Помещик 3

Глава 24

К моему огромнейшему удивлению, турки после короткого раздумья приняли условия ультиматума Другутина. Особенно быстро это сделали те, кто сидел в засадах на верхних тропах. Мы были просто потрясены сверх всякой меры.

Наш штаб разместился в шатре-палатке командира турецкой полусотни, занимавшей маленькую поляну, и всё стало ясно, когда пленные турки принесли носилки с изможденным, умирающим человеком.

Это был Осман-паша, раненый прицельным выстрелом осажденных месяц назад.

Милош позвал Лазаря, и тот спросил турка, зачем он охотился исключительно на русских гвардейских офицеров.

Турок с трудом обвел нас своим угасающим взором и очень тихо прошептал:

— Мне за них хорошо платили. После первой победы над султаном египтяне стали мне их заказывать. Я их отвозил в Александрию и продавал посланцам Солиман-бея.

— Солиман-бею? — удивился Милош. — Он же враг твоего султана.

— У меня нет султана, я сам себе султан, — голос паши начал слабеть, и было видно, что он вот-вот умрет.

— А последнюю партию тоже ты должен был продать Солиману? — быстро спросил Драгутин. — И как ты узнавал, кто из офицеров служил в гвардии?

— Нет, эти уже были не нужны Солиману. Египтяне проиграли. Их должны были купить уже англичане. А кто гвардеец, я узнавал от одного человека из Петербурга. Он присылал мне список, а я платил за каждого, кто попадал мне в руки.

Это были последние слова, которые нам удалось понять. Осман еще пытался что-то сказать, но никто ничего не разобрал. Через полчаса он затих и вскорости умер.

Пока мы допрашивали умирающего Османа, Лазарь договаривался с турками, сидящими на верхних тропах. Узнав, что он умер, они согласились сдаться и еще до темноты спустились на поляну.

«Всё, — подумал я, когда последний турок бросил свой штуцер в груду оружия, сложенную пленными. — Осталось узнать, жив ли Василий, и уйти отсюда».

Жители села, похоже, не до конца верили, что всё закончилось и они больше не будут получать турецкие пули.

Лишь когда с ними еще раз поговорил Бекболат, из крайней сакли осторожно вышел древний старик и попросил его подойти.

— Это мой дед, — радостно объявил горец и бросился вперед.

Коротко о чем-то переговорив, он вместе со стариком зашёл в саклю, и из неё почти тут же вышел человек, одетый в какие-то лохмотья, но Милош сразу же признал в них остатки русского офицерского мундира.

Это действительно оказался русский офицер. Он, подойдя к нам на расстояние метров десяти, остановился и хрипло спросил:

— Господа, неужели вы русские, пришедшие по наши почти пропавшие души?

— Да, — я сглотнул подступивший ком и дрогнувшим голосом спросил, — среди вас есть поручик Нестеров?

— А куда он, интересно, мог деться от нас? — подошедший офицер неожиданно рассмеялся. — Это ему мы благодарны за спасение? И кто же так об этом позаботился?

— Я, его младший брат Александр.

— Я потрясен, сударь. Позвольте представиться, ротмистр Воробьев. А Васька в сакле сидит, держит вас всех на мушке.

Ротмистр повернулся к сакле, замахал руками и что-то закричал на непонятном мне языке.

— Это что-то местное, — спокойно сказал Милош, — но я не очень понимаю.

Почти тут же из сакли вышел еще один офицер и, опираясь на штуцер как на костыль, заковылял к нам. Чисто внешне Василия я не помнил, почему-то Сашенькины воспоминания в этом случае были стерты, но сердце внезапно забилось гулко и часто.

Почти подойдя к нам, он споткнулся обо что-то, выронил штуцер и начал падать вперед.

Двое казаков подскочили к нему и не дали упасть.

— Сашка, неужели это ты? Вот уж никогда не подумал бы, что ты на такое способен, — и неожиданно чуть ли не в голос заплакал. — Сашка, брат. Не может быть.

До последней минуты я не верил, что средний из трех братьев Нестеровых жив и нам удастся его спасти, как и других пленников Осман-паши.

Двенадцать русских офицеров, пятнадцать нижних чинов и двоюродный брат наших горцев Аслан со своей невестой Фатимой. Это те, кто укрылся в этом горном селе от Осман-паши после побега.

И еще тут были жители самого села, почти три сотни рода или тайпа Гирея. Удивительное дело, но оказалось, что за месяцы осады они понесли очень маленькие потери: двое нижних чинов из казаков и несколько местных.

А вот турок им удалось подстрелить почти два десятка, и почти все они были на счету Василия. Осман-паша знал об этом абсолютно точно. После ранения Османа у турок всё держалось на Ибрагиме, том янычаре, которого убил я, когда он пытался выстрелить в Милоша.

Корпуса янычар нет, а вот сами эти ребята еще, оказывается, есть.

В полночь мы сидим у костра на маленькой поляне, едим вкуснейшую баранье-говяжью похлебку с сухарями и пьем чай. По чарке красного вина было выпито в начале позднего ужина.

Мы — это я, офицеры-сербы, Василий, еще трое освобожденных русских офицеров, наши горцы и Аслан.

Пленные турки заперты в самых дальних саклях села, и их хорошо охраняют.

Завтра надо отсюда уходить, но я лично не знаю, что делать с населением села. Наши горцы сказали, что большинство хотело бы уйти и попробовать вернуться на свою историческую родину, в Карачай.

Там, конечно, до хорошего еще далеко, но они знают, что там лучше, чем здесь. Продолжать воевать с русскими желания ни у кого нет.

Я сразу же вспомнил выражение двадцать первого века — «это не моя война».

И это именно про этих людей. Эта земля не стала им родной. Родное там, в Карачае. Поэтому и эта война для них чужая.

Но уходить чуть ли не половина боится. Старики помнят пережитое и однажды данное им «честное» слово генерала Ермолова.

— А говорят, что незаменимых людей нет. Виктора Николаевича нам сейчас никто не заменит, — говорю я, выслушав опасения, высказанные Асланом.

— Я заменю, — неожиданно говорит Василий, отложив свою миску. — Идите, Аслан, к своим, собирайтесь, завтра надо уйти. С русским начальством я буду говорить. Если надо, то и с самим Наместником. Вам разрешат вернуться, и никого не тронут, — кривая язвительная усмешка скривила чисто выбритое лицо брата. — Мое слово будет тверже ермоловского. Идите, собирайтесь, — повторил он.

Василий протянул руку и налил себе полную кружку местного крепкого вина. Я попробовал его и решил, что градусов в нем многовато. Да и оно мне просто не понравилось — редкая кислятина, и сразу же ударила в голову.

Но Василий спокойно его выпил и, отправив в рот два сухаря, начал громко и аппетитно хрустеть ими.

— Хорошо-то как, господа, вот теперь я верю, что мы отсюда выберемся.

Через несколько минут у костра мы остались вдвоем.

— А этот твой Андрей действительно сын Пелагеи? — неожиданно спросил Василий, приподнявшись с бурки, на которой он лежал, вытянув ноги в сторону костра.

— Действительно, — подтвердил я.

— А ты знаешь, Сашка, я ведь почти не помню нашу Сосновку. Мне кажется, это было очень давно и не со мной. Когда вернемся, я сразу же подам в отставку, не хочу больше служить, — Василий откинулся на бурке. — Наслужился, сыт по горло.

Полежав молча несколько минут, он поднялся и, скрестив ноги, сел на бурке.

— То, что Петр погиб, я успел узнать, — Василий взял кружку, из которой пил местный алкоголь, и понюхал ее. — Редкостная гадость. Каждый раз, когда приходилось пить, вспоминал наливки Пелагеи.

— Хочешь, налью?

— Нет, когда выйдем — тогда.

Василий встал и налил себе еще миску похлебки.

— Какая же она вкусная. Тут последнее время уже голодать пришлось. У местных баранов почти не осталось, а коров съели уже давно. Волей-неволей придется идти к губернатору.

— Не придется, я на всё это дело кучу денег выделил, но даже если всё окажется потрачено, знаю, где взять.

— Ишь ты, богатенький ты какой стал. Но ежели так, то хорошо.

Василий доел похлебку и неожиданно спросил:

— А где Лиза, жена Петра?

— В Ярославле, со своими девочками у брата. Недавно письмо мне прислала. Я её в Сосновку звал. Она написала, что приедет, когда вернусь.

— А замуж не вышла?

— Да вроде нет? А с какой целью интересуешься?

— Всё с той же, Сашка, интересуюсь. Если бы она за Петра не пошла, я бы ей свою руку предложил. Она мне каждую ночь снилась в этом аду. Только благодаря ей тут умом не тронулся.

Южная весна. Даже в горах — это южная весна. За два дня ситуация изменилась радикально, и мы за три дня вышли к Камбилеевке. Я всё опасался какой-то погони, совершенно не знаю почему. Из головы не шли слова покойного подполковника, что у нас мало времени.

Горцы уходили налегке, взяв только достаточно скудный домашний скарб. Всю скотину они действительно порезали за месяцы осады. Всего с нами ушло двести человек, в основном женщины и дети. Мужчин старше восемнадцати лет всех возрастов было тринадцать человек.

Из села я уходил последним, так как не верил никому, что турки останутся живыми. Поэтому и решил сам в этом убедиться. Когда Андрей доложил, что в селе никого не осталось, я подъехал, открыл ближайшую саклю с пленными и только после этого мы покинули село.

Всю дорогу назад я прикидывал, в какую сумму мне выльется эта экспедиция. Виктор Николаевич погиб, и я теперь не знаю, как мне искать концы. Но всё разрешилось совсем просто.

Уже на подходе к Камбилеевке ко мне подъехал Ефим.

— Их высокоблагородие, когда были ранены, перед тем как послать за вами, сказали, чтобы я вам вот это отдал, когда выйдем, — он протянул мне измятый лист бумаги, с одного края пропитанный кровью.

Я развернул его и прочитал:

«Я вложил в это предприятие всё, что у меня было. Если у вас, Александр Георгиевич, осталось что-то из обговоренной нами суммы, потратьте их на вами обещанное».

Так что моё обещание Василию выполнить мне не сложно. А при необходимости потраченное из отложенной суммы на помощь горцам найду чем пополнить.

На Камбилеевском посту нас ожидал очень раздраженный и нетерпеливый жандармский подполковник. С ним была казачья полусотня в качестве караула.

Я ехал впереди всех и придержал поводья, увидев летящего навстречу красивого офицера.

Глядя на него, я не смог удержаться от радостной улыбки и этим вызвал непонятную вспышку гнева.

— Вам, молодой человек, надо не улыбаться, а плакать, — кипя каким-то праведным гневом, с места в карьер начал он наезжать на меня.

— Это почему так, — я сделал паузу и закончил, — подполковник.

Он не ожидал, что я опущу слово «господин», и взвизгнул от неожиданности:

— Где Судаков?

В это время подъехал Василий, и я не успел ответить, как он оттеснил меня.

— Подполковник Судаков погиб. И похоронен в горах согласно его последней воле.

Подполковник растерялся и с довольно-таки громким звуком раскрыл рот, как будто подавился.

Василий достал из кармана немного мятый лист бумаги, на котором он что-то писал на последних привалах.

— Я поручик Нестеров. Вы, подполковник, будьте любезны передать это губернатору области, и чем скорее, тем лучше, — Василий ухмыльнулся. — И скорее для вас. А нас не задерживайте, пожалуйста.

Подполковник резким движением развернул лист и быстро прочел. Его холеное лицо сразу же стало бледным.

— И вы, поручик, считаете, что это должно попасть в руки губернатора?

— И как можно быстрее, подполковник. Не рискуйте своими эполетами или еще чем-нибудь. И мне плевать, кто вы такой. Я любого, кроме члена Императорской Фамилии, естественно, вызову на дуэль и будьте уверены: пулю всажу точно в лоб или, скорее всего, вообще между глаз. Люблю, знаете, это делать. Поспешите, подполковник, у вас дорога длинная, не теряйте время.

Взбешенный жандармский офицер ускакал в сторону Владикавказа. Василий долго смотрел ему вслед, а затем попросил меня:

— Расскажи-ка мне, Сашка, как дела в нашем имении? Когда и как ты вернулся в Россию.

Я несколько раз порывался рассказать ему о наших делах в Калуге, но Василий сразу же после рассказа о родителях пресекал мои попытки, говоря:

— Потом, Сашка, потом.

А тут он молча ехал и слушал меня, а я пел и пел, как курский соловей.

Мой рассказ о приобретении тороповского имения его просто потряс.

— А ты знаешь, что половина их земель когда-то принадлежала нашей семье? — спросил Василий, когда я закончил.

— Конечно, знаю, и был рад, что они опять нестеровские.

После моего рассказа о нападении на нас Каневского, Василий долго крутил в руках револьвер и, отдавая его назад, сказал:

— То, что ты говоришь, звучит как сказка. Ты встал с постели, а твоя Анна Андреевна из-за твоей спины и из-под подушки уложила наповал двоих. С трудом в такое верится, — недоверчиво тряхнул головой Василий.

— А ты Милоша спроси, если не веришь, — недоверие Василия меня даже задело.

Но он моей реакции или не заметил, или просто проигнорировал.

— Почему не верю? Верю, конечно, удивляюсь просто. Я про такое еще не слышал.

После рассказа об уплаченных долгах его и Петра, Василий долго молча ехал рядом и в конце концов дрогнувшим голосом спросил:

— И как ты со своею Анной сумел это сделать за какие-то полгода?

Рассказывать Василию всю правду мне совершенно не хотелось. Поэтому я пожал плечами и ответил максимально равнодушно:

— Работали день и ночь.

Василий натянул поводья и спрыгнул на землю. Один из нижних чинов, как тень следующий за ним, перехватил лошадь и отвел в сторону.

Подойдя к берегу какого-то ручья, Василий долго стоял и смотрел на теряющиеся в легкой дымке горы Кавказа.

— И какова была сумма общего долга? — прерывающимся голосом спросил он.

Услышав общую сумму уплаченного нами долга, Василий удивленно присвистнул.

— Я когда выйду в отставку, у меня не будет никаких доходов, и не говори мне о моей доле в родительском наследстве, — Василий решительным жестом пресек мои готовые вырваться возражения. — Возьмешь управляющим?

— Не возьму, — обиженно сказал я. — У тебя, я смотрю, мозги совсем набекрень. Будешь пока жить в Торопово, пока не очухаешься. А Лиза знает?

— Думаю, знает. Я успел ей написать письмо, когда узнал о гибели Петра, — Василий помолчал и добавил. — Уверен, что знает.

Помолчав еще немного, он спросил:

— А потом?

— Что потом? — переспросил я.

— Ну, когда очухаюсь, как ты сказал.

— Ну, ты же сам сказал, — рассмеялся я. — Управляющим возьму.

— Будем, брат, считать, что договорились.

В Екатериноградской нас ждала целая делегация чиновников Кавказской области, которые тут же начали переговоры с вышедшими с нами горцами, а по душу Василия приехал сам Евгений Александрович Головин, генерал от инфантерии русской императорской армии, генерал-адъютант и Командующий Отдельным Кавказским корпусом и главноуправляющий гражданской частью и пограничных дел в Грузии, Армении и Кавказской области.

Генерал разговаривал с Василием один на один целых шесть часов, потом вызвал сербов и после уже короткого разговора с ними сразу уехал, увозя три прошения об отставке.

Нашим горцам областные власти пообещали молочные реки и кисельные берега и уехали вместе с генералом.

Глядя вслед уезжающему генеральскому кортежу, Василий долго молчал. А потом повернулся ко мне и спросил:

— А чего не спрашиваешь, о чем мы договорились с генералом?

Я пожал плечами:

— А чего спрашивать? Сочтешь нужным рассказать — расскажешь. У меня, ты знаешь, Вася, от всяких ненужных знаний голова пухнет. Я хочу сидеть в Сосновке тихо-тихо и крутить коровам хвосты.

— Нет, братик. Не получится. Ты знаешь, кто такой Солиман-бей?

— Понятия не имею.

— А есть такая страна — Египет. И этот Солиман-бей лет двадцать назад был французским офицером, а потом пошел служить египетскому Мухаммеду Али. И создал для него войска нового строя, как наш царь Петр. Они турок много раз били за последние десять лет. Вот мы с генералом думаем, что наших офицеров этот Солиман покупал, чтобы они служили у него.

— Генерал доложит о ваших мыслях императору, и тот решит, что нехорошо бросать в беде своих гвардейцев, самую верную опору престола. Да только ты, Вася, упустил одну маленькую деталь. Тебя с товарищами должны были купить уже англичане.

— Вот в этом-то, Сашка, и загвоздка всего этого дела.

Василий раздраженно сжал кулаки.

— А еще, Сашка, нельзя узнать, кто был сообщником этого мерзавца Каневского. Ведь понятное дело, что у него были помощники. Узнать ему кто из гвардейцев поехал на Кавказ было раз плюнуть. Но ведь кто-то потом эту информацию сообщал Осману. А теперь они останутся безнаказанными.