Парторг

Глава 22

Андреева Чуянов попросил задержаться. Когда за Гольдманом и Хабаровым закрылась дверь, он поднялся из-за стола и нервно прошелся по кабинету. Секретные карты на стенах, стопки документов на столе, пепельница, полная окурков, все это говорило о том, что последние дни первый секретарь практически жил в своем кабинете.

— Наш вопрос на заседании ГКО будет рассматриваться десятого апреля, — начал он, остановившись у окна. — Потом надо ждать конкретных поручений с фамилиями, датами и деталями. У меня лично, Виктор Семёнович, такое ощущение, что я засовываю голову в пасть голодного тигра с нашими предложениями.

Чуянов обернулся, его лицо было напряженным.

— Но в то же время, как не доложить? Замолчать такое предложение невозможно. Потом скорее всего спросят не за то, что сделали, а за то, что не сделали. Да и перспективы такие, что дух захватывает.

Он подошел к большой карте Сталинграда, занимавшей половину стены. Карта была вся исписана пометками, отмечены разрушенные районы, восстановленные объекты, планируемые стройки.

— Сделано уже очень много, даже не верится, как много, — продолжил первый секретарь, проводя пальцем по линиям улиц. — Но со дня на день начнется окончательный вывод с территории города и области воинских частей, которые завершали разгром врага и приводили здесь себя в порядок. Вы отлично знаете, каков их вклад в то, что сделано.

Андреев молча кивнул. Он действительно знал. Без помощи военных строителей и саперов многое было бы невозможно.

— Дальше мы можем рассчитывать только на себя, — Чуянов повернулся к Андрееву. — Конечно, помощь Москвы будет, я в этом не сомневаюсь. Из всех освобожденных городов Сталинград для страны самый значимый. Но основное мы должны до окончания войны делать сами.

Он вернулся к столу, оперся на него руками.

— Поэтому ты, Виктор Семёнович, должен сделать невозможное. На стол в высоком московском кабинете я должен положить проект, полностью готовый к внедрению по всем позициям. Понимаешь? Полностью готовый. Чтобы можно было сразу подписывать и запускать в работу.

Андреев выпрямился, понимая всю тяжесть возложенной на него ответственности.

— Будет сделано, Алексей Семёнович.

— Я знаю, что будет, — Чуянов устало улыбнулся. — Иначе бы не поручал.

Об этом разговоре главных сталинградских секретарей Георгий Хабаров, естественно, не знал. Но предполагал, что следующие несколько дней для него будут очень интересными и, скорее всего, весьма напряженными.

Мы с Гольдманом только и успели, что дойти до кабинета отдела и перевести дух. Леонид сразу бросился к своему столу, начал перебирать бумаги, что-то искать в ящиках. Я опустился на свой стул, пытаясь собраться с мыслями.

У меня просто голова шла кругом. Я догадывался, что сейчас скажет нам Виктор Семёнович, когда придет в отдел. Масштаб задачи был ясен, оставалось узнать только сроки. И я подозревал, что сроки будут такими, что впору хвататься за голову.

А то, что он придет к нам сам, а не вызовет к себе в кабинет, я не сомневался. Это было в стиле Андреева, он любил лично отдавать боевые приказы, смотреть людям в глаза, видеть их реакцию.

И действительно, мы с Гольдманом успели только выпить по кружке чаю под огнем обжигающих взглядов двух наших товарищей, как дверь распахнулась. В наш отдел ворвался второй секретарь Сталинградского горкома ВКП(б). За ним семенил Андрей Белов, бледный и испуганный, явно не понимающий, что происходит и почему его вдруг вызвали к самому Андрееву.

— Итак, товарищи инструкторы строительного отдела, — начал Виктор Семёнович, окидывая нас тяжелым взглядом. — Люди вы все опытные, повоевавшие. Вы знаете значение слов «боевая задача». Притом такая, которая должна быть выполнена любой ценой.

Он медленно прошелся вдоль наших столов, заглядывая то в одно лицо, то в другое.

— Сегодня третье апреля, — продолжил он, останавливаясь. — Седьмого, в ноль часов, вы должны сдать полностью, подчеркиваю, полностью готовый в мельчайших деталях проект, предложенный товарищем Хабаровым. Начало экспериментального крупнопанельного домостроения в городе Сталинграде.

Кузнецов тихо присвистнул. Савельев побледнел. Гольдман застыл с карандашом в руке.

— Проект должен быть проработан так, чтобы можно было на нем поставить дату, подпись и надписать: «Утверждаю», товарищам Чуянову и Андрееву к исполнению. Понятно?

Виктор Семёнович говорил это так, что я сразу же представил его в роли командира, отдающего приказ выполнить боевую задачу любой ценой. Даже если для этого придется отдать жизни. Такие приказы я слышал на фронте неоднократно.

Посмотрев на своих товарищей по отделу, я понял, что они испытывают то же самое. В их глазах читалось понимание серьезности момента.

— Теперь о вопросах, которые буду решать я лично, — продолжил Андреев, доставая из кармана записную книжку. — Вопросы с кранами, в том числе с башенным краном, панелевозами и вопрос возможного строительства цементного завода. Но пока ориентируйтесь на то, что первоначально придется работать с имеющимися запасами цемента. Конкретные цифры, надеюсь, будут известны вечером шестого.

Он сделал пометку в блокноте.

— Также ориентируйтесь на наличие двух передвижных кранов. Больше пока гарантировать не могу. Если получится договориться о поставке башенного крана, сообщу дополнительно.

Виктор Семёнович сделал паузу, и я подумал, что сейчас мы узнаем, как будет организована наша работа. И не ошибся.

— До нуля часов седьмого апреля вы переводитесь на казарменное положение, — его голос стал еще более жестким. — Без моего личного разрешения и разрешения товарища Чуянова вам запрещено покидать здание горкома ВКП(б). Исключение, только служебная необходимость, и то с сопровождением.

Кузнецов хотел что-то сказать, но Андреев остановил его жестом.

— В ваше распоряжение передается комната отдыха городского комитета обороны. Там есть раскладушки, постельное белье. Товарищ Белов, — он указал на побледневшего Андрея, — назначен ординарцем Георгия Васильевича и будет постоянно находиться с вами в отделе для выполнения ваших поручений.

Андрей судорожно сглотнул, но выпрямился, пытаясь держаться молодцом.

— На период до седьмого апреля у него будет такой же допуск к секретным документам, как и у вас, — продолжил Виктор Семёнович. — Легковой автомобиль будет предоставляться вам по первому требованию для выездов по служебной необходимости. В этих случаях вас будет сопровождать сотрудник НКВД.

Он достал из внутреннего кармана несколько бланков.

— Сейчас напишите записки своим близким. Товарищ Белов объедет ваши семьи, передаст записки и заберет вещи, которые вы попросите привезти. Вопросы?

Кузнецов что-то хотел спросить, но, посмотрев на каменное лицо Андреева, махнул рукой и молча начал писать записку. Письменным творчеством занялись и Гольдман с Савельевым.

Я, подумав, написал записку Василию. Попросил его передать Андрею мой вещмешок и второй протез, а также быстро собрать вещмешок самому Андрею. В него никаких продуктов не класть, только сменное белье на четверо суток, принадлежности для бритья, зубной порошок и щетку.

Через несколько минут мы остались одни. Андреев ушел так же стремительно, как и появился. На нашем этаже почти сразу появился сотрудник НКВД. Он расположился на боевом посту в нише коридора, недалеко от дверей нашего отдела.

Там быстро появилась тумбочка с телефоном и стул. На стуле восседал невозмутимый товарищ старший лейтенант НКВД в безупречно отглаженной форме. Он сидел прямо, не читал, не курил, просто сидел и наблюдал.

Первым в себя пришел Гольдман. Он достал свой рабочий блокнот и толстую тетрадь в клеенчатой обложке и предложил:

— Георгий Васильевич, всё необходимое по тракторному заводу я записал вчера, после нашего разговора. Поэтому я предлагаю начать работу с того, что ты передаешь нам свои полностью готовые предложения. Мы начинаем их отрабатывать, готовим уже конкретный план работы. А ты тем временем будешь прорабатывать следующие этапы. Согласен?

Я протянул ему все свои записи. Необходимости в них у меня не было. Все до последней запятой я отлично помню и так.

— Работайте, если что мне будет надо, я возьму.

Трезво оценив ситуацию, я решил, что ничего экстраординарного не произошло. На самом деле сейчас подобное обычное дело. Я знал историю создания в 1930 году паровоза «ФД» («Феликс Дзержинский»), который был создан и начал выпускаться через 170 дней от получения задания. Буквально за полгода с нуля разработали и запустили в серию мощнейший грузовой паровоз.

Или не помню точно, но какую-то танковую пушку скоро разработают за рекордные 28 дней. А если покопаться в истории, то еще и не такое можно найти в наших достижениях, начиная с 22 июня сорок первого года. Надо, значит надо. Родина требует, партия приказывает.

Самая сложная с одной стороны, а с другой стороны самая простая задача у меня. Что и как делать, я очень хорошо знаю. Вся технология у меня в голове. Если, например, пойти по пути простого надиктовывания, можно очень быстро выдать основной массив информации.

«Стоп, а ведь это самый правильный алгоритм нашей работы», подумал я, и у меня все внутри запело. «Да, именно так и надо начинать работать. Я максимум к утру все надиктую, а затем останется только отшлифовать, проверить расчеты, привести в нормальный вид».

— Товарищи, — обратился я к троице своих коллег. — У кого самый хороший почерк, разборчивый, и высокая скорость письма?

Они переглянулись. Кузнецов развел руками, показывая, что у него с этим проблемы. Гольдман скривился, его почерк действительно оставлял желать лучшего. Савельев не уверенно сказал:

— У меня, наверное. Я до войны в канцелярии работал, привык много писать.

— Отлично, — обрадовался я. — Вот как мы попробуем работать. Я буду тебе надиктовывать, а ты слово в слово записывать. При необходимости делаем остановки и разбираем непонятное. Как тебе такой вариант?

— Хорошо, давай попробуем, — не очень уверенно сказал Савельев, но достал чистые листы, копировальную бумагу, проложил её между двумя листами и приготовился писать.

«Молодец, однако», подумал я с усмешкой. «Я и не подумал об использовании копирки. В этом отношении Сергей Михайлович на первом месте, напрочь забывший о её существовании и привыкший к удобной и быстрой компьютерной печати».

Сначала у нас ничего не получалось. Савельев не успевал за моей скоростью речи, просил повторить, переспрашивал термины. Я пытался диктовать медленнее, но тогда сбивался с мысли, начинал заново. Но через пару часов мы притерлись, нашли общий ритм, и работа пошла.

Я диктовал, расхаживая по кабинету. Савельев быстро исписывал лист за листом. Гольдман и Кузнецов сидели, склонившись над моими записями, что-то обсуждали вполголоса, делали свои пометки.

Андрей вернулся неожиданно быстро. Он привез пять вещевых мешков и мой второй протез. К его возвращению я уже снял свой протез и решил пользоваться костылем для небольших передвижений по кабинету. Нога устала, культя ныла, и я понял, что долго так работать не смогу.

Старшему лейтенанту НКВД мы дали задание организовать для меня кресло, чтобы я мог работать со снятым протезом, удобно расположившись. Товарищ старший лейтенант оказался на редкость исполнительным. Он снял трубку телефона, куда-то позвонил, коротко объяснил ситуацию.

Через полчаса два шикарных кресла были доставлены как раз перед возвращением Андрея. Это были настоящие дореволюционные кожаные кресла из кабинета какого-то высокого начальства. Из них мне сделали удобнейшее лежбище. Одно кресло поставили обычно, второе развернули и придвинули, чтобы я мог положить на него ногу.

Я расположился в этой конструкции, испытывая несказанное удовольствие. Удобство на все тысячу баллов! Можно было диктовать, откинувшись назад, положив ногу на мягкую кожу, не испытывая никакого дискомфорта.

Возвращение Андрея совпало с нашим решением сделать первый перерыв. К нам как раз пришла Марфа Петровна с тремя работниками нашей столовой. Они принесли нам ужин на больших подносах, покрытых чистыми полотенцами.

Ужин, надо сказать, для военного голодного времени был почти царский. Две большие настоящие котлеты с двумя видами гарнира: жареной картошкой и настоящей гречкой, заправленной подсолнечным маслом. На выбор чай и настоящий ароматнейший кофе, опять же на выбор с молоком или без. И вишенка на торте, по ломтю белого хлеба со сливочным маслом.

У нас от удивления в буквальном смысле вылезли глаза. Кузнецов даже открыл рот, вероятно собираясь возмутиться такой роскошью в голодное время. Но Марфа Петровна решительно пресекла «благородный» порыв его души.

— Это приказ товарища Чуянова, — решительно отрезала она, глядя на нас строго. А потом как-то неожиданно, с непонятными просительными интонациями закончила: — Мальчики, для вас сейчас ничего не жалко. Только сделайте, пожалуйста. Сделайте для города.

Такого от нее никто не ожидал. Марфа Петровна всегда была строгой, даже суровой женщиной. Увидеть ее почти молящей было странно и непривычно. Мы молча начали есть. Котлеты были действительно настоящие, из мяса, а не из хлеба с примесью мяса, как обычно.

Андрею принесли все то же самое, что и нам. Он ел с глазами по пять копеек, явно не веря своему счастью. Возможно, такой ужин у него был первый раз в жизни. Не все до войны жили хорошо. Большинству что такое голод и недоедание было знакомо не понаслышке. Особенно в деревнях после коллективизации.

Андрей вручил каждому ответное послание семьи. Даже мне протянул записку, написанную Василием. Я с удивлением взял её, развернул.

«Георгий Васильевич, за нас не волнуйтесь. Мы трудимся, оборудуем дальше наш общий дом. У нас должны появиться соседи. Мы нашли еще несколько хороших блиндажей и доложили о них. Нас похвалили, и наверное завтра туда кого-нибудь заселят. Все будет хорошо. С комсомольским приветом Василий и остальные ребята».

Читать это послание мне было очень приятно. Действительно, этим ребятам я не чужой человек. Они считают меня своим, заботятся. Это дорогого стоит.

Гольдман записку из дома прочитал с совершенно каменным лицом, потом аккуратно сложил её и убрал в карман. Савельева что-то рассмешило, он даже тихо хмыкнул. А Кузнецов отошел к окну, повернулся спиной к нам. Мне показалось, что он вытирает слезы. У него осталась дома жена с тремя детьми, младшему всего два года.

К полуночи мы сделали еще два перерыва. Оба раза уже не с кофе, а с чаем. И не с хлебом с маслом, а с шоколадом. Настоящим горьким шоколадом, который в обычное время достать было невозможно.

Все мы были заядлыми курильщиками. Чтобы избежать развешивания топоров в нашем кабинете из-за густого табачного дыма, постоянно держали открытой фрамугу большого трехстворчатого окна. Благо, апрель выдался теплым, ночью температура не опускалась ниже нуля.

Ровно в ноль часов четвертого апреля мы подвели первый итог нашей работы. Собрались за большим столом, разложили все наработанные материалы.

Гольдман и Кузнецов в мельчайших подробностях расписали начало строительства завода панелей на площадке СТЗ. Несмотря на первичные сомнения о достаточности её площади, они сумели все компактно и очень, на мой взгляд, продуманно разместить.

План завода был начерчен на большом листе ватмана. Производственные цеха, складские помещения, подъездные пути, места установки кранов, все было учтено и рассчитано.

— Если нам дадут башенный кран, мы сможем увеличить высоту складирования панелей, — объяснял Гольдман, показывая карандашом на чертеже. — Это высвободит дополнительную площадь под расширение производства.

Кузнецов кивал, добавлял свои соображения по организации работы цехов, графику смен, потребности в рабочей силе.

Совершенно неожиданно к ним подключился Андрей. Оказывается, он перед войной поступил в строительный техникум и успел окончить два курса. Уже во время войны он продолжил учебу, совмещая её с работой в горкоме.

— Я учусь на специальности «Гражданские и промышленные сооружения», — объяснил он, глядя на нас снизу вверх. — До получения диплома осталось полгода учебы. Ну и, конечно, выполнить дипломный проект.

— Почему же ты раньше молчал? — удивился Гольдман.

— Не спрашивали, — пожал плечами Андрей. — Да и не думал, что пригожусь. Я же еще студент, без диплома.

— Еще как пригодишься, — обрадовался я. — Значит, чертежи читать умеешь? Расчеты делать можешь?

— Могу, — кивнул юноша. — И чертить умею. У меня даже инструменты свои есть, дома остались.

— Отлично, — Гольдман потер руки. — Завтра пошлем за ними. Ты нам очень поможешь с оформлением документации.

Андрей покраснел от удовольствия. Было видно, что возможность применить свои знания радует его больше, чем должность ординарца.

Савельев к этому времени уже исписал целую тетрадь моих диктовок. Листы лежали стопкой, аккуратно пронумерованные. Копии тоже были сложены отдельно.

— Георгий Васильевич, у меня рука уже отваливается, — признался он, массируя затекшие пальцы. — Может, передохнем часок?

— Давайте, — согласился я. — Всем немного поспать. Завтра продолжим с новыми силами.

Мы перебрались в комнату отдыха. Там действительно стояли раскладушки, лежали одеяла и подушки. Роскошь неслыханная для военного времени. Я устроился на своей раскладушке, снял протез, укрылся одеялом.

Последнее, что я услышал перед сном, был храп Кузнецова. Он заснул мгновенно, стоило только голове коснуться подушки.