Монтао. Легенда о монахе

Глава 11

В этот раз к нему не торопились. Солнце выглянуло из-за леса и осветило округу. Недовольные солдаты из большого шатра стали выходить на улицу и осматриваться. Кажется, они кого-то искали, но не могли найти.

Вскоре вормоловцы разбрелись по своим делам, а из небольшого жилища, украшенного флагом, вышел полуголый командир с пузом наперевес, туго подвязанным широким поясом с заткнутым за ним мечом. Он двинулся с обходом по лагерю, руганью выплёскивая своё недовольство на каждого, кто попадался ему на пути. Монах следил за толстяком, пока тот не зашёл обратно в свою берлогу. Наконец к площадке с пленным подошла пара солдат.

— Торн. Позовите командира, понимаете? — обратился к ним Тадао.

Но план монаха не сработал. С издевательским смехом ему заткнули рот тряпкой и вновь начали обрабатывать плетьми.

Свистящие взмахи и щелчки разносились по округе. И чем больше ударов принимало тело Тадао, тем менее чувствительно оно становилось, и тем сильнее в нём закипала ярость.

Провиснув после нескольких ударов по ногам, монах почувствовал слабину в натяжении верёвок, которыми был привязан к столбам. Тогда он начал резко дёргать руками в такт щелчкам хлыста, делая вид, что корчится от невыносимой боли.

Как и следовало ожидать, в один из таких рывков, правая кисть пленного выскочила из удерживающей её петли и тут же перехватила готовый опуститься на него хлыст, резко вырвав его из руки своего истязателя.

Солдаты в страхе отпрянули назад и подняли тревогу, а монах, заполучивший хоть какое «оружие» и на четверть свободу, выдернул тряпку изо рта, после чего прокричал: «Торн!»

Сбежавшиеся стражники взяли пленного в кольцо, а позади них наготове выстроились лучники.

Неужели всего один раб с плетью смог наделать столько шума за считанные минуты?

Грузной походкой сквозь кольцо оцепления прошёл командир. Как всегда — с бутылкой в руке.

— Торн! Помнишь? Я готов к реваншу, — Тадао готовился ударить в случае отказа, хотя, вероятно, это привело бы к мгновенной смерти от нацеленных в его сторону стрел.

Но грозный вид жалкого пленного вкупе с услышанным здорово рассмешили толстяка:

— Снова бой? Хын ус должен знания уже вчера. Биш насмерть?

— Насмерть? Только если расскажешь, где Торн, идёт?

— Идёт? — повторил командир, не сразу сообразив, что от него хочет ненормальный йокотэрец. — Я рассказать, да. Но хын умрёт! Готов⁈

Тремя быстрыми движениями, под одобрительный гул вояк, жаждущих зрелища расправы, толстяк разрезал удерживающие монаха путы.

Тадао отбросил хлыст в сторону:

— На кулаках, как вчера!

Ещё одно чересчур уверенное предложение этого «психа» совсем развеселило пузатого, и тот, вдоволь нахохотавшись, кинул меч с ножнами в руки ближайшему солдату.

Бой завязался стремительно. Амбал всем своим весом бросался на ловкого йокотэрца, пытаясь сбить его с ног, одновременно размахивая кулаками размером с кувалду. Монах же всячески уходил от атак и наносил свои малозначительные тычки, которые, скорее, просто злили противника.

Во время очередной серии ударов по воздуху враг почувствовал, как его челюсть с хрустом наткнулась на босую ногу.

Монах, дождавшись момента, когда его соперник, обманутый слабым сопротивлением противника, откроется, нанёс прямой восходящий удар ногой в подбородок.

Зубы толстяка хрустнули, а сам он, как столб, упал навзничь.

Тадао уселся сверху ему на грудь:

— Торн! Где? — удар в нос. — Торн! — ещё удар. — Живо! — третий, окончательный.

Среди толпы поднялся недовольный гул, но никто не посмел вмешаться без команды поверженного начальника.

Из разбитого носа амбала хлестала кровь. Он медленно заговорил: «Порт… Корабль… Там…», а затем громко выкрикнул уже на вормоловском: «Сепр, дыш бырды!»

Монах повернулся в сторону звука натягивающейся тетивы и тут же почувствовал два толчка. Чёрные оперенья стрел, торчащих из груди, смотрели на его единственный глаз. Тадао потянулся к ним рукой, провёл ладонью по шелковистым перьям и… упал замертво.

Снежной холодной зимой, по вечерам, из скромной лачуги доносился нежный голос поющей под аккомпанемент струнного инструмента женщины. Она играла в своё удовольствие, рядом с Тао. Парень плёл соломенные шляпы, чтобы позже раздать пришедшим в храм гостям.

Вот уже несколько лет он, волею случая попавший сюда, был самым счастливым человеком на свете, а всё из-за прекрасной Нани поблизости. Он полюбил её, а она его. Они жили безмятежной жизнью, каждый день как первый. Девушка видела белоснежную душу, такую же, как и у неё самой, а потому не боялась рассказывать абсолютно всё.

Никто из настоятелей или других монахов никогда бы не посмел мешать счастью и любви их самого большого и яркого лучика света, каким и была девушка. С приходом Тао её песни стали ещё красивее, а голос — ещё звонче.

На минуту идиллия прервалась странным вопросом:

— Что будет, когда я уйду, Нани?

Девушка нежно рассмеялась:

— Я встречу тебя на той стороне.

— А если меня не станет раньше?

Она улыбнулась и опустила взгляд, оставляя вопрос витать в воздухе.

Падающие с затянутого тучами ночного неба капли дождя хоть как-то пытались смыть зловонный запах разлагающихся и ещё свежих трупов, которыми на две трети была заполнена яма в лесу за лагерем. Сверху тел лежал монах в сером рваном кимоно под кроваво-белой накидкой. Два древка с чёрным оперением, торчащие из его груди, тянулись к луне. Открыв глаз, хриплым голосом он произнёс:

— Опять… Дождь…

Дрожащей рукой Тадао резко выдернул одну стрелу, а следом — вторую, и чуть было вновь не потерял сознание от боли. Ему нужно было выбраться из этого болота обмякших трупов и ощутить твёрдую землю под ногами. Держа в одной руке оба древка, он боком пополз к краю ямы. Оказавшись у земляной стены, монах закрыл глаз и прижался к ней лбом. Он сконцентрировался на своём дыхании, хриплый звук которого смешивался со звоном падающих капель дождя.

Так прошло немало времени, пока Тадао не почувствовал прилив сил. Мокрая земля, теплее любого горячего источника и мягче пуховой подушки, напитывала монаха жизненной энергией. Раны перестали кровоточить. Теперь можно было выбираться наверх.

Он взял стрелы и стал втыкать их в отвесную стену, поднимаясь всё выше. Любое движение отдавалось болью, напоминая, что ещё недавно он должен был умереть в очередной раз. Одно древко обломилось. Тогда его заменили пальцы, впивавшиеся в глиняную почву. До уровня поверхности оставалось не более четырёх метров, но для того, чтобы их преодолеть, монаху понадобился промежуток времени, показавшийся ему вечностью. Каждый рывок давался всё сложнее, но, наконец, голова оказалась снаружи, и глаз увидел свет факелов вдалеке.

Соблазн не возвращаться в злосчастный лагерь был велик, но Тадао не собирался оставлять свой народ на произвол. Шаткой походкой он побрёл на свет.

Караульные прятались от дождя под кожаными навесами, позволяя свободно разгуливать между шатрами вновь ожившему. Он прошёл мимо клетки с мирно спавшими пленными, мимо площадки, на которой его пытали, и остановился у самого большого шатра.

— Казарма…

Внутри рядами стояли бамбуковые помосты с расположившимися на них солдатами. Все — здесь. Стража и надзиратели, молодые и в возрасте, с бородой или чисто выбритые, хотя таких было немного.

Тадао взглянул на острый наконечник стрелы в руке. Желание отомстить было настолько велико, что кисть сжала древко так, что суставы пальцев захрустели. Около тридцати душ могли уйти во сне, и на этом закончилась бы каторга для невольников. Но нет. Монах, незаметно, как тень, прокрался между рядами, а затем вынырнул на улицу, прихватив с собой чьи-то штаны и рубаху.

Впритык к казарме стояли ещё два шатра. В одном хранились съестные припасы, в другом — ящики с вормоловским оружием и доспехами. Круглые щиты, копья, алебарды, широкие мечи и латы. Тадао прихватил метательные ножи и двинулся дальше.

Подойдя почти к краю лагеря, монах остановился у интересующей его палатки. Здесь, да, ошибки быть не могло. Сюда заходил Сэто. «Тень» осторожно проникла внутрь. Это оказалась полевая кухня. Посередине стоял котёл, у стен — стеллажи с посудой, набитой всевозможной едой и приправами.

— То, что надо, — Тадао стал принюхиваться, пытаясь уловить запах, похожий на клён.

В котле — бамбуковая каша с кусочками рыбы. Запустив в неё палец, монах поднёс его к носу, но ничего подозрительного не почувствовал, затем лизнул, на вкус тоже вполне нормальная. Дальше — полки со специями и свисавшими пучками чеснока. Под полками — плотно закрытый деревянный бочонок, который и привлёк внимание монаха.

Он снял крышку и тут же с отвращением выдохнул, стараясь больше не вдыхать. Бочонок был набит непонятной субстанцией из остатков смеси бамбука и риса, явно негодной в употребление. Но… запах был всё равно не тот. Возможно, именно это давали рабам. Всё же должно быть что-то ещё. Поиски продолжились. В сундуках, стоящих рядком вдоль стены, также не оказалось ничего подходящего.

Стук капель по натяжной крыше разбавился чьими-то хлюпающими шагами снаружи. Тадао притаился за большим котлом, пока шаги не стали отдаляться. И вот тут, прежде чем выйти из укрытия, монах уловил разящий запах отравы. Он исходил от миски с коричневой тягучей жидкостью, задвинутой под нижнюю полку, расположенную прямо за его спиной.

— Да! — Тадао вылил часть гадости в большой котёл, а часть набрал в деревянную кружку и вышел на свежий воздух.

Дождь постепенно стихал. Сонные караульные нехотя возвращались с факелами на свои посты, делая вид, что не научились дремать стоя. «Тень» исчезла за пологом небольшого шатра с флагом. Отсюда каждое утро появлялся толстяк-командир. Где-то у него должен храниться меч с красной рукоятью.

На широкой кровати развалился и храпел пузатый полуголый пьянчуга с длинными усами. Под его ложем валялось несколько пустых бутылок, а у изголовья стояли ещё полные. Тадао принялся тихо смазывать внутренние части горлышек ядовитой смесью, а после посмотрел на спящего.

Красно-чёрный меч лежал сбоку, а на нём покоилась огромная лапа толстяка. Оружие исчезло со своего места и оказалось в руках монаха настолько быстро, что его бывший хозяин даже не пошевелился во сне.

Тадао уже собирался покинуть пропитанное алкоголем пристанище, как заметил на полке знакомую флейту. Идзумаси и не говорил, что флейту забрал этот упырь, хотя, стыдно признаться, но монах даже не поинтересовался, где она. По случаю, флейта также исчезла из покоев толстяка.

Мозг на ходу напряжённо пытался придумать, чтобы можно было провернуть ещё. Самое худшее, что как такового плана не было. Тадао полагался на интуицию. И сейчас она подсказывала, что пора ретироваться в лес и залечь там до утра.

Идзумаси проснулся весь в поту. К ударам по решётке невозможно привыкнуть, но не это было причиной его волнения. Друг снова пропал, и совсем не при лучших обстоятельствах, ведь его утащили надзиратели. К тому же кашель, что он тщательно пытался игнорировать, усилился и начал оставлять красный след в придачу к сильной боли в груди.

Заключённые двинулись на выход. Безумная женщина больше не была таковой. Она вместе со всеми покорно стала в строй, и это тоже беспокоило парня.

Музыкант помнил, что ему сказал Тадао, но не всё смог выполнить. Чувство вины не покидало парня всю дорогу, пока он шёл к месту вырубки. Стараясь отвлечься, Идзумаси рассматривал лужи, оставшиеся после дождя. Местами земля превратилась в большие грязевые участки, на одном из которых музыканту показалось, что он увидел след босой стопы. Если это так, а он хотел думать, что это именно так, его друг придёт за ним, и они вместе поднимутся на Рейни, где прозвучит новая, ещё никем не исполненная песня.

Когда конвоиры остановили строй, Сэто сказал нечто вдохновляющее, и йокотэрцы принялись за вырубку бамбука. За ними должны были следить два надзирателя, но они предпочитали отсиживаться в тени, болтая друг с другом, доверяя преданности рабов и авторитету проповедника. Работа шла своим чередом, и ничего не происходило, пока солнце не оказалось в зените. Наступало время обеда. Животы людей заворчали, значит, уже скоро старец их накормит.

Внезапно со стороны лагеря послышались вопли, полные страха и ужаса.

— Работайте-работайте, друзья мои! — успокоил Сэто остальных, а сам вместе с надзирателями поднялся на пригорок, откуда открывался вид на военный городок.

Вначале проповедник с конвойными разглядели клубы дыма и мельтешившие в панике фигуры людей. Это продолжалось считанные минуты, после чего крики оборвались, а весь полевой лагерь объяли языки пламени.

И вот из этого пламени, словно огненный демон, в подвязанных красным поясом темно-синих штанах, серой рубахе и дополнявшей этот наряд привычной грязно-белой накидке, с оголённым мечом в руке, с лезвия которого, украшенного изображением дракона, крупными каплями стекала кровь, вышел… монах.

Он направился быстрым шагом, постепенно переходящим в бег, прямо в сторону надзирателей и Сэто, завороженно наблюдающими за происходящим. Те, как вкопанные, стояли без движения до тех пор, пока не осознали, что именно они и есть следующая цель «огненного демона».

— Явы чепр⁈ — с дрожью в голосе выкрикнул один из конвоиров и попятился назад.

Идзумаси, не долго думая, выхватил топор у работяги, стоявшего рядом, и приложил обухом по затылку отступающего вормоловца.

Второй стражник оказался не из робкого десятка. Он побежал навстречу «восставшему из мёртвых» и даже успел сделать целых десять шагов. Но на одиннадцатом рухнул замертво. Два метательных ножа почти одновременно воткнулись в его шею и правый глаз. Отчаянная попытка остановить «демона» стоила ему жизни.

На пригорке остался только старик. Он стоял неподвижно, с гордо поднятой головой, без страха, но то ли с удивлением, то ли с гневом в глазах.

Тадао кинул флейту музыканту и обратился к Сэто:

— Вот и всё. Они свободны. Больше ты не накормишь их отравой. Скажи, неужели ты и вправду служил в храме?

Старик рассмеялся:

— Ох, приятель… Конечно. Да, я был настоятелем… до прихода войны. И всегда заботился о людях. Понимаешь, когда я увидел, как живут граждане Вормолы, то понял — за этой страной будущее. Ваш сброд — неразвитое, отсталое общество и полная идиотизма культура. Как можно считать, что император, трусливо спрятавшийся в столице со своей армией — посланник божий? Эти люди, — он обвёл рукой рабов позади, — счастливы в неведении. Они верят в лучшую жизнь после смерти, а я верю в лучшую жизнь до смерти. Все счастливы, и никто не в обиде, понимаешь?

— Ты скармливал им смерть! — монах показал деревянную кружку с содержимым.

— Я помогал им работать! Я кормил их! Заботился! Они больше не в состоянии позаботиться о себе сами! Им нужен предводитель! Нужен хозяин! Я-я-я! — Сэто начал бить себя в грудь. — Я их господин! Я их свет во тьме! Они не выживут без моей… приправы! Это я доработал её, чтобы хотели больше и были послушнее! Я их кормящая рука! Отдай её мне!

Тадао оттолкнул тянущегося к нему проповедника, и тот упал. Йокотэрцы наблюдали за происходящим, собравшись в кучку позади.

— Когда я впервые тебя встретил, совесть одолела меня, я не решился сказать, что был монахом. Какой из меня монах теперь? Ты казался таким добрым и правильным, представился настоятелем. Я посчитал себя просто недостойным.

— Это можно исправить! Начни мне помогать, я покажу, как можно хорошо жить в этом мире, раскрою глаза! Это я тебя спас, помнишь? Отдай мне кружку, накормим оржулаф вместе.

— На вормоловский перешёл? — монах вылил содержимое на ползающего у его ног Сэто. — Вот тебе «приправа».

— Нет!

Старец быстро вскочил, но толпа уже почуяла дурманящий запах «эликсира счастья» и смотрела на своего гуру голодными глазами.

Монах с отвращением взглянул в последний раз в сторону проповедника и повернулся к нему спиной.

В этот момент рабы, опьянённые запахом вожделенного дурмана, набросились на оракула. В агонии он кричал, по кускам исчезая во ртах своих последователей. В стороне стояла женщина, глаза которой бегали из стороны в сторону в некоем недоумении и нерешительности.

— Тадао, простите, я… не смог… — Идзумаси не договорил, потому что его вырвало от вида ужаса, творящегося на земле.

Монах протянул руку женщине, но та отстранилась, бросив на него затуманенный и обречённый взор.

— Всё кончено. Свобода, понимаешь? Идём, — Тадао старался произнести это как можно мягче и нежнее.

Но было уже поздно. Женщина неуверенно ступила к трапезничающим нелюдям и… затерялась в общей куче.

— Не этого я хотел…

Монах и музыкант исчезли в бамбуковом лесу, на фоне горящих шатров и затихающих криков.