Последний, кто знал змеиную молвь

29

— Пойдешь со мной? — спросила Магдалена, когда мы потом одевались.

— Да, пойду, — ответил я. Почему бы и не пойти? Мне не хотелось оставаться в лесу. Вернуться домой казалось мне совершенно невозможным, особенно теперь, после того как впервые после смерти Хийе я встал с постели и тотчас переспал с деревенской красавицей. Я представил, как мама и Сальме уже поджидают меня. Глаза их полны сострадания и печали, они наперебой рассказывают мне обо всем, что случилось после той чудовищной свадьбы, рассказывают, как сожгли труп Хийе, возможно, захотят даже показать мне остатки погребального костра, а тут я возвращаюсь уже от другой женщины, я пропах ее запахом и чувствую себя последним подонком. Это ужасно, я не перенес бы подобной муки. У меня ком в горле встал, едва я представил мамины заплаканные глаза, ее скорбный взгляд, который наверняка будет преследовать меня ежедневно; это захлестывающее сочувствие, что хлынет на меня дома. Я не хотел, чтобы меня жалели, и в деревне этого можно было не опасаться. Там никто не стал бы мне сочувствовать. Ни одна душа не знала, что я, несчастный, в день свадьбы лишился жены. Это была возможность скрыться от собственной лихой славы и тоски.

К тому же я по-прежнему желал Магдалену. Я понимал, что это подло и мерзко, следовало бы остаться верным памяти Хийе, но поскольку я и так повел себя как похотливый медведь, терять мне было нечего. Переберусь уж в деревню, затеряюсь среди этих тупоголовых землепашцев, буду давиться этим отвратительным хлебом и трудиться в поле как последний дурак — и поделом мне. Это мне в наказание. Я больше не Лемет, а кто-то другой — безымянный деревенщина; у меня новая жизнь, новая одежда и новая жена. Лемет умер вместе с Хийе, в деревне будет жить какой-то недотепа, такой же придурок, как и его соседи.

Да, это единственная возможность. Откажись от нее сейчас, да я сдохну в лесу от досады — из-за того, что предал Хийе, из-за того, что отказался от соблазнительной красоты Магдалены, которую она сама так щедро мне предложила. Всё равно — как прежде мне не жить, это невозможно, так что надо круто все изменить.

Я страшно боялся, что вдруг в последнюю минуту из зарослей появится Инц, или моя мама, или Мымми, или кто-то из зверолюдей и скажет что-то, и даже если не скажет, то увидит меня, а мне не хотелось, чтобы кто-то из лесных обитателей видел меня. Мне хотелось исчезнуть бесследно и разом избавиться от прошлого, как ящерица, которая сбрасывает хвост и опрометью кидается куда глаза глядят.

— Пошли, — сказал я Магдалене. — Я люблю тебя и навсегда останусь с тобой. Мы никогда больше не вернемся в лес.

— Ты такой славный, — ответила Магдалена, сияя улыбкой. — Я знала, что согласишься. Ты будешь учить моего ребенка, правда? И будешь беречь его, как своего собственного.

— Договорились, — подтвердил я. Я и впрямь был готов к этому. Разговоры Магдалены про каких-то богов, сатану и Иисусов, понятное дело, полная чушь, я ничего не понимал в этой чепухе, но вправду хотел стать отцом ее ребенку. Мне вспомнился разговор с дядей Вотеле о змеиных заклятьях, о том, что однажды настанет время, когда мне предстоит обучить преемника, как он обучил меня. Только в таком случае змеиная молвь не сгинет, только так я не останусь последним, кто понимает заветные змеиные заклятья. Мне нужен ребенок, с кем поделиться всеми известными мне премудростями, и где взять такого ребенка, как не в деревне. В лесу детей нет, и теперь совершенно ясно, что никогда больше они там не народятся. Хийе умерла, лес вымирает, но заветные змеиные заклятья еще живы, пока жив я, и мне хотелось, чтобы они жили хоть немножко дольше меня.

Меня нисколько не заботило, что отец ребенка Магдалены железный человек, я не питал никакой ревности к этому звякающему существу, от которого за одну ночь Магдалена понесла. Если уроки мои пойдут впрок, в один прекрасный день ребенок Магдалены с помощью одного-единственного тихого змеиного заклятья поставит отцовского коня на дыбы, а затем сломит шею старому железному человеку. Если надежды Магдалены исполнятся и ее сын, покинув родную деревню, действительно отправится странствовать по белу свету, то моя змеиная молвь поможет ему кое-чего добиться. Мне же по собственному опыту известно, насколько беззащитны люди, не знающие заветных змеиных заклятий, если напасть на них. Мне захотелось сделать этого ребенка своим преемником, подарить ему замечательное секретное оружие, воспользоваться которым сможет в мире только он. Вот единственная мысль, единственная цель, которую еще могла иметь моя жизнь.

Я поплелся вслед за Магдаленой в деревню, так и не оглянувшись. С лесом было покончено, мне никогда не придется больше встречаться ни с матерью, ни с сестрой. Я знал, что это наверняка огорчит их, но им придется смириться. По-честному, при справедливом ходе вещей мне следовало умереть в горячке, мое исцеление было бессмысленно и непонятно. Я не мог продолжить с того, где я остановился на полпути до болезни, даже с того, куда я добрался той ночью, когда я вызволил Хийе из рук ее отца. Все слишком изменилось, и найти начало нужного пути уже не удастся. Он затерялся, и единственно возможным представлялось соскочить с прервавшегося пути в заросли. Так я и поступил. Я увидел перед собой дом Йоханнеса и глубоко вдохнул, словно собираясь нырнуть.

Йоханнес приветствовал меня, на его взгляд, исключительно ласково.

— Бедный малый, — сказал он. — Ты так исхудал, так изможден. Но твоим лишениям теперь конец. Заходи в дом, я дам тебе хлеба. Ешь, сколько захочется, потому как, слава Богу, хлеба у нас вдоволь.

Я натянуто улыбнулся, а сам подумал: «Вот так оно и начинается». Стоит только ступить за их порог, как они тотчас начинают пичкать тебя хлебом. Но я свой выбор сделал, я готов был задохнуться. Я не пришел в деревню наслаждаться жизнью, лакомиться, если не считать Магдалены, так что у меня были все причины позабыть об иных удовольствиях. Похожий на мох хлеб самая что ни есть подходящая еда — достаточная, чтоб поддержать жизнь, а большего мне и не надо.

— С удовольствием отведаю хлеба, — сказал я Йоханнесу.

Мне протянули свежий ломоть, я откусил кусок и, не прожевав, давясь, проглотил его, словно хотел как можно скорее набить себя чем-то чужеродным, чтобы через это стать новым существом. Йоханнес же, естественно, приписал мою жадность на счет безумного голода и, сочувственно глядя на меня, вздохнул:

— Как, должно быть, тяжко тебе было жить в лесу. Бедный малый! Что ж ты раньше не остался у нас? Но на этот раз ты ведь не уйдешь, к тому же зима на носу. Ты же сгинешь в лесу от холода и голода.

Я представил себе змеиное логово и громадный белый камень, лизать который было так сладко, и ту сладостную истому, что охватывает тебя, и долгий сладкий сон. Я знал, что больше зимовать к змеям не пойду, — последний жалкий человечишко посреди живучих и успешно плодящихся змей. Я не желал быть бедным родственником, не собирался изображать из себя редкость, чудом дожившее до наших дней странноватое существо. Всё кончено, наш род вымер.

— Да, больше я не уйду, — сказал я Йоханнесу. — Остаюсь здесь.

— Правильное решение, — одобрил Йоханнес. — Для начала подыщем тебе какое-нибудь жилье, а со временем сам поставишь себе избу.

— Отец, Лемет остается у нас, — заявила Магдалена. — Он будет моим мужем.

У старосты Йоханнеса челюсть отвисла.

— Деточка, вот так новость для меня… — забормотал он. — Почему же именно он? На тебя ведь многие заглядываются, из нашей же деревни ребята, ты их с детства знаешь. Ты всегда воротила от них нос, говорила, что за деревенщину не пойдешь… А этот тут так вообще из лесу.

— Вот именно! — воскликнула Магдалена. — Зачем мне выходить за землепашца, который не знает и не умеет ничего, кроме того, что перенял от рыцарей да монахов? Я желаю делить постель не с подмастерьем, а с самим мастером, вот я его и нашла — ты же знаешь, отец, чей ребенок растет во мне и кем он станет!

— Как не знать, — сказал Йоханнес и поглядел на живот Магдалены с такой нежностью, что мне вспомнился рассказ о том, как в юности деревенский староста делил постель с каким-то епископом. Уж не надеется ли бедный старикан и сам забеременеть, подумал я ехидно. Какое, должно быть, для него разочарование, что даже его возлюбленный Бог не может сделать так, чтобы мужики беременели и рожали детей от чужеземцев. Но я ничего не сказал, ведь мне, по всей видимости, предстояло жить под одной крышей с Йоханнесом, так что глупо в первый же день рассориться с ним.

— Я прекрасно понимаю тебя, — сказал Йоханнес. — Ты в меня, дочка, и метишь высоко. Это великое дело, что ты познала настоящего рыцаря, такого опыта нет ни у одной девицы в нашей деревне, и я горд за тебя. А Лемет? Ты погляди на него! Он же дикарь!

Меня удивило, что он не стесняется говорить так в моем присутствии, но, вероятно, старикан считал меня настолько оголодавшим, что все мое внимание приковано к хлебу.

— Отец, у меня на то свои причины, почему я выбрала Лемета, — сообщила Магдалена. — Ладно, пусть ты и считаешь его дикарем, но в любом случае он особенный.

— Особенный-то особенный, только эта особенность ничего не стоит, — стоял на своем Йоханнес, глядя на меня с явным неодобрением. — Я ничего не скажу, он наверняка может стать стоящим землепашцем, научится пахать и сеять, но сейчас-то он никто. Он жил зверем. Он даже не крещен. Магдалена, это глупость!

— Отец, я знаю, что делаю, — сказала Магдалена и гордо выпрямилась. — Не забывай, что я мать будущего рыцаря! Отец, ты в свое время много путешествовал, много повидал на свете, а теперь ты старик, и я лучше разбираюсь в новом мире. Мне нужен именно Лемет, и никто другой. Он станет отцом моему ребенку. Он для этого лучше всех подходит.

Она посмотрела на меня — свысока, оценивая, но тут же улыбнулась, словно извиняясь.

— К тому же я люблю его, — проворковала она, села рядом со мной на скамейку и обняла за шею. — Отец, даже не спорь. Это дело решенное.

— Ладно, — вздохнул Йоханнес. — Пусть остается. Места у нас хватает, я же не из-за этого, просто… Так и быть. Я нынче все равно в монастырь собирался сходить, посоветоваться со святыми отцами насчет волков-оборотней. Так что заодно договорюсь и насчет крещения. Лемет ведь должен стать крещеным, его следует наречь христианским именем. Он должен усвоить Божье слово и заповеди, данные людям Господом.

— Никакого Бога, — заявил я. Пусть я готов был давиться хлебом, жать в поле злаки, крутить ручной жёрнов и заниматься всякой прочей ерундой, перенятой деревенскими у иноземцев, но от Бога мне хотелось держаться подальше. Меня воротило от всех этих духов-хранителей, иисусов и прочих выдумок. Они мне опротивели еще в лесу и никуда не делись и в деревне, только стали называться иначе, по-прежнему оставаясь пустопорожними невидимками. Я не желал ничего слышать об этих глупостях, они напоминали мне про Юльгаса и про то, что мне удалось снести ему лишь полголовы. Я уничтожил священную рощу, чтобы никогда ее не видеть, и я не собирался ходить в церковь, единственное отличие которой от рощи в том, что вместо Юльгаса там голосят монахи. Возможно, это и впрямь современнее, но для меня разницы в том не было.

— Как так — никакого Бога! — взвился Йоханнес. — Я не потерплю, чтоб под моей крышей жил нехристь-язычник. Это немыслимо! У нас христианская деревня, мы люди крещеные, часть христианского мира, пусть пока еще бедные и немножко отсталые, но над нами простирает свою длань Папа, который живет в святом городе Риме. Ты должен пройти крещение и принять правильную веру, ты должен ходить в церковь и выучить Божьи заповеди!

— И не подумаю, — сказал я. — Послушай! Я готов выполнять любые работы, возделывать землю и печь этот самый хлеб, пусть он и невкусный, но наполняет желудок, его можно пощупать и попробовать на зуб, то есть он вполне всамделишный. Но новые духи-хранители мне ни к чему! Я столько натерпелся в лесу из-за этих выдумок, с меня хватит!

— Я же не о духах-хранителях говорю! — воскликнул Йоханнес. — Духи-хранители, само собой, приносят человеку одни только несчастья, ведь они служат сатане. От них действительно надо держаться подальше. Я говорю о Боге, который хранит нас!

— Староста, я всю жизнь прожил в лесу, и я говорю тебе — нет в природе никаких духов-хранителей! Нечего их бояться, бояться надо людей, которые в духов верят. И с твоим богом та же история. Просто это новое прозвание духов, какое им дали монахи, точно так же, как они готовы окрестить меня. Что это изменит? Я все равно останусь самим собой, как вы меня ни назовите, и точно так же нет никаких духов-хранителей, как вы их ни зовите. Мне не до ваших игр.

— Это не игра! — закричал Йоханнес, поднимаясь. — Выбирай — или ты примешь крещение и станешь христианином, как все в нашей деревне, или отправишься обратно в лес. Я не допущу, чтобы среди нас жил язычник, ни в коем случае!

— Отец! Замолчи! — закричала теперь Магдалена. — Незачем Лемету идти в церковь, раз он не хочет. К чему крестить его. Я хочу его именно таким, как он есть.

— Он же язычник! — орал Йоханнес. — Все язычники служат сатане!

— Отец, ты не находишь, что иногда нам может понадобиться и помощь сатаны? — спросила Магдалена. — Ты что — считаешь, бог всемогущий? Сегодня вот освященный пояс не спас наших овец. Может, в данном случае было бы правильнее обратиться к сатане?

— Деточка, то, что ты говоришь, страшный грех! — пробормотал Йоханнес, побледнев. — Сатана никого не может защитить, он способен только разрушать и нападать. Вот увидишь, я еще сегодня схожу к святым братьям, и они дадут мне средство уничтожить проклятого оборотня, который прикончил наших овец.

Магдалена с опаской взглянула на меня, видно, испугавшись, не может ли средство монахов действительно извести меня, волка-оборотня. Я улыбнулся ей, и она, похоже, успокоилась. Какие же они глупцы! Магдалена хоть красавица, но старосту Йоханнеса ничто не извиняет. На меня внезапно навалилась страшная тоска. Магдалена и ее отец продолжали спорить о том, что может бог и чего не способен сделать сатана, или наоборот. Я не мог уследить за этими бреднями. Насколько отличались от этого наши разговоры с Хийе! Мне вдруг стало так жалко себя, хоть плачь. Но отступать было некуда. Вот торчу я тут среди современной глупости, и торчать мне тут по гроб жизни. В эту минуту мне захотелось, чтобы Магдалена немедленно родила, и ребенок в одночасье вырос, чтобы я мог начать учить его змеиной молви. Я знал, что я с моими надеждами ничуть не умнее деревенских с их богами. Сверхъестественного ничего нет, все происходит по законам природы, рождения и смерти случаются в свое время.

— Ну? — спросил я устало. — До чего договорились? Мне остаться или вернуться в лес? Что скажешь, Йоханнес?

Я смотрел в красную от раздражения физиономию деревенского старосты, и вдруг у меня мелькнула заманчивая мысль — а не убить ли его просто и закончить тем самым этот нелепый спор, изготовить из его черепа чашу и зажить себе с Магдаленой, не слыша дурацкой болтовни чокнутого старика. Но я пришел в деревню не воевать — я пришел сюда похоронить себя, и я подарил старосте жизнь. Я ждал ответа, слыша, как Йоханнес задыхается от ярости, — но он не сказал ничего, это Магдалена заговорила:

— Конечно, ты останешься здесь, — сказала она спокойно. — Ты мой муж и отец моему ребенку, и ты не обязан становиться христианином. Христиан и без того в нашей деревне хватает — если бы мне захотелось найти себе мужа среди них, он бы у меня давно уже был. Я захотела тебя. Слышишь, отец? Я хочу Лемета, и мой ребенок — ребенок от рыцаря, в жилах которого течет кровь Иисуса, не забывай об этом! — тоже хочет Лемета.

— Ладно, — сказал Йоханнес, и мне показалось, что слышу, как он скрипит зубами. — Пусть остается. Но я говорю тебе, Магдалена, он принесет в наш дом беду! Бог не простит нам, что мы дали кров язычнику, он накажет нас. Нельзя служить двум господам! Я всю свою жизнь был раб божий, и он благословил меня за это, как благословил всех людей и народы, что смиренно служат ему, и даровал им власть и силу. Магдалена, одумайся, пока не поздно! Я не желаю этому парню зла, я хочу, чтобы и у него тоже был могущественный господин, кому служить, и кто воздает ему за это.

— Я никому не служу, — сказал я. — Мне не нужен господин, и уж подавно я не стану придумывать его себе.

— Ладно, но знай, ты единственный и последний язычник в нашей деревне! — возвестил Йоханнес.

Я промолчал. Что сказать? Я уже свыкся с мыслью, что я последний. Везде и во всем.