Парторг

Глава 14

В Советском Союзе образца 1943 года обычной практикой было совмещение одним человеком самых различных руководящих постов, и в частности почти повсеместно обкомы и горкомы партии областных и краевых центров возглавлял один и тот же человек.

В их числе была и Сталинградская область. Летом 1938 года тридцатитрёхлетний Алексей Семёнович Чуянов стал Первым секретарём Сталинградского обкома и горкома ВКП(б). Сразу после назначения на должность он инициировал пересмотр ряда следственных дел как необоснованных, заведённых во времена руководства наркоматом внутренних дел СССР Ежовым.

Рассмотрение этих обращений было одним из первых действий только что назначенного в августе тридцать восьмого года первым заместителем Ежова по НКВД СССР Лаврентия Павловича Берии.

В их числе был и Виктор Семёнович Андреев. Он об этом, кстати, не знал, но резонно предполагал такое развитие событий. Слишком уж быстро и гладко прошла его реабилитация после возвращения из внутренней тюрьмы дома на Лубянке. Да и освобождение было каким-то странным. Непонятно, правда, было последующее недоверие, например, отказ в службе в действующей армии после начала войны.

Когда враг начал летнее наступление 1942 года, Чуянов был председателем Сталинградского городского комитета обороны и членом Военных советов Сталинградского, Донского и Южного фронтов. Это был человек, переживший всё то, что город пережил в эти тяжелые месяцы, когда хотелось выть от горечи очередных поражений и плясать наконец-то от радости огромнейшей победы, которая вне всякого сомнения начала ломать хребет проклятой нацистской гадине.

Когда после ночного совещания в Кремле Маленков позвонил и спросил, не будет ли он против возвращения в Сталинград товарища Андреева вторым секретарём горкома, промолчав при этом, что это прямое указание Сталина, Чуянов не растерялся. Он был воробьём стреляным и без подсказки сообразил, откуда дует ветер.

Поэтому на прямой вопрос Маленкова он ответил коротким:

— Да, товарищ Маленков. Виктор Семёнович, человек опытный, город знает. Будем рады его возвращению.

В верности своего предположения Алексей Семёнович убедился, когда на следующий день из ЦК была получена с грифом «Совершенно секретно» шифрограмма с фамилиями товарищей, направляемых на усиление руководства области и города. В основном это были те, кто должен будет работать на дополнительных должностях парторгов ЦК на важнейших предприятиях Сталинграда, которые надо было восстановить как можно скорее. Персонально назначения предполагается сделать с учетом мнения руководства обкома.

И только в отношении Виктора Семёновича было особо сказано о прямом указании товарища Сталина о его будущей должности.

За два дня, пока Георгий Хабаров решал жилищный вопрос свой и группы уральских комсомольцев-добровольцев, Виктор Семёнович более-менее вник в проблемы восстановления города. Он не удивился, что Чуянов предложил ему лично курировать самое проблематичное направление: восстановление жилого фонда Сталинграда и соответствующей инфраструктуры. С этой целью было проведено параллельное назначение нового второго секретаря заведующим профильным отделом горкома партии. Это кстати был единственный чисто горкомовский отдел, в обкоме был свой, но там было всего два сотрудника.

Поэтому Виктор Семёнович с нетерпением ждал Георгия. Он был совершенно уверен, что тот предложит ему что-нибудь неординарное для ускорения этого процесса. За годы партийной работы товарищ Андреев научился безошибочно определять людей незаурядных, способных мыслить нестандартно. И молодой лейтенант-инвалид, судя по всему, именно к таким и относился.

Об ожиданиях нового второго секретаря новоиспечённый инструктор горкома не знал и даже не предполагал, что он сейчас услышит после ответного приветствия от своего непосредственного начальника.

Пока я шёл к месту своей первой работы в Сталинграде, то успел решить, на чём лично сосредоточусь, кроме того, что мне официально будет поручено.

Вопреки широко распространённому мнению, что немцы сумели захватить почти весь Сталинград и что 62-я армия Сталинградского фронта удерживала только небольшие плацдармы на правом берегу Волги, это было очень далеко от реального положения вещей.

Самый южный район города, Кировский, основу которого составляла знаменитая Бекетовка, благодаря стойкости 64-й армии генерала Шумилова, избежал участи остальных районов города. Шумилов грамотно использовал господствующие высоты и не позволил немцам даже просто войти в этот район.

Конечно, они постоянно бомбили и обстреливали его. Ту же СталГРЭС они вынудили прекратить работу на целый месяц. Но факт оставался фактом: Кировский район, окружённый врагом с трёх сторон, в течение всей битвы оставался неприступным для него.

После окончания Сталинградского сражения Кировский район выглядел относительно благополучно. Здесь сохранились семь тысяч небольших одноэтажных домиков, и тут находилась основная масса сталинградцев, выживших в боях. Во всём городе на второе февраля 1943 года насчитали 32 181 жителя, из которых всего 751 человек оставался в остальных шести районах города, где шли бои.

Сюда, в Кировский район, в декабре 1942 года — январе 1943 года вернулись партийно-советские органы и хозяйственные организации города и области, а Управление НКВД, временно разместившееся в одной из заводских гостиниц в Бекетовке, район вообще не покидало. В нём как раз и решилась судьба капитана Антона Дедова.

От центра города, где я разместился со своими комсомольцами-добровольцами, до Бекетовки километров пятнадцать. Так что у меня было достаточно времени поразмышлять во время такой длительной прогулки.

Из своего нового «дома», я вышел заранее, ровно в шесть часов утра. Небо над Сталинградом было ясным, апрельским и день обещал быть уже теплым. Температура стабильно днем была уже больше десяти, по ночам пусть еще не большой, но тоже плюс.

Город встретил меня тишиной. Непривычной, давящей тишиной разрушенных кварталов. Ещё ровно два месяца назад здесь грохотали орудия, рвались снаряды, шли местами последние ожесточённые бои с последними нежелающими сдаваться немцами. Среди них до последнего оставались немногочисленные фанатики, которые предпочли смерть плену. А сейчас только ветер гулял между обгоревшими остовами зданий, да изредка падал кирпич с разрушенной стены.

Я шёл вдоль трамвайных путей, которые в довоенном Сталинграде тянулись через весь город с севера на юг. Указателей которые я пересекал естественно не было как и самих улиц. Кругом были остовы разрушенных зданий, груды кирпича, искорёженный металл, воронки от снарядов и бомб. Было много сгоревшей техники врага.

Но я заставил себя не думать о прошлом. Сейчас передо мной стояли другие задачи. Я думал о том, что предстоит сделать. Восстановление жилья, это понятно. Но как именно? С чего начать? Материалов нет, рабочих рук мало, техника почти вся на фронте или восстанавливается после боёв.

И ещё я думал о протезах. О тех разговорах, которые у меня были с Виктором Семёновичем и моими товарищами в госпитале. Инвалидов уже много, а будет еще больше. И всем нужна будет помощь. Не только медицинская, но и техническая. Протезы, костыли, инвалидные коляски. Всё это нужно делать, и делать в больших количествах.

Я невольно коснулся рукой своей правой ноги, почувствовал под брюками холодный металл протеза. Моя разработка. Наша с Соломоном Абрамовичем и Васей Маркиным. Она работает. Я шёл уже больше часа, и нога держалась отлично. Да, было непривычно, да, приходилось следить за каждым шагом, но это было несравнимо лучше костылей.

А ведь таких, как я, будут десятки тысяч. Сотни тысяч. Война ещё не кончилась, до Берлина ещё далеко, и каждый день приносит новые жертвы. Раненые, контуженные, инвалиды. Им всем нужна будет помощь.

Может быть, это и есть моя задача? Не просто восстанавливать город, а создать здесь производство протезов? Наладить выпуск тех конструкций, которые мы разработали в Горьком? Ведь здесь, в Сталинграде, есть заводы. Пусть разрушенные, но они восстанавливаются. Есть квалифицированные рабочие. Есть инженеры. Можно организовать производство.

Я так увлёкся своими мыслями, что не заметил, как прошёл уже половину пути. Солнце поднялось над разрушенным городом, освещая руины теплым апрельским светом. Где-то вдали слышались голоса, стук молотков. Город просыпался, начинался новый день восстановления.

Первый такой длительный переход на такую дистанцию я решил сделать экзаменом для себя. Хотя, конечно, было страшновато. Протез ещё не стал частью меня, я всё ещё прислушивался к каждому движению, к каждому шагу, боясь потерять равновесие или сорвать культю.

Но неожиданно я справился, и почти за полчаса до назначенных девяти ноль-ноль был в здании горкома.

Это, собственно, здание не чисто горкома. Сейчас в нём располагаются также обком, облисполком и горисполком. Одно из немногих уцелевших в Кировском районе административных зданий, достаточно просторное для размещения всего руководства области и города.

Жизнь в нём кипела: по его коридорам уже сновали люди, и было видно, что во всех кабинетах кто-то работает. Всех прибывших вместе с нами уже благополучно расселили и ввели в курс дела.

Время у меня ещё было, и я решил зайти в медпункт, чтобы проверить состояние своей раненой ноги после такого марш-броска. Пятнадцать километров по разрушенному городу, это вам не прогулка по Арбату.

Медпункт располагался на первом этаже, в небольшой комнате, которая когда-то, судя по всему, была кабинетом какого-то мелкого начальника. Теперь здесь стояли два топчана, шкаф с медикаментами, стол и несколько стульев. Пахло карболкой и йодом, знакомый госпитальный запах, от которого меня слегка передёрнуло.

Дежурный фельдшер, немолодая лет пятидесяти женщина с усталым, но добрым лицом, сидела за столом и заполняла какие-то ведомости. Услышав мои шаги, она подняла голову и внимательно оглядела меня.

— Здравствуйте, — я поздоровался. — Можно к вам?

— Здравствуйте, лейтенант, — она отложила ручку. — Проходите. Что случилось? Ранение беспокоит?

— Да нет, вроде бы всё нормально, — я прошёл в кабинет. — Просто хотел бы проверить ногу. Я сегодня прошёл пятнадцать километров пешком, первый раз после ранения такую дистанцию, хотел бы убедиться, что всё в порядке.

— Пятнадцать километров? — она удивлённо подняла брови. — На протезе?

— Да.

— Это вы зря так рискуете, лейтенант. Нужно постепенно, понемногу нагрузку увеличивать. А то сорвёте культю, и потом долго лечиться придётся.

— Понимаю, — кивнул я. — Но дело есть, не мог не идти.

Она вздохнула:

— Ладно, раз уж пришли, давайте посмотрим. Лида! — она повысила голос, обращаясь к кому-то в соседнюю комнату. — Иди сюда, помоги!

Из соседней комнаты вышла молоденькая девушка лет восемнадцати, с двумя аккуратными косичками, в обязательном белом халате. Видно было, что она только начинает свою медицинскую карьеру, движения неуверенные, на лице застывшее выражение старательности.

— Присаживайтесь, лейтенант, сейчас посмотрим, — фельдшер указала на топчан.

Я сел и девушка подошла ближе, чтобы помочь мне, и в этот момент она поняла что у меня протез.

Реакция была мгновенной. Лида побледнела, как мел, её глаза расширились, и я увидел, как она пошатнулась. Фельдшер успела подхватить её за руку.

— Лида, выйди пока, принеси бинты из кладовой, — спокойно распорядилась фельдшер, и девушка, благодарно кивнув, почти выбежала из кабинета.

— Простите её, — сказала фельдшер, когда дверь за Лидой закрылась. — Она у нас недавно, всего две недели. Ещё не привыкла. Раньше в колхозе была, в больнице не работала. А тут война, раненые, инвалиды. Для неё это всё в новинку.

— Ничего, понимаю, — ответил я. — Сам поначалу не мог на свою ногу спокойно смотреть.

Фельдшер, похоже, была человеком опытным и никакого удивления не выказала, увидев такое диковинное устройство. Она внимательно, почти с профессиональной заинтересованностью осмотрела конструкцию протеза, покрутила в руках приёмную гильзу, проверила крепления.

— Интересная штука, — негромко сказала она. — Первый раз такое вижу. Обычно они совсем не так устроены. Я до войны в Ленинграде работала, в ортопедической клинике. Там такие протезы были, деревянные, тяжёлые, на ремнях. А это, — она кивнула на мой протез, — совсем другое. Лёгкий какой. И подвижный. Как он устроен?

— Новая разработка, — коротко ответил я, не желая вдаваться в подробности. — В Горьком делали.

— Понятно, — она кивнула и принялась разматывать повязку на культе. — А болит?

— Нет, не болит. Чувствительность конечно повышена, культя хоть и зажила, но еще иногда беспокоит.

Она быстро и деловито осмотрела мою культю, ощупала её, проверила, нет ли воспаления, затем осмотрела приёмную гильзу протеза, заглянула внутрь, убедилась, что там чисто. Достала из шкафчика бутылку спирта, смочила ватку и тщательно обработала и культю, и внутреннюю поверхность гильзы.

— Всё в порядке, лейтенант, — она вынесла своё резюме. — Никакого раздражения, потёртостей нет. Культя зажила хорошо. Хороший протез, кто делал? И ходите вы на нём отлично, я даже не заметила сразу, что у вас протез.

— В Горьком делали, в госпитале, — я решил не распространяться о том, что делал его в значительной степени сам. — Там хороший ортопедический цех.

— Видно, что хороший, — она кивнула. — Давайте я помогу вам с протезом.

Она ловко помогла мне надеть протез обратно, проверила, правильно ли он сел, затянула крепления.

— Вот так. Теперь походите немного, проверьте, всё ли в порядке.

Я встал, прошёлся по кабинету. Всё было нормально, никаких неприятных ощущений.

— Отлично, — сказал я. — Спасибо большое.

— Пожалуйста, — она улыбнулась. — Только вы всё-таки поосторожнее. Не нужно сразу такие нагрузки. Постепенно увеличивайте расстояния. И приходите регулярно, хотя бы раз в неделю, проверять состояние. Понятно?

— Понятно, — кивнул я. — Обязательно буду приходить.

— И ещё, — она посмотрела на меня внимательно. — Если вдруг появится боль, покраснение, отёк, сразу приходите. Не тяните. Инфекция в таких случаях развивается быстро, и тогда лечить будет гораздо сложнее.

— Хорошо, учту, — я поблагодарил её ещё раз и направился к выходу.

Непонятно почему, но во всех документах указано моё воинское звание, как будто я по-прежнему служу в армии. Ничего против этого не имею, но как-то странно. Впрочем, может быть, это обычная практика для инвалидов войны, я пока не разобрался во всех тонкостях.

То, что я достойно выдержал первый настоящий экзамен, пройдя за два с половиной часа почти пятнадцать километров, моё настроение отправило в космос. Значит, я не зря несколько недель мучился в госпитале, восстанавливая свои физические кондиции, и вполне могу переносить приличные нагрузки.

Я, довольный собой и жизнью, смело постучал в дверь кабинета Виктора Семёновича и, услышав в ответ:

— Да, заходите, — решительно открыл дверь.

Сделав шаг вперёд, я по-армейски вытянулся в струнку и весело обратился к хозяину кабинета:

— Разрешите войти, товарищ второй секретарь городского комитета ВКП(б)!

Виктор Семёнович явно не ожидал от меня такого официоза и немного ошарашенно ответил:

— Георгий Васильевич, ну так официально явно ни к чему. Проходи, садитесь.

В этот момент я увидел, что в кабинете он не один.

Стоявший у окна мужчина лет сорока, среднего роста, в кителе старого образца, повернулся и, улыбаясь, проговорил, делая шаг навстречу и протягивая для знакомства руку:

— Давайте знакомиться, товарищ Хабаров. Я Чуянов Алексей Семёнович, Первый секретарь Сталинградского обкома и горкома ВКП(б).