, здорово, медвежатник, – встретил он меня: – Видел, видел, результаты твоей работы. Как страшно было – всего лишь с луком на медведя?

– Страшно, но другого варианта не было. А больше всего боялся, что не выдержу, выстрелю раньше времени и не попаду. Вот и ждал, пока не наступит момент, когда точно не промахнусь.

– Это правильно. Глаза боятся – руки делают.

Мы с ним ещё немного поговорили о моей жизни у Перловых, дядя Толя показал новые заготовки оружия – к подаренным князем Окиновым комплектам формы и оружия дополнительно делали разное снаряжение и вооружение, да и к поездкам на фестивали реконструкторов наступающим летом надо было начинать готовиться.

Главным в моём посещении монастыря, был, конечно, рассказ для отца Игнатия и матушки Юлианы о поездке в Бурятию. Когда я пришёл к отцу Игнатию, он был один, и я успел ответить на его вопросы об изучении иностранных языков, в том числе и первых успехах в китайском, и подробно рассказал о жизни у Перловых.

Скоро подошёл Анатолий Дмитриевич, которого я всё чаще про себя называл именно так, по имени-отчеству, а не «дядя Толя», а сразу следом за ним – матушка Юлиана с сестрой Татьяной, и неожиданно, с ними же, – Юрий Васильевич Евич, главный врач госпиталя.

Когда все уселись, отец Игнатий, неспешно оглядев собравшихся, начал: – Дархан Тайшаевич звонил сразу же после твоего поединка с медведем. И затем неоднократно подробно знакомил с расследованием происшествия. Так что в общих чертах мы знакомы, но необходимо понять именно твои поступки, чувства и мысли, то, как события увидел ты.

Я начал подробно излагать последовательность происшествия. Делать это было легко: при проведении расследования у Окиновых я несколько раз во всех подробностях рассказывал о своих действиях, и по мере того, как что-то вспоминалось, уточнял и повторял описание. При таком подходе поневоле запомнишь каждый поступок и каждое слово, уложив его в последовательную цепочку.

В целом же собравшиеся больше интересовались не тем, что я делал, а тем, что я думал. Их интересовала не «механика», а мысли: почему я поступил так, а не иначе, как при этом анализировал ситуацию, насколько мне было страшно в каждый из моментов, и почему я решил стоять на месте, а не убегать. Хронометраж при таком подходе, был, в принципе, не особенно интересен – главное было соотнести мысли и действия.

Общаться с присутствующими мне было гораздо проще, чем при разговоре с Перловыми – все они представляли мои способности, в какой-то мере были воочию с ними знакомы и хотя бы немного понимали о чём идёт речь. Но и здесь я не знал, как объяснить пришедшую мне мысль об ударе и появившееся умение, благодаря которому я смог свои целительские навыки превратить в боевые. Хотя – был ли удар?

– Был, – подтвердил Евич, – я внимательно просмотрел все фото, что ты делал в подвале. Конечно, это не личный осмотр, но разглядеть результаты воздействия по фотографиям можно однозначно. У медведя сильно пострадали сосуды, подходящие и отходящие от сердца, они местами разорваны, сердечные клапана смяты, многие капилляры также порваны. Несомненно, было воздействие и на мозг, причём, местами, правда, небольшими фрагментами, он выглядел так, как будто побывал в блендере – одной стрелой такой ущерб нанести невозможно, да и эти участки сильно удалены от тех, куда попала стрела. Кроме того, внутренние поражения свежие – если бы у медведя была какая-то болезнь, вызывающая подобное состояние мозга, он бы умер до этих событий. Не уверен, но у меня сложилось впечатление, что второй глаз из-за сильного давления или в силу других каких-то причин тоже перестал работать: там также порваны сосуды, всё залито кровью, но по фотографиям сделать однозначный вывод невозможно. Понятно, что с железным наконечником, глубоко проникшим в голову, медведь жильцом не был. Но умер ли он от этого, или от применения дара Андреем, я сказать не берусь. Обе причины были летальными, но что сработало быстрее, думаю, так и останется тайной.

Когда с этим вроде бы разобрались, я стал описывать свои мысли: от появления медведя до того момента, как он на меня упал, и я на короткий момент отключился. Оказалось, что за время происшествия я успел выполнить всего несколько действий: крикнуть детям, чтобы уходили, достать и наложить на тетиву стрелу, прицелиться, дождаться нужного момента, выстрелить. А вот пересказ мыслей, что за это время пронеслись у меня в голове, занял не меньше получаса. А сложнее всего было объяснять финал событий – я и сам не понимал, как мне удалось «вывернуть наизнанку» свой дар – я об этом в тот момент просто не думал, думать было некогда. Мгновенно промелькнувшую в моей голове мысль о том, чтобы просто остановить сердце медведя, я тогда так же мгновенно отмёл, засомневавшись, что имевшийся опыт воздействия на человеческие сердца можно применить к животному. Ведь если бы мне не удалось остановить сердце медведя, ничего другого я бы сделать не успел. И тогда я посчитал вариант с «выворачиванием дара» единственно доступным. Точнее, даже не посчитал, так как «считать» и «размышлять» возможности не было – это было спонтанное решение, продиктованное чрезвычайными обстоятельствами. И применял я его спонтанно, не имея никакого опыта подобных действий. Естественно, я озвучил и свой главный вопрос, волновавший меня с момента использования дара по медведю: имел ли я право использовать дар не во благо?

– Я много над этим размышлял после происшествия – ответил отец Игнатий, – Дар, который ты получил, это именно дар. И если бы ты не был его достоин, дара бы у тебя не было. Если бы ты что-то сделал не так, выйдя за ограничения, данные тебе, как носителю дара, дар бы просто исчез. Если бы тебе не было даровано право наносить удары, то ты бы этого просто не смог сделать. Думаю, эта часть дара присутствовала изначально, просто ты её не изучал и не готовился применять. А так – это был бой. Ты с твоими друзьями защищал тех, кто сам себя защитить не мог. Это долг каждого солдата – защищать слабых и сражаться за своих друзей. И ты знаешь: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих*.

Я помнил эти слова из Евангелия от Иоанна, но применить их к себе – я даже о такое и предположить не мог!

– Я думаю, – продолжал отец Игнатий, – что ты можешь и в будущем применять свой дар для защиты себя или своих близких, или даже не близких людей, но во благо. Да, я вижу: ты порываешься спросить – как определить во благо ли?

Я согласно кивнул головой.

– Дар – это ещё и груз. И это твой груз. Как крест у каждого свой. И определить, когда можно применять дар таким образом, как в ситуации с медведем – тебе придётся самому, каждый раз заново, потому что обстоятельства каждый раз будут другими. Ты сам должен будешь всё взвесить, и на основе собственной оценки принять решение. Помнишь же: «Ты был взвешен, ты был измерен, и признан лёгким».

Я согласно кивнул и прошептал: – Мене, мене, текел, упарсин**.

– Андрей, – отец Игнатий погладил меня по голове: – Только ты сам можешь сделать выбор, никто не сделает это за тебя. Иногда ты будешь сомневаться в выборе и часто сомневаться уже после того, как события произойдут, а иногда мучиться от того, что будешь считать свой выбор неверным. И это хорошо – это и называется совестью и каждый честный человек мучительно обдумывает свои поступки, а совершив – сомневается в них или даже раскаивается. Плохо, если ты перестанешь сомневаться. А мы будем молиться за тебя, чтобы Господь помог тебе с выбором правильного пути. Помни: главное в борьбе с драконом – самому не стать драконом!***

Я снова согласно кивнул и ответил: – Когда ты всматриваешься в бездну, бездна тоже всматривается в тебя***. Если я пойму, что я свернул с правильного пути использования дара, я попрошу у Бога сил, чтобы он помог мне сделать последний шаг, чтобы не достаться бездне. Да будет воля Его!

* Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Евангелие от Иоанна, Глава 15, стих 13.

** Книга пророка Даниила: Мене, мене, текел, упарсин. – Исчислено царство твоё и положен конец ему. Ты был взвешен и найден лёгким. Разделено царство твоё и отдано мидянам; – Слова, чудесно начертанные перстами руки человеческой на стене дворца во время пиршества вавилонского царя. Валтасара. Призванный тогда пророк Даниил объяснил царю смысл слов следующим образом: Бог исчислил царство твоё, оно взвешено на весах и разделено. Известно, что Валтасар был убит в ту же ночь персами, осаждавшими тогда Вавилон, и на вавилонский престол вступил Дарий мидянин.

***Фридрих Ницше: Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит на тебя.