Помещик 3

Глава 19

Дни и недели летели незаметно, складываясь в месяцы.

Я занимаюсь с таким усердием, что даже сам диву даюсь, на что способен. И результат налицо. К Пасхе, а она в этом году ранняя, 31 марта, Милош и Драгутин оценили мою подготовку на «отлично».

Я стреляю лучше них, уверенно сижу в седле, и большинство учебных боёв заканчиваются либо вничью, либо моей победой. В пластунском искусстве я не столь искусен, как они, но, по их мнению, казаки с таким уровнем подготовки участвуют в боевых вылазках, конечно, не в одиночку, а с более старшими и опытными товарищами.

На моём теле куча синяков и ссадин. На ладонях — грубые мозоли. В зеркале я вижу молодого человека, сильного, поджаристого, с решительным выражением лица и блеском в глазах. Он производит впечатление воина, готового к бою. Решительного, смелого и неустрашимого.

За всё это время у меня был всего один выходной, который я тупо использовал для пассивного отдыха, ничего не делая.

Каждый вечер Анна Как обещала докладов мне не делает. В лучшем случае — через два на третий. Но этого достаточно, чтобы держать меня в курсе наших дел.

В Калуге практически нет никаких неожиданностей. Наши заведения работают и регулярно приносят копеечку. Вильям наконец-то купил соседнюю городскую усадьбу и уже готовится начать там ремонт, а Савва расширяет свою торговлю.

Матвей Филиппович выполнил своё обещание и через две недели начал помогать Анне на всю катушку.

С делами Анны он разобрался, и результат меня просто ошеломил; да и она сама, похоже, не ожидала такого.

Из дела он вывел ровно двести тысяч рублей, естественно, серебром, которыми Анна распорядилась, как и намечала.

В прежнем обороте осталось в два раза больше, но Анна оговорила, что эти деньги участвуют только в зерновых операциях. Это беспроигрышно: риска никакого, всё налажено и известно. Конечно, прибыль достаточно маленькая: от пяти до десяти процентов, не больше.

В год это будет приносить нам от двадцати до сорока тысяч рублей серебром, которые мы пока решили класть на валютный счет.

Сто тысяч, которые у Анны всегда под рукой, долго нетронутыми не пролежали. То, что было привезено из Москвы, быстро ушло в дело. Выручка наших калужских предприятий тоже сразу же уходит в оборот. И Анне пришлось брать деньги из этих ста тысяч. А иначе всё бы остановилось.

Возможно, эти деньги и лежали бы нетронутыми, но Анна решила воплотить в жизнь мою идею, пришедшую мне в голову на Тороповской мельнице, — элеватор.

Элеваторов ещё нигде в мире нет; первый будет построен через год в США. Но наш будет вторым, причём сразу же металлическим.

Это совсем не то, что построят Джозеф Дар и Роберт Данбар в Буффало под Нью-Йорком. У них — кожаный вертикальный ленточный конвейер с ковшами, вычерпывавший рыхлое зерно из трюмов кораблей и поднимавший его на вершину элеватора. Мы же будем засыпать зерно с телег, затем досушивать его и хранить или пускать в переработку. Но главное отличие нашего проекта в том, что он почти полностью будет металлическим.

Я уверен, что эта идея прокатит. Анна согласна со мной и хочет построить и запустить его уже в предстоящую уборочную. Даже если нам не удастся построить паровую машину и переоборудовать мельницу для круглогодичной работы, простое доведение зерна до кондиции и его хранение уже будет нам выгодно.

Матвей Филиппович действительно оказался для Анны палочкой-выручалочкой. Тайну его преданности моя супруга давно узнала.

Оказалось, что её покойный муж шестнадцатилетним юношей спас его, когда последние сани обоза, переправлявшегося ранней весной через реку Жиздру, провалились под лёд. Приказчик сам управлял лошадью, и на санях, кроме него, никого не было.

Мужики попытались помочь тонущему, но лёд начинал ломаться под ними. И только сын хозяина смог подобраться к опасной полынье.

Матвей Филиппович сумел сбросить с себя часть одежды и кое-как держался на воде. Но в ледяной воде долго не продержишься, и он уже начал тонуть. Наверное, в самый последний момент юноша сумел подползти по льду и протянуть погибающему жердь; у того ещё хватило сил ухватиться за неё.

Обратно ползти сил у юноши уже не было, да и лёд под ним начал трескаться. Но мужики сумели вытащить на лёд жердь, к которой предусмотрительно были привязаны верёвки.

За спасительную жердь мёртвой хваткой уцепились оба — сын хозяина, и приказчик, а мужики благополучно вытащили их на берег.

Вот после этой истории Матвей Филиппович публично поклялся до гробовой доски честно служить своему спасителю, а когда тот умер, стал служить его вдове. Своей семьи у него не было: юношескую любовь отдали за другого, а жениться на нелюбимой он не пожелал. Из-за этого его даже по молодости выгнали из дома. Но его, совершенно не понятно почему, взял к себе работать один из московских купцов староверов у которого проработал десять лет.

В глаза сразу бросалась его окладистая чёрная борода с проседью, формы лопатой. Он всегда носил неизменный, глухой, как у староверов, чёрный кафтан и чёрный картуз. Был немногословным, но каждое его слово, вкупе с выразительным пронзительным взглядом, было на вес золота.

Как ворон крови, я ждал наступления Страстной Седмицы. С её четверга до конца Пасхальной недели все занятия прекращались. Милош и Драгутин решили, что всем нужно полноценно отдохнуть.

Они, исходя из своего опыта и знаний кавказского региона, предположили, что начавшаяся весна — самое благоприятное время для проведения короткой тайной операции в горах. Все кандидаты, отобранные ими для участия в предстоящем деле, были к нему готовы. Конечно, степень готовности была разной.

Все сербы до единого на голову превосходили наших русских ребят. Кроме одного человека — Андрея. Его подготовка была на уровне сербов, и объяснялось это единственной причиной: он был моей тенью, и всё, что требовалось от меня, распространялось и на него.

Из Сосновки в Калугу мы приехали уже почти ночью в среду Страстной Седмицы, и Вильям сразу же ошеломил нас известием из Москвы: к нам едет ревизор.

Другой характеристики визита к нам легендарного гурмана и гастронома Михаила Фёдоровича Рахманова подобрать невозможно.

Камергер, тамбовский помещик, богатый холостяк, известный гастроном, умнейший человек, на ходу изобретающий различные блюда, ценитель и знаток высокой кухни, друг Пушкина и создатель первой кулинарной школы в России. Это всё о нём.

«Главный обжора России», человек, успешно спускающий в ресторанах огромное двухмиллионное наследство полученное от дяди, умудряющийся за один визит заказать стол стоимостью в тысячу серебряных рублей. Его из-за этого трапезы растягиваются на много часов, ведь надо же попробовать и оценить всё заказанное.

И он — реальный ревизор. Если Михаил Фёдорович оценит нашу кухню и ресторан в целом, это будет потрясающий успех; можно будет смело говорить о всероссийской известности и популярности нашего заведения. Наиболее вероятно, что он посетит нас в один из дней Светлой Седмицы.

Кто такой Рахманов, я уже знал; мы сами хотели как-то организовать его визит в ресторан. А тут он сам решил нас посетить. Вильям тут же начал готовиться к визиту Рахманова, сочетая это с подготовкой к Пасхе.

Давать ценные указания Вильяму не надо: он в ресторанном и кулинарном деле уже на голову выше меня, и любые советы с моей стороны могли бы только всё испортить. Поэтому я решил в ресторанные дела не вмешиваться.

Всё зависящее от меня было успешно сделано. Эти наши заведения — полностью моё детище. У истоков кулинарной и кондитерской школ, создающихся сейчас на глазах в Калуге, тоже стою я. И дело не в тех блюдах, которые я первым приготовил и показал другим.

Главное в том, что мы уже создали на основе русской, французской и элементов других кухонь Европы нечто совершенно новое. Я пока не знаю, как это назвать, но склоняюсь к двум вариантам: «русская калужская» или «новая русская». А то, что это совершенно новая оригинальная кухня, я могу доказать любому.

В минуты вдохновения, посещавшие меня на кухне столовой или в ресторане, я записывал рецепты, которые всплывали в памяти, и на наших кухнях в Сосновке или сразу в Калуге их готовили. Мне удалось извлечь из подвалов своего разума несколько десятков различных рецептов, известных мне из первой жизни в XXI веке.

Дальше их доводили до ума наши мастера, и они появлялись в меню ресторана и трактира. И это только начало. После моего возвращения с Кавказа (а у меня нет сомнений в успешности нашей затеи) несколько недель будут посвящены созданию новых блюд и технологий, появившихся в советское время.

Селёдка под шубой и винегрет — символы советского застолья, пюре с сосиской, макароны по-флотски — классика столовых.

Тушёнка и докторская колбаса, сгущённое и птичье молоко, кисель в брикетах и, конечно, сливочный пломбир и томатная паста.

А также различные полуфабрикаты: мясные и прочие, всякие консервы, или, к примеру, борщ с использованием томатной пасты и салат «Цезарь» во всех его многочисленных интерпретациях.

Конечно очень многие считают, что советская кухня это упрощенный вариант и прочее бла-бла-бла. Но подавать макароны по-флотски в ресторане ни кто не собирается, хотя как на это еще наши гости посмотрят.

А вот попробуйте со своей высокой кухней накормить тысячи человек одновременно приходящих на обед и сделать это надо еще и в очень ограниченное время, максимум час.

В целом наши калужские дела меня устраивали полностью: они уже приносили немалую прибыль, и все вложения давно окупились.

Ранним утром в Четверг Страстной Седмицы мы поехали на шахту. Но сначала посетили имение Анны. Почти все крестьяне не пожелали с ней расставаться и из предложенных вариантов выбрали переселение в Воротынск.

Силантию позарез нужны рабочие руки, и мужики из имения Анны согласились на переселение будущей зимой. Они, как и все у нас — неважно, крепостные или вольные, — работают по найму и получают зарплату.

Я решил после возвращения с Кавказа постепенно освободить всех крестьян за выкуп: пять рублей за мужчину, два за женщину, молодёжь от 16 до 18 лет — по рублю, а все остальные — тоже по рублю.

Информация об этом утекла, и народ, работающий у нас, начал откладывать на это дело из своих кровно заработанных.

А вот как поступить с теми, кто работает в имениях, так называемыми «полевыми», я ещё не знаю. Выделять землю я не хочу; моя цель — коллективизация сельского хозяйства, конечно, без эксцессов XX века.

К нашему приезду в имении Анны не осталось ни одной семьи; буквально накануне последние семьи решили всё-таки уехать. Осталось только двое: сторож и бывший дворецкий. Они должны дождаться новых хозяев и передать им дом и остатки имущества имения. Анна разрешила своим крестьянам забрать всё, что пожелают, но велела ничего не портить: ни усадьбу, ни хоздвор, ни избы.

Пустое и безжизненное имение производило жутковатое впечатление, но оно находилось в стороне от дороги, и на пути на шахту и в тот же Козельск мы не будем проезжать мимо.

На шахте я тоже не увидел ничего нового или внушающего тревогу.

Паровая машина работала, и шли активные работы по окончательному монтажу и наладке оборудования и механизмов, работающих на пару. Через две-три недели на шахте планировали запустить всю механизацию: вывоз угля и породы из выработки, подъём на поверхность и доставку на участок доработки угля, спуск и подъём шахтёров, откачку воды и вентиляцию. Выбрасываемый в атмосферу горячий пар Константин Владимирович с заводскими инженерами сумели заставить работать, и это компенсировало недостаток мощности самой паровой машины.

Пока всё это было проверено в тестовом режиме и работало практически без замечаний и отказов. Но мне не удалось посмотреть, как это работает, и самому спуститься в забой.

Заводчане уехали на праздники домой и вернутся только к концу Пасхальной недели. Они должны решить на заводе некоторые организационные вопросы и окончательно сказать своё слово о дальнейшем сотрудничестве: Анна решила заказать четыре паровые машины мощностью в пятьдесят лошадиных сил.

До их возвращения самые главные механизмы по подъёму и спуску запускаться не должны, и полный пуск всего оборудования планировался через несколько дней после их возвращения. Они также должны были окончательно решить вопрос с желающими работать у нас постоянно и возьмёт ли завод на обучение наших людей.

Причина требования заводчан — недостроенный десятиметровый копер, который будет достроен за пару дней, но уже после Пасхи. Но паровая машина работала, благодаря чему в большом надшахтном помещении было тепло и уютно, а по примитивному, на мой взгляд, транспортеру на участок очистки угля вывозилось добытое в шахте.

Здесь производилось окончательное разделение добытого угля и пустой породы, очистка от земли и какой-то непонятной грязи. Затем шли обогатительная фабрика и завершающий этап — участок сушки.

Сначала — изобретённая Константином Владимировичем установка сушки горячим воздухом. Он придумал её много лет назад, но источник горячего воздуха никак не удавалось найти: печи не годились, а вот паровая машина подошла идеально. Конечно, будь у неё большая мощность, толку было бы больше, но довести влажность угля до десяти-пятнадцати процентов получалось.

Затем шёл участок окончательной сушки. Здесь использовались печи Серафима Михайловича, которые замечательно работали на некондиционном угле. Их главный секрет был в дымоходах, в которых успешно догорала, например, мелкая угольная фракция, которую шахтёры моей первой жизни называли «семечками».

Это очень мелкие куски угля и почти угольная пыль, которые обычно не сгорают, а улетают в трубу. Технологии их улавливания существовали, и их можно было, например, пускать под пресс.

Такие дымоходы сооружать мог только он. Серафим Михайлович не скрывал ни от кого свои секреты, но повторить их никто не мог. Дело просто в его уникальной способности чувствовать материал, с которым он работает.

На раскалённых печах и их извитых дымоходах уголь высушивался до влажности в пять процентов, а некоторые партии — и меньше. И вот этот чистенький, откалиброванный и сухой, чуть ли не как бумага, уголь поступал на склад.

Он был однозначно самым выгодным топливом. Регулярной добычи донецкого угля ещё не было, и сравнивать было не с чем. А вот любые дрова и английский уголь, которого, например, много продавалось в Москве, нашему углю проигрывали по всем критериям. Лучше мог быть только отличный древесный уголь. Но его могли делать только очень искусные и честные углежоги из качественного древесного сырья.

Поэтому наш уголь был вне конкуренции, и те небольшие пока объёмы, которые доходили до рынка, расходились влёт.

Но объёмы добычи были ещё небольшими, и нашими главными потребителями были мы сами. Уголь привозился в наши имения, в Воротынск и калужские заведения. Ну и, конечно, шахтёры сами им топили.

Хозяева остальной части Куровской вели переговоры с Анной о её продаже или аренде. Но пока Анна воздерживалась от этого. Слишком большие требования, а с деньгами у нас откровенно становилось напряжённо.

Естественно, ничего менять на шахте и в нашей части Куровской я не стал; мне вмешиваться не резон, главное сейчас — поездка на Кавказ. Никто, кстати, не спрашивал моего мнения и не задавал вопросов, просто показывали и всё.

Но один из шахтёров всё-таки задал мне щекотливый вопрос. Мы, дождавшись смены, поднявшейся из забоя, уже собирались уходить, когда прозвучал вопрос:

— Александр Георгиевич, а вы действительно собираетесь волю за выкуп давать?

Я был готов к такому вопросу, но всё равно он прозвучал неожиданно. Как оказалось, основная масса крестьян относилась к этому настороженно, и главным был вопрос о земле.

Предоставить крестьянам волю за выкуп для большинства помещиков очень выгодно, если мужики уходят без земли. Выкуп с землёй большинству был не по силам. А без земли большинство мужиков что будут делать?

Правильно, наниматься на работу к кому-то. И первый в очереди — его бывший барин. Только теперь он разговаривает с мужиком по-другому, и степень эксплуатации резко возрастает.

Такие примеры уже были, и мужики их отлично знали. А достаточного надела земли, да ещё и в нужном месте, у уходящего в свободное плавание крестьянина с многочисленной, как правило, семьёй не было.

Другое дело — те крепостные, которые жили иным: своим ремеслом, выгодной работой по найму, особенно когда руки золотые, как у большинства занятых в наших заведениях, в том числе и в торговле. Им этот надел земли часто был только обузой.

К таким крепостным принадлежали и наши шахтёры. Они своим тяжёлым трудом зарабатывали такие деньги, что всем «полевым» и не снилось. Поэтому и такой вопрос. Шахтёр нужную сумму мог набрать быстро.

— А с какой целью интересуетесь? — я решил немного схитрить и выведать, что у них на уме.

— Так ведь, ежели правда, пора деньги копить. У нас есть предложение — на шахте кассу для этого создать. Мало ли что может случиться у мужика. А тут деньги в кассе будут. Всё сохраннее.

— Интересно ты мыслишь, однако, — идея, высказанная одним шахтёром, но, судя по всему, от имени всех, была интересной и выгодной для обеих сторон.

Исходя из этого, я решил её поддержать.

— Врать не буду — собираюсь. А конкретно после Пасхи с Анной Андреевной решайте. Мне лично такое предложение нравится.

Мой ответ, судя по всему, работягам понравился: они заулыбались и сдержанно загудели.

Ситуация на шахте сейчас такая, что сторонам самое разумное — жить дружно. Работягам такую выгодную работу найти где-либо ещё сложно, практически невозможно. Я уверен, нигде больше нет такого отношения к рабочим. Но и хозяева сильно зависят от своих работяг. Выгнать одних и набрать других — ума большого не надо, да только пока новые научатся более-менее прилично работать, можно несколько раз разориться.

Работать на нашей шахте уже было непросто, требовалась определённая квалификация. А если, например, нашим горным инженерам удастся создать отбойный молоток, работающий на пару, так ценность каждого шахтёра ещё больше возрастёт.

В наших изобретательских работах участвовали некоторые заводчане, и они собирались перейти к нам. Это был очень непростой вопрос, и ответ на него они должны были привезти после нынешней поездки.

Во второй половинии апреля к нам наконец-то должны были приехать инженеры и мастеровые с Пожвинского завода. Конкретные переговоры с ними и с Александровским заводом оказались совсем не простыми и долгими. Их успешно завершила моя супруга, и это была ещё одна дыра, внезапно образовавшаяся в нашем бюджете.

За одних пришлось платить приличные отступные, а у других — покупать кота в мешке: оплачивать обучение на много месяцев вперёд.

Я ничего Анне на эту тему не сказал, но зарубочку сделал: с того же Александровского завода я ещё крови попью, но это будет после моего возвращения с Кавказа. Пара их ремонтных бригад будет у нас дневать и ночевать.

Но это будет потом, а сейчас я просто в качестве отдыха хотел посетить все наши предприятия. То, как Анна ведёт дела, устраивает меня на все сто.

Наша поездка в Воротынск вообще была форменным набегом. Всё быстрее и быстрее, время поджимало, и надо было успеть вовремя вернуться в Калугу.

Да собственно, там и смотреть было ещё нечего. Они только успели закончить монтаж паровой машины, Силантий решил жилищный вопрос прибывающего народа, и неожиданно наладилось своё кирпичное производство.

Я по большому счёту ничего большего там и не ожидал. Спешить было совершенно некуда. У нас не было такого количества свободных денег, а самое главное — всё надо было делать правильно и по порядку.