Последний, кто знал змеиную молвь

22

При виде ползущего в траве косматого старикана Хийе, понятное дело, испугалась, но я торопливо объяснил ей, в чем дело. Дед подполз к костру, схватил обжигающего зайца и разодрал его пополам.

— Объедение да и только! — похвалил он, обгладывая свою долю и выплевывая косточки. — По крайней мере, зайца готовить у вас еще не разучились, хотя с остальным как есть так и есть.

Ползайца с удивительной скоростью исчезли в старике. Он облизал пальцы и с удивлением уставился на нас.

— Что, вы еще даже не начинали? Чего ждете? Заяц всего вкуснее с пылу с жару, остывший он клевером отдает.

Мы разделили оставшуюся половину зайца пополам и впились в мясо. Дед горящими глазами следил за нами.

— Приятно снова видеть живых людей, — одобрительно заметил он. — Обычно мне их разглядывать некогда, едва замечу движение, тотчас набрасываюсь и вонзаюсь зубами. Только потом, когда уже приходит время сварить покойника, удосуживаюсь глянуть на него. Ну, тогда уже поздновато, мясо начинает от костей отходить, одна каша получается.

Хийе поморщилась, и мне показалось, что зайчатина больше не лезет ей в глотку. Дед заметил это и пригрозил пальцем.

— Нечего кривиться, детка! — сказал он. — Запас костей требует пополнения и вообще — благодаря мне этот остров еще свободен. Ни один железный человек не укрепился здесь. Послушайте, расскажите-ка мне о лесных новостях! Как моя дочка поживает? Есть ли у тебя братья-сестры?

Рассказал деду, что с мамой все в порядке, что у меня есть сестра Сальме, которая живет с медведем.

— С чего это она с медведем живет? — рассердился дед. Что ли мужиков в лесу больше нет?

— Нету, — подтвердил я. — Все в деревню перебрались.

— Ну что ж, ничего не поделаешь, лучше уж с медведем жить, чем с каким-нибудь деревенским придурком, — заявил дед. — Медведь как-никак свой, хоть и глуповат. У меня в свое время много приятелей среди медведей было, одно удовольствие дурачить их. Они же верят всему, что ты им наплетешь. Бывало, заячьим дерьмом их потчевал, говорю: это большие коричневые земляники, ешь! Всегда ели, иной раз полную корзинку навернут, да еще нахваливают. Смех да и только! Наверное, у твоей сестрицы жизнь развеселая! Готовить еду не надо, хватай зайца, сажай на гнездо, словно птицу, потом угощай медведя катышками, мол, это заячьи яйца, только что снес, наслаждайся!

Незатейливая эта шутка привела деда в восторг, и он долго давился смехом.

— Какая жалость, что я тут на острове торчу, очень хотелось бы поглядеть на супружника твоей сестрицы! Уж я бы над ним вволю потешился! Но ничего, вот крылья смастерю, прилечу обратно к вам, устроим косолапому представление с зайцем.

— Когда ты с крыльями управишься? — спросил я. — Сколько тебе этих костей еще надо?

— Да немного осталось, — сказал дед. — Человека три-четыре понадобится. За месяц-другой наберу. Только мне не хватает кое-чего поважнее. Ведь крылья сами по себе в воздух не поднимутся, для этого ветер нужен.

— Ветер? — переспросил я. — Да он все время дует.

— Дуть-то дует, только этого мало, — стал объяснять дед. — Он в правильную сторону должен дуть и тогда, когда мне надо. Мне нужна торба ветров, и ты мне ее достанешь.

— Где достану? — спросил я.

— На острове Сааремаа. Там живет мой старинный приятель, повелитель ветров Мёйгас. Он тебе торбу ветров даст, если скажешь, что это я тебя прислал.

— А ты уверен, что этот повелитель ветров еще жив? Ты когда его в последний раз видал? — осторожно осведомился я.

— Давно это было, но островитяне народ живучий, особенно повелители ветров, — сказал дед. — Они лет по двести живут, потому как время от времени продувают себя ветрами. Прижмут ко рту ветряные мехи, и ветер продувает их насквозь, все хвори и недуги выдувает и вырывается из задницы с таким громом, что высокие мачтовые сосны сгибаются до земли и с треском ломаются пополам. После такого проветривания все нутро у тебя прочищено, и ты снова здоров, можешь хоть полвека еще прожить, если тебе кто топор в спину не всадит. Нет, на этот счет можешь не сомневаться, старина Мёйгас еще всех нас переживет и будет управлять ветрами.

Мы договорились отправиться в путь завтра же утром, деду не терпелось заполучить торбу ветров.

— Как знать, может, уже завтра сюда причалит целый флот железных людей, — взволнованно говорил он. — В таком случае у меня к вечеру будут необходимые кости. Глупо оставаться на острове только из-за того, что торбы ветров нет. Знаешь, малый, стыдно признаться, столько времени я здесь без толку торчу. Каждую ночь вижу во сне, как я железных людей молочу, так что они пенятся как дрисня. Я снова хочу воевать! И ты будешь вместе со мной, ведь если эти негодяи спрячутся под елками, где мне их с воздуха не достать, придется тебе пинками выгонять их на простор, чтобы я мог всех их огреть дубинкой по башке.

Азарт деда настолько заразил меня, что в ту минуту план показался мне даже замечательным. Мне — который никогда не любил бороться или драться! Но представить себе, как я гоню попрятавшихся железных людей, словно коз, на расправу к разбушевавшемуся в воздухе деду, было приятно. Сидящий возле костра старик с ядовитыми змеиными зубами зажег во мне азарт борьбы, мои мышцы напряглись, словно схватка вот-вот начнется.

— Первым делом надо выспаться, — велел дед, вдруг превратившись из кровожадной птицы в заботливого дедушку. — Завтра вам предстоит долгое морское путешествие, надо отдохнуть. Ребятки, я теперь уползу к себе в нору, не то явится какая-нибудь лиса и примется грызть драгоценные человечьи косточки — убытку не оберешься! У меня ведь каждая косточка на счету. Вы тут отдыхайте, утром я разбужу вас. Завтрак приготовлю. Сегодня вы меня потчевали, завтра я вас. Придете завтракать к деду!

Он уполз в кусты как громадная ящерица, которой враг оторвал хвост.

— Сколько ему лет? — спросила Хийе.

— Лет восемьдесят, — ответил я. — Точно не знаю, мать и дядя всегда говорили про него, как о чем-то давно ушедшем, древнем.

— Он и есть древний, — сказала Хийе. — Я его побаиваюсь, и в то же время он действует на меня как-то очень бодряще. Это совсем не то, как мои отец с матерью хватаются за прошлое. От всего, что они делают, несет затхлостью, а твой дед все равно что растение, которое продолжает цвести, хотя уже зима на дворе.

Мы крепко прижались друг к другу, но мне было не уснуть, всё думал о неожиданно обретенном деде. В каком-то отношении он напоминал мне дядю Вотеле, правда, в куда более диком виде. Они оба из одного материала, разве что дядя Вотеле был подобен гладкому мощному стволу дерева, который в шторм все-таки может сломаться, тогда как дед походил на толстое кряжистое корневище, вырванное из глубин земли, сломать которое не под силу даже медведю. А я — я крона этого дерева, хрупкая, гнущаяся на ветру. Я был вершиной, где ветки такие тонкие, что не выдерживают даже пеночки-трещотки. Выше меня нет ничего, только небо — голубое, пустынное.

Но в ту минуту все это казалось несущественным. Хийе посапывала у меня на плече, чуть лопоухая, похожая на маленького крысеныша. Я прижался носом к ее щеке и тоже заснул.

Утром дед разбудил нас громким, пронзительным, как удар ножа, шипом, от которого сон пропадает в мгновение ока. Мы с Хийе тотчас вскочили, дед лежал рядом с нами, на солнечном свету он казался еще более косматым и морщинистым, и подмигивал.

— Идите есть! — сказал он. — Я вам целого лося запек. Наешьтесь, сколько влезет, остальное возьмете с собой на Сааремаа.

Дед жил в странном сооружении, частично слаженном из древесины, частично — из камней. Невозможно вообразить, каких трудов стоило деду приволочь здоровенные камни высотой по колено. Поднять их он не мог, он мог только ползком толкать их перед собой, как какой-то муравей. Можно только дивиться той силище, что проявил дед, притащив на место целые стволы деревьев. Я не стерпел, спросил деда, как это возможно, но дед только хмыкнул неопределенно и сказал, что дом должен быть прочным, иначе он не выстоит в войну.

— Почем знать, когда сюда на остров причалит какой-нибудь корабль, набитый железными людьми и их подручными, и не получится разом расправиться с ними, — пояснил дед. — Тогда понадобится крепость, где можно укрыться и держать осаду. Тут меж камней полно всяких лазов, где я могу протиснуться и врасплох напасть на железных людей, а меня им в этой куче камней и стволов не найти.

— Нет, как ты осилил это? — повторил я вопрос. — Ты же без ног, ты один, а эти камни и бревна такая тяжесть.

— Ах! — фыркнул дед. — О чем речь? В старину любой стоящий мужик справлялся с такими камнями да бревнами. Проходите, сейчас я вам отрежу лосятины и покажу свои чаши.

Мы подошли к костру, над которым пекся здоровенный лось. Там же неподалеку громоздились сотни черепов — тщательно отполированных, с заделанными лишними отверстиями, причем для заделки дед использовал драгоценные камни и золото. По всей видимости, в дело пошли украшения и сокровища, принадлежавшие тем несчастным железным людям, которых злой рок привел на остров, на первый взгляд такой красивый и безопасный, но в траве которого их подстерегал злющий дед с ядовитыми зубами.

Дед наполнил три чаши родниковой водой.

— Вода из этого родника на редкость вкусная и чистая, — нахваливал дед. — Пейте, ребятки! Твой череп, Хийе, принадлежал одному монаху. А твой, Лемет, — военачальнику железных людей. Ну, чокнемся!

Мы стукнулись чашами из человечьих черепов и выпили родниковой воды. Не скажу, что отхлебнул из подобного сосуда без колебаний. Рука Хийе дрожала, когда она поднесла ко рту череп, да и я опасался, что родниковая вода будет с привкусом мертвечины. Но нет, вода была чистая и на редкость вкусная. Надо признать, что дед поступил весьма разумно: действительно, что делать с этими черепами железных людей? А так бесполезным вещам нашлось применение. Пить из черепов оказалось очень даже здорово. Я осушил свой череп и вновь наполнил его родниковой водой.

— Неплохо, а? — сказал дед. — Мастерить эти чаши — моя страсть. Вообще-то мне их столько не нужно, мне и одной хватило бы, но мне просто нравится это дело. Каждый череп на свой лад. Один вытянутый, другой кругленький, как брусничина. Иной весь в буграх, иной совсем махонький. Поглядите на этот! Прямо смех разбирает — можно подумать, будто это крысиный череп! Ан нет, он был на плечах мужика, и мужик тот был обычного роста. Порядочный дурак, должно быть, — при такой-то крохотной башке!

— Интересно, — сказал я, крутя в руках череп, в котором помещалось всего каких-нибудь два-три глотка воды.

— У вас дома таких чаш нет? Ведь нет? — спросил дед. — Так я вам дам, как вернетесь от Мёйгаса. Возьмете сами, сколько захотите, и увезете домой. Будет свадебный подарок от меня.

Мы с Хийе посмотрели друг на друга, смущенно улыбаясь.

— Мы даже не знаем, посмеем ли вернуться домой, — сказала Хийе. — Они же собирались принести меня в жертву, наверное, до сих пор ищут меня.

— Тюкнуть их топором, и все дела, — посоветовал дед. — Я никогда никого не боялся. Всегда ходил, где захочу, и вскорости снова буду ходить, то есть летать, если доставите мне торбу ветров. Поели? Тогда собирайтесь, очень уж мне не терпится. Чем раньше вы соберетесь, тем скорее вернетесь — ведь так?

Он велел нам загрузить в лодку мяса, потому как «надо есть, еда дает силы». Ясно, откуда у мамы привычка кормить до отвала всех друзей и знакомых. Мы прихватили с собой и несколько черепов — подарок деда повелителю ветров Мёйгасу. И вот мы уже в лодке, и я стараюсь грести в ту сторону, где по словам деда находится Сааремаа.

Путь на Сааремаа длился куда дольше, чем наше первое путешествие по морю. Возможно, мы добрались бы до места и поскорее, но мы не спешили. Конечно, деду ветер нужен, но днем раньше или позже в случае с человеком, который провел на уединенном островке не один десяток лет, разница невелика. Я то и дело складывал весла, и мы купались, и обнимались, и ели холодную лосятину Это было наше свадебное путешествие, впрочем, тогда мы этого еще не знали. Мы просто были счастливы, что мы вместе, что никто не мешает нам, кроме любопытных тюленей, которые, высунувшись из воды, с нескрываемым интересом разглядывали нас. Было еще полно всяких больших и мелких рыб, плескавшихся в море, их темные спинки можно было разглядеть, когда они стремительно скользили в воде. Можно было бы наловить их, но лень, к тому же, каким манером запечь их в лодке? Да и лосятины хватало. Я старался держать курс по солнцу, и мы скорее дрейфовали, чем плыли в сторону Сааремаа.

К вечеру мы так никуда и не добрались и заночевали в лодке, посреди шороха волн и всплесков воды от поднимающихся на поверхность и ныряющих в глубину тюленей. Утром мы проснулись рано, и я постарался определить, где мы находимся. На горизонте что-то темнело, вероятно, берег. Я опустил весла в воду и принялся грести, однако лодка не двигалась.

— Мы застряли в каких-то водорослях, — сказала Хийе.

Я вгляделся в воду и увидел, что лодку окружает что-то непонятно серое, казалось, будто море поросло шерстью. Я вытянул руку, чтобы отцепить это от лодки, и к своему удивлению обнаружил, что эта странная шкура состоит из длинных волосин, каждая толщиной с соломинку и тянется невесть куда.

— Никогда еще не видел ничего подобного, — сказал я. Даже дядя Вотеле не говорил мне, что море может порасти шерстью. Можно подумать, будто мы застряли на загривке какого-то зверя.

— Мы не на загривке его, а в бороде, — отозвалась Хийе. — Оглянись назад. Мы застряли в бороде рыбы, но она, похоже, не сердится.

Я быстро обернулся и увидел нечто невообразимое. На расстоянии в десяток-другой лодок в волнах колыхалось существо немыслимых размеров — рыбина, громадная, как гора. И, похоже, довольно древняя: все море было полно ее длиннющей бороды. За долгие годы зеленоватая чешуя рыбины обросла тысячами ракушек и прочей морской дряни, ее гигантские плавники обвисли наподобие крыльев громадной летучей мыши, ее очень старые и очень усталые глаза печально и в то же время с любопытством рассматривали нас. Мы в свою очередь уставились на нее, и тут диковинная тварь открыла рот и зашипела на чистейшей змеиной молви, правда, попадались кое-какие незнакомые мне слова, наверное, такие древние, что никто, кроме самой рыбины, их не знал:

— Доброе утро, люди! Куда направляетесь?

— На Сааремаа, — откликнулся я.

Рыбища отфыркнула лезущие ей в рот волосы.

— Остров прямо перед вами, — сообщила она. — К обеду будете на месте, впрочем, не берусь утверждать это наверняка — никогда не видала людей в такой утлой лодчонке. Когда я в последний раз поднималась на поверхность, мимо проплыли три военных корабля, в каждом по крайней мере по сорок гребцов, и в тот раз это позабавило меня, потому как в прошлые годы этих кораблей бывало куда больше. А тут малюсенькая лодочка и в ней два человека. Да-да, что поделаешь. Наверное, так оно уж предопределено, что именно вы те люди, кто последними увидят меня. И те, кого в последний раз увижу я.

— Почему в последний? — спросила Хийе.

— Потому как в последний раз поднимаюсь я со дна морского на свежий воздух. Я поднималась на поверхность раз в сто лет, но больше мне неохота. Я старая. Я и нынче долго раздумывала, стоит ли покинуть свое уютное логово и всплыть наверх, пока в конце концов не решила — ладно, в последний раз. Борода моя настолько длинная, что таскать ее с собой тяжело, она промокает и становится даже для меня непосильным грузом. Но мне все же удалось это. Да, море опустело. Куда подевались все те люди, что в свое время носились на кораблях? Что ли хворь какая завелась среди вас?

Не стал я объяснять рыбине, что многие из нас перебрались в деревни, стали растить рожь и перестали бороздить море и подобно нашим предкам грабить далекие земли. Но кораблей у железных людей ведь полно и становится все больше. Я спросил рыбину, неужели она не видала их?

— Железных людей? — удивилась рыбина. — Нет, такие мне не попадались. Какая жалость, очень хотелось бы поглядеть на них, ведь больше я на поверхность уж не поднимусь. Может, они сегодня еще проплывут тут? Правда, времени у меня в обрез, пора уже возвращаться в свое логово. А вдруг мне повезет? Они какие из себя?

— Почти совсем как люди, только в железной коже, — сказал я. Рыбина удивленно булькнула.

— Неслыханно, невиданно, — пробормотала она. — Да-а, мир меняется. Слишком редко поднималась я на поверхность, многое проплыло мимо меня. Когда-то мне казалось, что самое то проветриваться раз в сто лет. Всё оставалось, как было в последний раз. В море было полно военных кораблей, а в небе летала Лягва Полярная.

— Ты видала Лягву Полярную? — вырвалось у меня.

— Само собой, и не раз! — ответила рыбина. — И не только видала, бывало, она садилась на меня передохнуть. Она огромная и сильная, но я тогда была еще сильнее и без труда несла ее. Теперь-то это мне едва ли по силам. Впрочем, при чем тут это, я Лягву Полярную уже давным-давно не встречала. Не знаю, куда она подевалась.

— Она спит, — сказал я. — И никто не знает — где.

Рыбина испустила одобрительный вздох.

— Оно и правильно. Спать, отдыхать — это хорошо. Я тоже вскоре отправлюсь на покой: опущусь на самое дно моря, заберусь в свое логово и больше уж не вылезу. Накроюсь бородой и буду дремать. Долго-долго. Это так хорошо.

Она прикрыла свои старческие глаза, плавники ее медленно шевелились.

— Отправлюсь, пожалуй, — сообщила она, открыв глаза. — Так и не удалось повидать железных людей, ну да ладно. Я на своем веку столько всего повидала, есть что вспоминать, лежа на дне морском. Честно говоря, меня эти железные люди вообще-то не очень интересуют. Невелика потеря, если не увижу их. Ничего. Если встретите их, передайте, что громадная рыбина Ахтенеумион ушла на дно морское. Я не увижу их, и они не увидят меня, и для них это потеря намного больше.

Похоже, мысль эта развеселила рыбину, она вильнула хвостом и подмигнула нам.

— Подумать только, они знай себе бороздят море, эти ваши железные люди, понятия не имея, что где-то на дне морском, укрывшись бородой, сплю я, — сказала она, сдерживая смех. — Воображают, будто в воде только мелкие рыбешки водятся да медузы и прочий планктон, но им никогда не узнать, что там обитаю я. Обалдуи несчастные!

Она снова попыталась сдуть в сторону лезущие в рот волосы.

— Ладно, поплыла я, — сказала она. — Вы последние люди, кого я видела, и кто повстречал меня. Вы знаете, где Ахтенеумион и чем она занята. Остальные не знают. Вы теперь умнее всех на свете. Последние, кто видел меня. Счастливо оставаться!

В следующее мгновение рыбища нырнула. Заплескалась вода, и лодка наша чуть не перевернулась. Вокруг колыхалась борода, и я боялся, что она затянет нас вслед за рыбой в глубину, где наши косточки вместе со всеми своими познаниями будут вечно покоиться в объятиях Ахтенеумион. Но все обошлось: борода вместе с её владелицей исчезла в глубинах, море успокоилось, и мы остались одни.

— Вот мы и сидим здесь, двое самых умных на свете, последние, кто видел большую рыбину, — сказала Хийе.

— Мне уже осточертело всюду быть последним, — заметил я. — В семье я последний мужик, в лесу — последний парень. А теперь еще и последний, кто видел большую рыбину. Отчего это именно я всегда оказываюсь последним?

— Для меня ты первый, — сказала Хийе и поцеловала меня. Спустя какое-то время, когда мы снова оделись, я опять взялся за весла.

Вообще-то и для нее я, конечно, был последний, но тогда я этого еще не знал.