СССР. Книга 4. Мастер спорта в догонялки

Глава 18

— Ф-фу-ух-х! — Закончив с последним несостоявшимся насильником, я шумно выдохнул и присел на одну из табуреток. И, кинув взгляд на, с кряхтеньем вылезающего из-под стола «союзника», без особого интереса полюбопытствовал. — Ты кто, болезный?

— Меня не ебали. — Вместо того, чтобы, как и положено у нормальных, свободных людей, представиться, поспешно сообщил тот.

И, усаживаясь с противоположной стороны, не подавая руки, начал изучающе осматривать мою скромную персону.

«Не доверяешь, значит»… — Вяло подумал я.

И, немного поудивлявшись, скупо выданной информации, мысленно махнул рукой. Хотя… Будучи, пусть и не сильно но, всё-таки осведомлённым в блатной иерархии, догадался что состояние в виде лежащего под столом прессуемого куска мяса не делает чести новому… «незнакомому».

Ну а чё?.. Имя своё он не назвал. Вижу я его, ну, по крайней мере вот так, не кучей бесформенного тряпья, а лицом к лицу, всего несколько секунд. И, следуя ходу его, неведомых мне мыслей, вполне могу оказаться очередной, хорошо продуманной и призванной выведать какую-то, хитрую и тайную подноготную, подставой.

Ведь, ежели разобраться, ну никак не мог, шестнадцатилетний на вид пацан, вырубить пятерых матёрых уголовников. Которые, лишь одним своим зверским видом могли вызвать непроизвольный процесс дефекации. А для того, чтобы загнать шкета под нары, достаточно было лёгкого непринуждённого щелчка по лбу.

Ну а, окажись я не подсадной уткой а, так сказать, «честным», пусть даже и «мусорским» «фраером» то обнародовать своё имя или прозвище, которое в мире урок правильно назвать «кликуха» или «погоняло», и вовсе лишнее.

Представьте на минуточку, что я, оказавшись в общей камере, начинаю рассказывать, что застал под столом в пресс-хате такого-то и такого-то. Что есть чёткая и конкретная информация, навсегда пресекающая путь по «карьерной лестнице» этому бедолаге.

А так… Ну, ляпнет, ставший случайным свидетелем дурачёк, что кого-то там метелили. Ну так, по невнятному описанию поди разбери, кого и за что.

Ну а то, что после устроенного мною побоища будет какая-то движуха, дающая моему, так же как и я являющемуся «временным» и «подвергаемым неформальному воздействию», обитателю шансы вырваться из этого страшного места, можно сказать, вполне прогнозируемый факт.

В общем, не доверял он ну и… очень даже может быть, что правильно делал. Мне он не друг, не товарищ и, тем более, не брат. «Рвать» отсюда «когти», в любом случае, предпочту один.

Так что, я просто пожал плечами и, давая понять, что мне, в любом случае пофигу, попросил.

— Помоги связать.

Тот, первым делом прибрав со стола нож и спрятав его в карман, встал и, сделав несколько шагов и, при этом два раза сильно пнув по головам валяющихся на полу обидчиков, подобрал второй. И уже им принялся полосовать снятые с нар грязные и не очень сильно но, всё-таки воняющие немытым человеческим телом, простыни.

Я же, вытащив из шей двух своих жертв смазанные парализующим средством иголки, отвернулся и поместил их обратно в баночку из-под вазелина.

А затем, морщась от брезгливости и тихонько ругаясь, принялся упаковывать и «пеленать» бессознательных урок.

«Руки обязательно помыть надо»! — Пробурчал под нос, заканчивая и осматривая представшую перед глазами благостную картину.

Что, собственно, и сделал, как только с блатными было покончено. Мой же помощник, не удовлетворившись этим, надел всем на головы наволочки. А после начал деловито обшаривать карманы и прощупывать швы пленённых сидельцев. И, как ни странно, улов неожиданно оказался довольно большим.

Несколько мятых купюр легли на стол и, жадно глядя на внезапно обретённое «богатство» предприимчивый уголовник спросил.

— Как делить будем, мент?

Бегло пробежавшись глазами по скомканным бумажкам, среди которых имелся даже зелёный «полтинник», я прикинул, что здесь немногим более двухсот рублей. И, невольно задаваясь мыслью, как деньги попали в, так сказать, самое сердце и «святая святых» советского пенитенциарного заведения, задумался.

Вряд ли среди администрации водятся круглые дуралеи. Не видящие дальше своего носа и, не заметившие при обыске запрещённые, (а том что обладание деньгами сидельцам никак не входит в перечень разрешённых вольностей я нисколько не сомневался) материальные блага.

«Везде бурлит жизнь, всюду цветёт и пахнет коррупция». — Еле заметно улыбнулся я.

И даже в Изоляторе Временного Содержания, при известной изворотливости «можно жить» и, пусть по меркам свободы, сиро и убого но, по сравнению с остальными, «простыми», так сказать заключёнными, очень даже «ничего себе».

— Чё молчишь, мент? Как дербаним? — Прервал мои досужие размышления ушлый сиделец. И, напряжённо смотря в глаза, полуспросил-полупредложил. — Пополам, или?..

Причём, по алчному, прямо-таки ласкающему деньги взгляду, было понятно, что он совсем не прочь забрать всё найденное себе.

«Однако, нахальство — второе счастье». — Про себя усмехнулся я.

Ведь, только что, буквально несколько секунд назад, он был в шаге — да что там! — в миллиметре от самой низшей и всеми презираемой касты «опущенных». А теперь, гляди ты! Уже обшмонал моих жертв и нагло и беспардонно претендует на половину награбленного.

Хотя, с другой стороны, ежели как следует подумать и разобраться, без его ушлой помощи я бы просто-напросто не додумался обыскать валяющихся в отключке пострадавших. Да и, как ни крути, а вписался он за меня по полной. В меру своих слабых сил и, вследствие полученных лёгких травм ограниченных возможностей, но всё-таки…

В общем, задавив жабу и решив, что «спокойные тылы» лучше чем лишняя сотня рублей, я опять пожал плечами и сказал.

— Поровну.

— А ты правильный пацан, мент. — Снимая робу и, начав вспарывать швы, сделал мне комплимент урка. И, вытащив откуда-то из-под воротника иголку с ниткой, принялся зашивать отобранные из обще кучи, мелкие купюры. — Если на общую попадёшь, скажу братве, чтобы тебя не трогали. В люди, конечно, тебе не выбиться, масть не та. Но, отсидишь свои годы нормальным, порядочным мужиком.

В лёгком ахуе, то есть, простите, в внезапно возникшем и, если честно, вызвавшим небольшой такой ступор, удивлении, я вылупился на хозяйственного зека. Который, вместо того, чтобы думать о том, каким образом выбраться из этого, если честно, уже начавшего немного надоедать и несильно давить на психику, замкнутого пространства, занялся, неуместными на мой взгляд, обыденными делами.

Я, вообще-то, здесь задерживаться не собирался. А ближайшими планами были не безпроблемная отсидка в общей камере и признание, безопасного для моей жопы прочих частей тела, «правильного» так сказать, статуса рабочей лошадки, а поспешное бегство.

Причём, сделать я это планировал, как можно быстрее, а ноги унести со всей возможной скоростью и, естественно, как можно дальше.

Так что будучи, в общем и целом, благодарным за обещанные в перспективе благоприятные рекомендации, я осторожно поинтересовался.

— А дальше что думаешь делать?

— Сразу надо дождаться ужина. — Заканчивая портняжное занятие и откусывая нитку, сообщил он. А потом, воткнув иголку обратно под воротник и замотав вокруг остатки нити, обстоятельно продолжил. — Этих, он мотнул головой в сторону валяющихся на полу и пока не подававших признаков жизни поверженных мучителей, разложим по нарам. Баландёру до пизды, так что пайку приму я. Поедим от пуза, а потом, на вечерней проверке, и начнётся настоящий кипеж. Нас, скорее всего, раскидают по штрафным изоляторам. А этих… А-а-а, да мне похуй, — тут он энергично и очень экспрессивно махнул рукой, — что с козлами «хозяин» сделает.

После чего, не сдержав эмоции, уголовник вскочил и отоварил каждого обутой в грубый ботинок ногой, по кумполу.

— Пускай в больничке поваляются. — Злобно процедил он. И, давая волю чувствам, высказался. — Обосцать бы их! Да, только они и так не жильцы. И уже по жизни опущенные.

Слегка прихуев (извиняюсь, в немом изумлении) я наблюдал за разыгрываемой мизансценой. Но, поскольку хитросплетения и прочие, безо всякого сомнения важные и нужные в уголовном мире периптелии блатной иерархии, меня интересовали мало, я прокашлялся и осторожно задал интересующий вопрос.

— А, как вообще из камеры выбраться?

— Ломись, не ломись, никто даже не пошевелится. — Ответил мне более опытный и сведущий в местных порядках сиделец. И, увидев мой недоумённый и вопросительный взгляд, пояснил. — Это ж пресс-хата. А у вертухаев негласный приказ. Тут хоть кол на голове чеши и во всю Ивановскую ори благим матом, они ничего не видели и не слышали!

«Мда-а уж! В каждой избушке — свои погремушки»! — С некоторой долей иронии, философски подумал я. — «Плетью обуха не перешибёшь, я поменять, давно и прочно заданный кем-то уклад, с наскока и кондрачка не получится».

Поверил я своему информатору практически сразу. И, скорее дурачась, чем надеясь на хоть какой-то положительный результат, подошёл к двери и, несколько раз сильно ударив по ней ногой, проорал.

— Отройте-е! Убива-а-аюу-у-т!

— Зря стараешься. — Щербато ухмыльнулся зек. И, привстав и, в очередной раз ударив по голове одного из зашебуршившихся пленных, уселся обратно. — Хотя, если всё тихо, тоже выглядит подозрительно. А так… Дела идут, контора пишет. А эти суки! — Тут он снова немножко попинал своих недавних обидчиков. — Исправно отрабатывают свою гнилую пайку!

Сколько сейчас времени я, конечно же, не знал. Но, по внутренним ощущениям было не больше пяти вечера. И до ужина и, следующей через полчаса после него, вечерней проверки, было ещё ого-го сколько.

Так что, немного поразмышляв, я плюнул на конспирацию и, сделал каждому из лежащих на полу тел, инъекцию. Вернее, уколол троих. Так как два уже были «осчастливлены» иглами с парализующим ядом. А доводить до летального исхода в мои планы не входило.

После чего я, встряхнув одеяло и застелив им нижние нары, улёгся и закинул руки за голову.

— Разбудишь. — Нисколько не сомневаясь в том, что всё будет сделано в лучшем виде, коротко приказал я единственному остававшемуся не связанным сокамернику. — Минут за десять до ужина.

После чего сомкнул веки и, задавив зарождающуюся паранойю, а так же решив, что ни «мочить» меня ни, тем более освобождать, прессовавших его постоянных обитателей камеры, временному союзнику нет никакого резона, пренебрёг мнимыми мерами безопасности и спокойно и безмятежно заснул.

Отдых прошёл спокойно, и никто нас не потревожил. Вертухаи не досаждали внезапными проверками, подвернутые действию обездвиживающих уколов агрессивные уголовники пребывали в перманентной коме, а избавленный мною от печальной участи сиделец, судя по запаху изо рта и немного уменьшившемуся уровню жидкости в трёхлитровой банке, пользуясь случаем, нелегал на жратву и самогон.

Но, к счастью, до поросячьего визга на ужрался и, хоть глазки разбудившего меня урки масляно блестели, взгляд по прежнему был настороженно-подозрительным.

— Вставай, мент. — Дотронувшись до моего плеча, негромко позвал он. — Через десять минут баландёры начнут раздавать ужин.

— Да уже проснулся. — Зевая, информировал я. И, усевшись на нарах и сладко потягиваясь, поблагодарил. — Спасибо.

Чем вызвал кривоватую ухмылку более прошаренного в блатных порядках бывалого сидельца. Комментариев, правда, не последовало. Ну да и хер с ним. Задерживаться в Изоляторе Временного Содержания я не намеревался, так что, и вникать в неписанные правила и хитрые уголовные понятия не было никакого смысла.

— Давай, что ли, по шконкам их раскладывать. — Предложил урка. И, вставая с табурета, приблизился наклонился над первым кандидатом на переселение с пола на постель, буркнул. — Подсоби, мент.

— Подожди, сначала умоюсь. — Не стал торопиться я.

Потом подошёл к жестяному умывальнику, эмаль на котором была местами сколота, поплескал водой в лицо и прополоскал рот. Вытереться было нечем, так что я просто потёр ладонями морду и стряхнул капли с рук.

Бесспорно, какие-то тряпки у постоянных обитателей этой «хаты» имелись. Но пользоваться ими я откровенно брезговал.

После чего, похватав жертв моего «несогласного произвола», кое-как распределили их по лежачим местам. И, так как затаскивать массивные и довольно упитанные туши на верхний ярус было откровенно влом, некоторых запихали под нары.

Кажется, у блатных это тоже является каким-то показателем статуса. Но, если честно, мне было откровенно наплевать. Предъявить они мне, в любом случае, не смогут. Ну а, ежели, паче чаяний и робких юношеских надежд, пересекутся когда-нибудь наши дорожки то я этим, случайным и очень неприятным знакомым, не завидую.

Десять минут прошли быстро и, когда раскрылось вырезанное в двери окошко и начали подавать пайку, мой помощник был тут как тут. Он, заслоняя собой обзор, споро принимал алюминиевые миски с пайкой и передавал их мне, а ваш покорный слуга относил это, в кавычках «великолепие» на стол.

Что характерно, мисок, так же, как и кусков плохо пропеченного чёрного хлеба и кружек с пованивающим веником чаем, было ровно пять. При том, что сидело в камере нас семеро.

Из чего сделал вывод, что пытки голодом были частью жестокого и коварного плана и довольно-таки сильным методом воздействия.

— Ты что, жрать не будешь? — Видя что я не сел за стол я устроился в некотором отдалении на свободной табуретке, удивлённо вылупился на меня «товарищ по несчастью».

— Не, что-то не хочется. — Лениво отозвался я. При этом закрыв глаза и пытаясь отрешиться от действительности.

— Ну и дурак. — Безо всякого пиетета охарактеризовал меня более опытный сиделец. И, обрисовывая ближайшие и, как понял, очень нерадостные перспективы, прочавкал. — В ШИзо так не пошикуешь.

— Не, не буду. — Снова отказался я.

— Тогда всё моё. — Наливая из банки самогон, обрадовался, решивший устроить себе «праздник живота» уголовник.

Я же, представив, что придётся бегать и, возможно драться, с набитым этой неаппетитной баландой брюхом, невольно передёрнулся. А то ещё, того и гляди, понос случится. Тут, улепётывать надо во все лопатки, а у меня дристун!

Нет уж! Нафиг надо такое счастье. Уж как-нибудь перетерплю. И, если всё пойдет как задумано, то уже через пару часов буду на свободе. И поем более-менее нормальной пищи.

Обрадованный внезапно свалившимся на него «изобилием» уголовник очистил все пять тарелок. Чаем, правда пренебрёг, предпочитая умеренные дозы самогона. А хлеб же, запасливо и предусмотрительно, рассовал по карманам. Туда же, кстати, отравились все имеющиеся в наличии сигареты.

После чего, с выражающими надежду словами «дай Бог, не последняя», опрокинул, как понимаю, завершающую дозу самогона. Остатки мутной жидкости, с видимым сожалением и каким-то злорадным блеском в слегка помутневших глазах, вылил в раковину.

А затем наполнил банку до прежнего уровня водой и водрузил на стол.

«Вот вам, суки»! — Явно читалось на его довольной и хитрой морде. — «Накося, выкусите»!

Мда уж… Картина малом, ёпта! «Я буду мстить, и мстя моя страшна», называется.

Хотя… В общем и целом, я его нисколечко не осуждал. Да и вообще… Вряд ли по нашему советскому законодательству зекам разрешено употребление спиртного. Так что этот, устроивший мелкую пакость и маленькую каверзу блатной, вольно или невольно а, всё-же способствует торжеству справедливости. Ну, и соблюдению закона, до кучи.

Правда, подкалывать и сообщать ему об этом не стал. Невооружённым же глазом видно, что человек «правильный». Живёт в строгом согласии с блатными «понятиями» и, в ответ на такой вот, мелкий подъебон, называемый литературным языком подначкой, может «затаить».

Не то, чтобы эта шушера, с моей точки зрения, разумеется, представляла серьёзную угрозу. Но, так как в любом случае придётся на какое-то время поворачиваться к нему спиной, то лучше не провоцировать.

Тут в коридоре послышались шаги, и я вытащил из кармана баночку с парализующими иглами. Достал несколько штук и, зажав в пальцах левой руки принялся ждать. Вскоре раздался лязг открываемого замка и дверь нашей камеры распахнулась.

— Всем встать! Вечерняя проверка! — Зычно возвестил служащий пенитенциарной системы. И, так как приказ исполнили только мы двое, шагнул в камеру и заорал. — Вам что, суки, особое приглашение надо?

«Мда-а! А, с „привилегированным“ контингентом здесь, оказывается, не особо-то и церемонятся». — С некоторым удивлением подумал я.

И, так как времени было мало, а терять время и, тем более, оставаться здесь я ни в коем случае не хотел, отправил в полёт первый миниатюрный снаряд.