S-T-I-K-S Молчание

Глава 12. Лес

Мы ушли далеко. Настолько далеко, что даже эхо умирающего города перестало нас преследовать. Лес, который в начале пути казался враждебным лабиринтом, теперь стал убежищем. Вековые ели, мох, пружинящий под ногами, и запах прелой хвои — всё это создавало иллюзию нормального мира. Мира, где нет урчащих тварей и черных гигантов, способных одним ударом развалить дом.

Место для стоянки я выбирал придирчиво, с паранойей старого лиса, которого уже однажды выкурили из норы. Никаких открытых полян, никаких берегов рек, которые так любят патрулировать бегуны. Мы забрались в глухомань, в бурелом, куда нормальный человек по своей воле не полезет, а зараженному там просто нечего делать — еды нет.

Нашли глубокий овраг, по дну которого сочился ледяной ручей. Склоны крутые, поросшие густым орешником — сверху нас не видно, а шум воды глушит звуки наших шагов. Идеально.

Первые три дня мы работали как проклятые. Я решил не строить дом. Дом — это мишень. Дом — это якорь, который жалко бросать. Мы строили землянку. Грубую, низкую, сливающуюся с ландшафтом. Я рыл землю трофейной саперной лопаткой и тем самым гвоздодером, что прикончил монстра, а Катя таскала лапник и ветки.

Мы не разговаривали. Сил не было. Только хриплое дыхание, скрип корней и редкие, короткие команды. Но в этом молчании уже не было напряжения. Это было молчание двух механизмов, работающих в одном ритме.

Когда крыша из бревен, засыпанная полуметровым слоем земли и дерна, была готова, я впервые за долгое время позволил себе выдохнуть. Внутри было тесно, пахло сырой землей, но это была наша нора. Сухая и теплая. Я сложил очаг из камней у самого входа, выводя дымоход через длинную канаву в земле, чтобы дым остывал и рассеивался еще до выхода на поверхность. Старый партизанский способ.

Вечерами, когда лес погружался в вязкую, чернильную тьму, наступало мое время. Время алхимика-недоучки.

Я сидел у крохотного огонька, который давал больше тепла, чем света, и перебирал наше богатство. Споранов было много. Та тварь носила в затылке целый склад. Почти сотня споранов. Серые, морщинистые шарики, в которых была заключена наша жизнь. Этого запаса нам хватит на месяцы, даже если пить живчик как воду.

Но главным трофеем было не это.

Горох. Двадцать восемь штук. Желтые, твердые бусины, похожие на спрессованный сахар. Этот коктейль давал силу, прочищал мозги, делал поводок для зараженных крепче.

А вот с черными шариками была проблема.

Я доставал их из нагрудного кармана, как величайшую драгоценность. Две черные бусины. Они были тяжелыми, глянцевыми. И странными.

Если зажать её в кулаке, она начинала греться. Не просто становиться теплой от тела, а именно генерировать тепло, словно внутри неё работал крошечный ядерный реактор. Это ощущение было одновременно приятным и пугающим. Живое тепло мертвого мира.

В один из вечеров я решился на эксперимент. Взял пустую консервную банку, налил туда уксуса — того самого, что растворял горох за полчаса. Бросил туда черный шарик.

Он звякнул о дно и… ничего. Ни пузырьков, ни шипения, ни мути. Я ждал час. Ждал два. Уксус пах кисло и резко, а шарик лежал на дне, насмешливо поблескивая черным боком. Идеально целый.

Я попробовал водку. Тот же результат. Вода? Смешно.

Я сидел, вертя в пальцах эту загадку, и чувствовал себя дикарем, который нашел смартфон и пытается колоть им орехи. Интуиция вопила, что в этой черноте скрыта огромная сила. Гораздо больше, чем в горохе. Может, это концентрат? Может, её надо глотать целиком?

Мысль о том, чтобы проглотить этот камень, вызывала дрожь. А вдруг это яд? Вдруг она растворится в желудке и прожжет меня насквозь? Или, что еще хуже, превратит в такую же тварь, из которой я её достал? Риск был слишком велик. Мы не умирали от голода, сила у меня была, резерв полон. Экспериментировать на себе, не зная правил, — верный способ стать самым богатым трупом в лесу.

— Не получается? — тихий голос Кати вырвал меня из раздумий.

Она сидела напротив, подшивая порванную штанину суровой ниткой. В отблесках огня её лицо казалось спокойным, почти умиротворенным. Те страшные ожоги, что превратили её кожу в маску месяц назад, исчезли без следа. Живчик и редкий прием гороха сотворили чудо — кожа стала чистой, гладкой, даже шрамов не осталось. Только взгляд изменился. Он стал старше. Жестче.

— Не берет, — буркнул я, вылавливая жемчужину из банки и обтирая её тряпицей. — Ни кислота, ни спирт. Крепкий орешек.

— Может, разбить? — предложила она, не отрываясь от шитья.

— Ага, и потерять половину в крошке. Нет, тут какой-то другой секрет. Люк про это не писал.

Я спрятал находку обратно в карман, поближе к сердцу. Пусть лежат. До лучших времен.

Я смотрел на Катю и ловил себя на мысли, что привыкаю к ней. В первые дни она была обузой. Чемоданом без ручки, который и нести тяжело, и бросить жалко. "Гарантия от безумия", как я сам себе говорил. Теперь всё изменилось.

Она не ныла. Вообще. Переходы по десять километров, ночевки на сырой земле, еда из консервов, вкус которых уже поперек горла стоит — она принимала всё это как данность. Она училась.

Вчера я заметил, как она чистит рыбу. Ловко, быстро, одним движением вспарывая брюхо и вычищая потроха. А ведь еще недавно её воротило от вида сырого мяса.

— Ты изменилась, — сказал я, подбрасывая в огонь сухую ветку.

Катя подняла голову. В её глазах плясали рыжие отсветы пламени.

— Мы все изменились. Тот мир, где я боялась сломать ноготь, сгорел. Вместе с моим и домом и..- она запнулась.

— Боишься?

— Боюсь, — честно ответила она. — Боюсь, что это никогда не кончится. Что мы так и будем бегать по лесам, пока однажды нам не повезет. Но… с тобой спокойнее. Ты знаешь, что делать.

— Я просто делаю вид, — усмехнулся я. — На самом деле я импровизирую.

— У тебя хорошо получается.

В её словах не было лести. Просто констатация факта. И от этого мне стало как-то… тепло. Странное чувство. Я привык быть один. Одиночество — это броня. Никто не предаст, никто не подставит, никого не надо спасать. Но здесь, в этом проклятом Улье, одиночество начинает давить на мозги почище атмосферного столба.

Наличие другого человека рядом, который не пытается тебя сожрать и с которым можно просто помолчать, оказалось удивительно важным ресурсом. Ценнее тушенки.

Я потянулся и достал флягу.

— Будешь?

Она кивнула, откладывая шитье.

Мы пили живчик по очереди, передавая теплую металлическую емкость друг другу. Ритуал. Причастие новой веры.

Лес вокруг жил своей жизнью. Где-то ухнула сова, прошуршала в листве мышь. Никакой злобы, никакого голода поблизости. Только мы и природа.

Я откинулся спиной на земляную стену нашей норы. В кармане грели грудь черные бусины, в животе разливалось тепло от спирта и споранов. Впервые за долгое время я не чувствовал себя загнанной крысой. Я чувствовал себя хозяином этой маленькой, темной норы.

А завтра… завтра нужно будет проверить силки.

Утро в лесу наступало не с восходом солнца, а с изменения плотности тумана. Не того от которого приходится бежать сломя голову, а обычного, нашего, земного. Он становился белесым, проницаемым, и звуки, до того глухие и ватные, приобретали отчетливость. Я проснулся от холода — костер за ночь прогорел дотла. Катя спала на своем лежаке из лапника, укрытая курткой, дыша ровно и неслышно.

Я выбрался наружу, разминая затекшие мышцы. Воздух был сырым и вкусным, пахло мокрой корой и грибами. Где-то далеко, километрах в пяти, снова ухнул разрыв — глухой, как удар подушкой о стену. Кто-то кого-то взрывал. Обычное дело для этого мира. Но здесь, в нашем овраге, война казалась чем-то далеким, почти нереальным.

Я сунул руку в карман. Пальцы привычно нащупали два гладких шарика. Они были теплыми, словно живыми. Я достал их, подставив под скупой утренний свет, пробивающийся сквозь кроны.

Идеальные сферы цвета антрацита. Глубокий, поглощающий свет черный цвет. Просто абсолютная тьма, спрессованная в форму. Я покатал их на ладони. Они ударялись друг о друга с тяжелым, костяным звуком.

Что вы такое?

Моя интуиция, та самая, что вытаскивала меня из передряг последний месяц, молчала. Вернее, она настороженно принюхивалась. Я чувствовал в этих шариках мощь. Куда более концентрированную, чем в желтом горохе. Если горох это батарейка, то эти черные малыши реактор. Но как его запустить, не взорвав себя к чертям?

Загадка без ответа. Я спрятал их обратно. Они не портятся, есть не просят, а тепло, которое они выделяют, даже приятно в утренней сырости.

Вернувшись в землянку, я раздул угли, подбросил сушняка. Катя зашевелилась, открыла глаза. Никаких «доброе утро» или «как спалось». В Улье эти вежливости отмирают за ненадобностью. Вместо этого быстрый, цепкий взгляд: всё ли в порядке? Нет ли угрозы?

— Пора проверить силки, — сказал я, доставая флягу с живчиком.

Утренний ритуал. Глоток мне, глоток ей. Горькая, спиртовая дрянь, ставшая для нас важнее воды.

Мы вышли из оврага бесшумно. За эти дни мы научились ходить так, чтобы не хрустела ни одна ветка. Катя шла следом, стараясь попадать в мои следы. Я иногда оглядывался на нее. Она изменилась не только внешне. Исчезла та городская суетливость, лишние движения. Она стала экономной в жестах, собранной.

В лесу было спокойно. Мой ментальный фон был чист, Дар молчал, лишь иногда лениво сканируя пространство на предмет чего-то крупнее белки.

Первая петля, поставленная на заячьей тропе, была пуста. Вторая сбита, видимо, зверь вырвался. А вот в третьей, у корней вывороченной сосны, нам повезло. Крупный, жирный заяц запутался в проволоке. Он уже не дергался, задохнувшись в удавке.

— Обед, — констатировал я, отцепляя добычу.

Катя подошла ближе. Раньше она отворачивалась, когда я возился с тушками. Сейчас она смотрела внимательно, оценивающе.

— Я сама, — вдруг сказала она, протягивая руку.

Я удивленно поднял бровь, но зайца отдал.

Мы спустились к ручью. Я сел на поваленное дерево, достал нож и начал строгать новую колышку для ловушки, наблюдая за ней. Она действовала уверенно. Нож в её руках больше не дрожал. Шкурка снималась чулком, быстро и чисто. Она не морщилась от вида крови, не вздыхала. Просто делала работу. Необходимую, грязную работу.

— Ты быстро учишься, — заметил я негромко.

— У меня хороший учитель, — ответила она, не поднимая головы. — Жесткий, но эффективный.

— Жизнь — жесткий учитель. Я просто ассистент на кафедре выживания.

Она сполоснула руки в ледяной воде ручья, вытерла их о мох.

— Знаешь, о чем я думаю? — она посмотрела на меня своими серьезными, повзрослевшими глазами.

— О том, когда мы найдем нормальный душ?

— Нет. О том, что тот мир… прошлый… он был каким-то игрушечным. Мы все играли в проблемы. Кредиты, отчеты, пробки, кто что о ком сказал… А настоящее — оно вот здесь. — Она кивнула на освежеванную тушку и темный лес вокруг. — Ешь или будь съеденным. Просто и честно.

Я хмыкнул, проверяя остроту ножа на ногте.

— Философия на пустой желудок. Это пройдет, как только мы найдем безопасное место с горячей водой и электричеством. Человек быстро привыкает к хорошему и снова начинает придумывать себе проблемы.

— Ты думаешь, такое место есть?

— Должно быть. Люк писал про стабы. Укрепленные поселения, где живут такие же выжившие как мы. Где есть законы, торговля, стены. Мы не первые в этом мире, Катя. Кто-то здесь живет годами. Значит, и мы сможем.

Мы вернулись в землянку. Запах жареного мяса наполнил тесное пространство, делая его почти уютным. Мы ели руками, обжигая пальцы, вгрызаясь в жесткое, но такое вкусное мясо.

Остаток дня прошел в ленивой, сонной тишине. Я занимался оружием, чистил трофейные автоматы, смазывал механизмы остатками масла, найденного еще в той машине. Катя перебирала наши скромные запасы, пересчитывала патроны, штопала одежду.

Мы были похожи на семью первобытных людей, забившихся в пещеру переждать ледниковый период. Только вместо мамонтов снаружи бродили твари, которые когда-то были нашими соседями.

Я смотрел на черные шарики, которые выложил на плоский камень у очага. В свете огня они казались дырами в пространстве.

— Мы не сможем сидеть здесь вечно, — вдруг сказал я, нарушая молчание.

Катя замерла с иголкой в руке.

— Я знаю. Продукты закончатся. Патроны тоже.

— Не только в этом дело. Мы гости. Лес терпит нас, пока мы тихие. Но рано или поздно сюда зайдет кто-то, кому плевать на нашу маскировку. Или перезагрузка кластера накроет этот квадрат.

— И что ты предлагаешь?

— Нам нужна информация. Карта. Понимание, где мы вообще находимся относительно… чего-нибудь стабильного.

Я убрал странную добычу обратно в карман. Тепло от них привычно согрело грудь.

— Еще пару дней отъедимся и пойдем. Вдоль границы кластера. Искать людей. Не тех, кто стреляет сразу, а тех, с кем можно говорить.

Катя кивнула. Спокойно, без страха. Она доверяла мне. И это доверие было тяжелее рюкзака с патронами. Потому что я сам не знал, куда идти. Я просто знал, что стоять на месте в Улье значит умереть.

Ночь опустилась на лес мягким черным покрывалом. Я подкинул дров, чтобы огонь тлел до утра. Катя уже устроилась на своем месте, свернувшись калачиком.

— Спокойной ночи, — тихо прошептала она.

— Спи, — ответил я, глядя на угли. — Я подежурю.

Я слушал лес. Слушал дыхание спящей девушки. И думал о двух черных шариках в моем кармане, которые, казалось, пульсировали в такт моему сердцу.

Следующие два дня прошли в режиме усиленного откорма. Мы уничтожили запасы зайчатины, подъели часть консервов, чтобы облегчить рюкзаки, и спали по двенадцать часов в сутки. Организм, измученный гонкой на выживание, жадно впитывал калории и отдых.

На третий вечер мы начали сборы. Это был молчаливый, сосредоточенный процесс. Мы перебирали вещи, отсекая всё лишнее. Каждый грамм в рюкзаке через десять километров превращается в килограмм, а через двадцать — в пудовую гирю.

— Третью банку тушенки не берем, — я отложил жестяку в сторону. — Лучше возьмем лишний магазин к «калашу».

Катя не спорила. Она упаковывала аптечку, пересчитывала бинты и ампулы с обезболивающим. Её движения были плавными, гипнотизирующими.

Мы сидели у костра, раскрыв карту — не настоящую, а нарисованную мною угольком на куске светлой коры.

— Смотри, — я провел пальцем по кривой линии. — Мы пришли отсюда. Там — город, который сейчас кишит тварями. Остается идти вдоль границы кластера, на север или юг.

— Люк писал про север, — напомнила Катя, глядя на меня поверх огня. — Про деревню и Новый Свет.

— Люк писал это два месяца назад для другого меня, в другой жизни, — покачал я головой. — Но логика в этом есть. Север — это направление. Там могут быть люди.

— Значит, на север?

— Значит, на север. Будем держаться «зеленки», но поглядывать на дороги. Нам нужны люди, Катя. Торговцы, рейдеры — кто угодно, кто не попытается нас сожрать сразу. Нам нужна информация.

Я похлопал по карману, где лежали спораны и горох. А главное — те два черных шарика, тайна которых не давала мне покоя.

— Страшно? — спросила она.

— Нет. Страх — это когда не знаешь, что делать. А у нас есть план. Хреновый, но план.

Я поднял глаза и встретился с ней взглядом. В отсветах пламени её лицо казалось высеченным из мрамора, но живым, теплым. Глаза блестели. В них не было страха, о котором она говорила. В них было что-то другое. Темное, тягучее.

Воздух в тесной землянке вдруг стал плотным, наэлектризованным.

Мы сидели слишком близко. Я чувствовал её запах — не запах духов, которых здесь не было, а запах здорового тела, хвои и дыма. Запах жизни.

В Улье всё обостряется. Чувства, инстинкты, желания. Смерть, которая ходит по пятам, заставляет жизнь вспыхивать ярче. Мы выжили. Мы убили чудовище. Мы были полны сил и энергии, которую давал уксусный коктейль.

Катя подалась вперед, не разрывая зрительного контакта. Её рука, перебиравшая патроны, замерла.

— Молчун… — тихо произнесла она. Мое имя, или кличку, плевать, в её устах прозвучало иначе. Не как обращение к напарнику.

Я не стал ничего говорить. Слова здесь были лишними. Я просто протянул руку и коснулся её щеки. Кожа была горячей.

Она не отстранилась. Наоборот, прижалась щекой к моей ладони, прикрыв глаза.

— Мы живы, — прошептала она. — Мы всё еще живы.

Искра, которая тлела между нами эти дни, скрытая усталостью и опасностью, наконец нашла выход. Это не было романтикой из женских романов. Это был взрыв.

Я притянул её к себе. Наши губы встретились — жадно, почти грубо. В этом поцелуе был вкус пепла, спирта и отчаяния.

Мы вцепились друг в друга, как утопающие. Одежда летела в стороны, мешаясь, путаясь. Тесная землянка, пахнущая землей и смолой, стала центром вселенной.

В эту ночь не было места мыслям о завтрашнем дне, о тварях, о черных жемчужинах. Были только мы. Две горячие, сплетенные в узел жизни посреди мертвого леса. Это было дико, яростно и необходимо. Словно мы пытались доказать самой смерти, что она здесь не властна.

Катя стонала, впиваясь ногтями мне в спину, и я отвечал ей тем же, растворяясь в этом безумном ритме, забывая, кто я и где я. Остались только инстинкты. Самые древние, самые сильные….Утро пришло слишком быстро.

Я открыл глаза, чувствуя тяжесть её головы у себя на плече. Волосы Кати разметались по моей груди. Она спала, и на её лице застыла слабая улыбка.

Я лежал и смотрел в бревенчатый потолок нашей норы. Жалел ли я? Нет. Это должно было случиться. Мы прошли через ад вместе, и это связало нас крепче любых клятв.

Я осторожно, стараясь не разбудить её, выбрался из-под одеяла. Надо было собираться.

Через час мы уже стояли у выхода из землянки. Рюкзаки упакованы, оружие проверено. Костер затушен и присыпан землей.

Мы не обсуждали то, что произошло ночью. В этом не было нужды. Просто Катя подошла ко мне, поправила лямку моего рюкзака и коротко, крепко сжала мою руку.

— Готова? — спросил я.

— Да.

— Тогда вперед. На север.

В моем кармане, пульсируя в такт сердцу, лежала тайна, которую мне еще предстояло разгадать.