S-T-I-K-S Молчание

Глава 9. Крушение

Утро на барже было обманчиво спокойным. Река несла свои воды лениво, туман клочьями висел над поверхностью, скрывая берега. Я сидел на краю люка, болтая ногами над темной водой, и допивал свой утренний «коктейль Молотова» — водка, вода, растворенный споран.

Гадость редкостная, желудок каждый раз сжимался в комок, но голова прояснялась мгновенно. Ментальный радар заработал, сканируя пространство. Пока чисто.

Катя спала, свернувшись калачиком на куче брезента. Ей снилось что-то плохое — она тихо скулила во сне и дергала обожженной рукой. Пусть спит. Сегодня ей понадобятся силы.

Я достал тот самый странный, крупный споран, который добыл вчера. При свете дня он выглядел еще необычнее. Не серый, как у рядовых мутантов, а с красноватыми прожилками, словно налитый кровью глаз. Он был теплым.

Рисковать и растворять его сейчас я не стал. Сначала надо выбраться в более спокойные воды.

— Подъем, — я пнул Катю по ботинку. — Солнце встало, пора и нам.

Спуск на плот прошел без приключений. Мы отчалили от ржавого бока баржи и снова отдались воле течения.

Первые два часа прошли в напряженном молчании. Река петляла. Промзона окончательно исчезла, уступив место дикому, разросшемуся лесу. Деревья здесь были огромными, неестественно высокими, с переплетенными кронами, создающими зеленый туннель над водой.

— Красиво, — тихо сказала Катя.

— Опасно, — поправил я. — Видишь, ветки свисают почти до воды? Это идеальный мост для тех, кто не умеет плавать, но очень хочет кушать.

Словно накаркал.

Река сделала резкий поворот, и мы влетели в затор. Огромное дерево, рухнувшее с подмытого берега, перегородило русло почти полностью, оставив узкий проход у самого правого берега. Вода там бурлила, перекатываясь через топляк.

— Греби влево! — крикнул я, налегая на шест. — Надо притормозить!

Но течение здесь было сильным. Плот, тяжелый и инертный, слушался плохо. Нас неумолимо тащило в горлышко.

И тут я почувствовал их.

Не одного, не двух. Целую стаю. Они сидели на стволе упавшего дерева, скрытые листвой, как стервятники.

— Ложись! — заорал я, бросая шест и выхватывая топорик.

Из зелени выпрыгнула первая тварь. Бегун. Он пролетел мимо, шлепнувшись в воду в метре от борта. Брызги, бульканье — и тишина. Утонул.

Но следом пошли другие.

Они падали с веток дождем из гниющего мяса. Второй бегун рухнул прямо на ящик с припасами. Пластик хрустнул. Тварь взревела, пытаясь удержаться на качающейся палубе.

Я ударил его ментально. «Замри!»

Он застыл, но инерция никуда не делась. Плот накренился, черпнул бортом воду.

И в этот момент на нас прыгнул вожак.

Это был лотерейщик. Крупный, с раздутой грудной клеткой и длинными, почти до колен, руками. Он не промахнулся.

Тварь приземлилась на край плота с грацией падающего рояля. Рама из ивовых бревен, скрепленная ремнями, жалобно застонала и… лопнула.

Конструкция сложилась пополам. Канистры, вырванные из сеток, брызнули в стороны, как пробки из шампанского.

Я почувствовал, как уходит опора из-под ног. Ледяная вода сомкнулась над головой.

Паника — это первое, что убивает в воде. Я задавил её в зародыше. Глаза открыты. Муть. Пузыри. Рядом барахтается Катя, её тянет на дно намокшая куртка.

Чуть дальше — лотерейщик. Он вцепился в остатки настила, на котором лежал наш рюкзак с едой и палаткой, и яростно молотил по воде ногами. Он не тонул, держась за плавучий мусор, но и плыть не мог.

Я рванул к Кате. Схватил её за шиворот, дернул вверх. Мы вынырнули, жадно глотая воздух.

— К берегу! — прохрипел я, указывая на крутой склон, заросший кустарником. — Быстро!

Мы гребли из последних сил. Течение пыталось утащить нас под завал из бревен, где наверняка застряли те бегуны, что упали раньше. Если нас затянет туда — конец.

Я оглянулся. Лотерейщик, поняв, что его плот несет не туда, бросил обломки и попытался допрыгнуть до нас, оттолкнувшись от бревна.

У него почти получилось. Когтистая лапа чиркнула по воде в сантиметре от моей ноги.

— Умри! — я вложил в ментальный удар всю злость, весь страх, всю энергию, что дал мне утренний споран.

Удар получился грубым, как кувалдой. Я не пытался его контролировать, я просто ударил по его мозжечку, заставляя мышцы сжаться в спазме.

Тварь скрючило прямо в полете. Он рухнул в воду бесформенным кулем и камнем пошел на дно.

В голове взорвалась сверхновая. Из носа хлынула кровь, смешиваясь с речной водой. Меня повело, но ноги уже коснулись дна.

Мы выползли на берег, кашляя и отплевываясь. Мокрые, дрожащие, жалкие.

Я упал на траву, глядя на реку. Остатки плота, наш ящик с едой, инструменты, теплые вещи — всё это кружилось в водовороте у завала, медленно уходя под воду или застревая в ветках, где уже копошились выбравшиеся бегуны.

— Мы всё потеряли… — прошептала Катя, стуча зубами.

— Мы живы, — огрызнулся я, утирая кровь с лица рукавом мокрой рубашки. — А это главное. Вставай. Здесь оставаться нельзя. Те, кто не утонул, сейчас вылезут на этот берег.

У нас остались только то, что было на себе. Мой поясной набор: нож, фляга, спички в гермопакете, топорик за поясом и малый рюкзак у Кати, в котором лежала аптечка и пара банок тушенки. Всё.

Ни палатки, ни сменной одежды, ни запаса воды.

Мы углубились в лес. Шли быстро, почти бежали, стараясь уйти как можно дальше от проклятой реки.

Лес здесь был другим. Старым. Очень старым. Деревья-исполины, стволы которых не обхватить и втроем, были покрыты толстым слоем мха. Подлеска почти не было, только папоротники высотой по грудь и мягкая пружинящая подстилка из хвои.

Здесь пахло сыростью, грибами и чем-то сладковатым, тревожным.

Через час быстрой ходьбы Катя начала сдавать. Она спотыкалась, дыхание сбилось. Ожоги, хоть и заживающие, давали о себе знать.

— Привал, — скомандовал я, хотя сам готов был идти до ночи, лишь бы подальше от воды.

Мы остановились на небольшой поляне. Солнце едва пробивалось сквозь кроны. Было тихо. Слишком тихо. В нормальном лесу птицы поют, насекомые жужжат. Здесь же стояла ватная тишина, нарушаемая только нашим сиплым дыханием.

— Что теперь? — спросила Катя, обнимая себя за плечи.

— Теперь мы пешеходы. Ищем ночлег. Желательно с крышей и стенами.

Мы двинулись дальше, но уже осторожнее. Я включил "радар" на минимум, экономя силы. Голова все еще побаливала после удара по лотерейщику.

Спустя полчаса я уловил запах. Слабый, едва различимый, но чужеродный для леса. Запах старого дыма и… гнили? Нет, не трупной. Запах помойки.

— Туда, — я махнул рукой вправо, где деревья расступались.

Мы вышли на просеку. Старую, заросшую, но все еще угадываемую дорогу. А в конце нее, на небольшом возвышении, стоял дом.

Это был не современный коттедж и не деревенская развалюха. Это был добротный сруб, потемневший от времени, с высокой двускатной крышей, поросшей мхом. Окна были узкими, похожими на бойницы. Вокруг дома — остатки частокола.

— Охотничий домик, — прошептал я. — И судя по виду, он здесь уже лет сто.

— Там кто-то есть? — Катя спряталась за моей спиной.

Я прислушался. Никаких ментальных сигналов. Ни страха, ни голода, ни ярости. Пустота.

— Проверим.

Мы подошли к дому. Дверь, массивная, дубовая, была приоткрыта. На пороге валялась пустая консервная банка. Этикетка выцвела, но надпись "Говядина тушеная" еще читалась. Наша, современная. Значит, гости здесь были недавно.

Я толкнул дверь ногой, держа топорик наготове.

Внутри пахло застоявшимся перегаром, грязным бельем и несвежей едой. Полумрак. Лучи света, пробивающиеся сквозь грязные стекла, выхватывали из темноты интерьер.

Здесь жили. И жили свиньи.

В центре большой комнаты стоял грубый стол, заваленный пустыми бутылками и объедками. На полу валялись матрасы, явно притащенные из разных мест — один полосатый, другой в цветочек, третий просто кусок поролона. Все грязные, в пятнах.

Но не это привлекло мое внимание.

В углу комнаты, ввинченные прямо в бревенчатую стену, торчали массивные рым-болты. К ним были прикованы цепи. Короткие, с наручниками на концах.

Под цепями на полу лежало тряпье. Женская одежда. Разорванная, в бурых пятнах засохшей крови. Бюстгальтер, джинсы, какое-то легкое платье.

— О боже… — выдохнула Катя, зажимая рот рукой.

Я прошел дальше, стараясь не наступать на мусор. На столе, среди бутылок, лежал нож. Хороший, охотничий, но с обломанным кончиком. Рядом — колода карт и пепельница, полная окурков.

Я провел пальцем по столу. Слой пыли небольшой. Неделя, может две.

— Это просто… падальщики.

— Они убили её? — Катя кивнула на разорванную одежду.

— Или её, или их. Тут одежды на троих хватит. Развлекались.

Я почувствовал, как внутри поднимается холодная волна брезгливости. Я не моралист. Я сам убил человека ради машины. Но это… Это была бессмысленная, пьяная жестокость тех, кто почувствовал безнаказанность.

— Они ушли? — спросила Катя.

— Ушли, — я поднял с пола гильзу 12-го калибра. — Но обещали вернуться. Запасы не тронуты, вон в углу ящики стоят. Скорее всего, ушли на рейд или за новой… добычей.

— Мы останемся здесь?

Я посмотрел на темнеющее небо за окном, потом на цепи в углу, потом на Катю, которая едва держалась на ногах от усталости.

— Да. На одну ночь. Двери здесь крепкие, стены толстые. Забаррикадируемся.

Я подошел к ящикам в углу. Вскрыл один монтировкой. Тушенка, макароны, блоки сигарет, несколько бутылок водки.

— Бинго, — безрадостно усмехнулся я. — Хозяева — ублюдки, но хозяйственные.

— Мне страшно, — призналась Катя. — Здесь плохая энергетика.

— Энергетику на хлеб не намажешь, — отрезал я, бросая ей банку тушенки. — Ешь. Пей живчик. И спать. Я покараулю.

Я сел за грязный стол, смахнув мусор на пол. Положил перед собой топорик.

Этот дом был ловушкой. Удобной, сытной, но ловушкой. Если хозяева вернутся сегодня ночью — нам конец. У них есть оружие, у них есть численное преимущество, и у них нет совести.

Но в лесу нас ждут твари. А здесь — стены.

Из двух зол я выбрал то, у которого есть крыша.

Я достал из кармана трофейный красный споран. Он словно пульсировал в руке.

Если придут "гости", мне понадобится много сил. Очень много.

— Спи, Катя, — тихо сказал я. — Завтра мы найдем им применение. Всем. И этому дому, и его хозяевам, если они рискнут показаться.

Спать мне не дали. И слава Улью, иначе я бы проснулся уже с дыркой в голове.

Я сидел, уронив голову на руки, провалившись в липкую, тревожную дремоту, когда меня коснулась рука. Ледяная.

— Молчун, — шепот Кати был тише шороха мыши в соломе. — Там.

Я открыл глаза, мгновенно стряхивая сон. Рефлексы, отточенные месяцем выживания, сработали быстрее мозга. Рука сама легла на топорик.

Катя сидела на своем матрасе, бледная как мел, вжимаясь спиной в стену. Её глаза были широко распахнуты, но смотрела она не на меня, а в заколоченное досками окно, выходящее на просеку.

Она медленно, дрожащей рукой, указала пальцем в щель между досками.

— Трое, — выдохнула она. — Справа от тропы. За старым пнем. Пятьдесят метров… нет, уже сорок. Они остановились.

Я не стал спрашивать, откуда она знает. В Стиксе лишние вопросы — это роскошь. Если иммунная говорит, что чувствует задницей неприятности — значит, надо сжимать булки и готовиться.

— Ждут? — тихо спросил я, сползая со стула и на корточках перемещаясь к стене, подальше от простреливаемых зон.

— Слушают, — она закрыла глаза, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. — Злые. Очень злые. Подходят… Тридцать метров. Один отходит левее, к углу дома. Двое прямо.

Дар. У девчонки прорезался Дар. И очень полезный, надо сказать. Живой радар. Если выживем — цены ей не будет.

— Уходи в дальний угол, за печку, — скомандовал я шепотом. — И прижмись к полу. Что бы ни случилось — не высовывайся.

Я задул огарок свечи, погружая комнату в серую предрассветную муть. Взял со стола монтировку. Топорик за пояс. Нож в рукав. Не густо против троих, которые наверняка пришли не с пустыми руками.

Снаружи хрустнула ветка. Потом тишина. Тягучая, плотная.

— Эй! — голос прозвучал громко, нагло, совсем рядом с дверью. — В доме! Чья колымага у реки?

Заметили следы. Или остатки плота прибило к берегу. Опытные ублюдки.

Я молчал.

— Слышь, крыса, я знаю, что ты там, — голос стал жестче. — Выходи. По-хорошему. Оставишь хабар, и, может быть, мы тебя просто отпиздим, а не пристрелим.

Я прижался спиной к стене рядом с дверным косяком, взвешивая в руке тяжелый лом.

— Занято! — крикнул я в ответ, стараясь, чтобы голос звучал скучающе. — Горничная еще не убрала прошлых постояльцев. Приходите после обеда. Или никогда. Лучше никогда.

Снаружи хохотнули. Недобро так, с предвкушением.

— Юморист, — констатировал голос. — Глянь, Серый, к нам Петросян заехал. Слышь, клоун, нас трое. У нас стволы. А у тебя, судя по следам, только баба и голая жопа. Считаю до трех. Не выйдешь — сожжем нахер вместе с избой. Раз…

Блефуют. Жечь свой схрон с запасами они не станут. А вот гранату в окно кинуть могут. Или просто изрешетить дверь.

— Два…

— Мужики, да погодите вы! — крикнул я, изображая панику. — Выхожу! Не стреляйте! Тут баба, я не один!

— Баба — это хорошо, — сально прокомментировал второй голос, более высокий и скрипучий. — Баба нам пригодится. Прошлая быстро кончилась. Выходи, руки в гору!

Я шагнул назад, вглубь темной комнаты, подальше от дверного проема.

— Мужики, вы же понимаете, что это не по-христиански? — крикнул я дрожащим голосом, изображая испуганного интеллигента. — Мы просто переночевать зашли! Еды почти нет, патронов нет…

— Вот мы и проверим! — хохотнули снаружи. — Считаю до трех! Раз!

Пока он считал, я действовал. Быстро, беззвучно, зло.

Времени на сложные инженерные конструкции не было, поэтому в ход пошла классика выживания в трущобах.

Схватил со стола бутылку с недопитым прогорклым маслом — наследие прошлых жильцов — и выплеснул содержимое на пол перед входом. Лужа получилась знатная, скользкая, как сопли лотерейщика.

Рядом, чуть сбоку от двери, я поставил тяжелый ящик с тушенкой. Не для того, чтобы он упал, а как спотыкач. В темноте, врываясь в помещение, под ноги никто не смотрит.

— Катя, — одними губами шепнул я. — Угол. За печь. И накройся матрасом. Будет шумно.

Она кивнула, бледная, с огромными глазами, но метнулась в укрытие бесшумно. Умница.

— Два! — орали за дверью.

Я отступил к окну, на которое указала Катя. То самое, где засел третий. Если верить её «радару», он сейчас прижимается ухом к доскам.

В руке у меня был топор. В другой — горсть пепла из пепельницы, смешанного с табачной крошкой и пылью. Самое дешевое и надежное средство ближнего боя.

— Три! Ну всё, сучара, ты сам выбрал! — заорал главарь.

Дверь слетела с петель от мощного удара ногой.

В комнату ворвался первый. Здоровенный детина, настоящий шкаф. Он шагнул уверенно, по-хозяйски, держа перед собой обрез.

И тут сработала физика.

Его тяжелый берц наступил в масляную лужу. Нога поехала вперед, тело по инерции откинуло назад. Он взмахнул руками, пытаясь поймать равновесие, и в этот момент его вторая нога зацепилась за ящик.

Грохот стоял такой, словно рухнул стеллаж с посудой. Детина шлепнулся на спину с глухим, влажным звуком, вышибая из себя дух. Обрез грохнул, высаживая заряд картечи в потолок.

— Сука! — заорал он, пытаясь встать.

Но я уже не смотрел на него. Я ждал второго.

Как я и рассчитывал, звук выстрела и падения стал сигналом для группы поддержки. Окно, возле которого я стоял, разлетелось в щепки. Снаружи ударили прикладом, выбивая доски.

В проем полез щуплый, жилистый мужик с пистолетом. Он спешил, боясь, что всё веселье пройдет без него.

Он просунул голову и руку с оружием внутрь.

— Сюрприз, — прошептал я.

Моя рука метнулась вперед, швыряя ему в лицо жгучую смесь пепла и табака.

— А-а-а! Глаза! — взвизгнул он, рефлекторно хватаясь свободной рукой за лицо.

В этот момент я ударил. Не топором — лезвие могло застрять в раме. Я ударил обухом. Коротко, жестко, сверху вниз, прямо по темени.

Хрустнуло. Тело обмякло и повисло на подоконнике, как мешок с картошкой. Пистолет выпал из разжавшихся пальцев внутрь комнаты.

Я подхватил Макаров на лету.

— Минус один, — констатировал я.

Сзади послышалось рычание. «Танк» у двери наконец-то смог подняться. Он был зол. Очень зол.

Его кожа на лице и руках стала серой, бугристой. Дар. Каменная кожа или хитин, хрен разберешь в темноте, но выглядит внушительно.

— Я тебе кишки через ноздри вытащу! — проревел он, бросая бесполезный разряженный обрез и выхватывая огромный тесак.

Он бросился на меня, игнорируя скользкий пол. Тяжелый, бронированный, неумолимый.

Стрелять в такого из ПМ — только злить. Калибр маловат, да и рикошет в тесном срубе — вещь неприятная.

Я юркнул под стол. Тесак снес угол столешницы, разбрасывая щепки.

— Иди сюда, гнида! — он пнул стол, и тяжелая деревянная конструкция отлетела в сторону, как картонная коробка.

Я оказался открыт. Он замахнулся для удара сверху.

У меня были доли секунды. Бежать некуда. Блокировать удар ломом — руки отсушит, а то и сломает.

На полу валялась цепь. Та самая, которой приковывали пленниц. Один конец был намертво вбит в стену.

Я перекатился, хватая цепь посередине.

Тесак вонзился в пол в сантиметре от моего бедра. Пока он выдергивал лезвие, я метнулся ему за спину, накидывая цепь на его шею.

— Души! — почему-то крикнул я сам себе.

Я уперся ногой ему в поясницу и рванул цепь на себя.

Здоровяк захрипел. Его каменная кожа могла держать удары ножа, может даже пули, но она не спасала от удушения. Кадык у него был такой же хрупкий, как и у всех.

Он бросил тесак и вцепился руками в цепь, пытаясь её оттянуть. Сила у него была чудовищная. Меня начало отрывать от пола.

— Стреляй! — заорал я Кате.

Я не знал, сможет ли она. Готова ли она убить человека.

Из-за печки высунулась рука с чем-то блестящим. Это была не пушка. Это был тот самый охотничий нож со сломанным кончиком, который я оставил на столе.

Катя выскочила из укрытия. В её глазах был дикий ужас, но двигалась она решительно.

Здоровяк был занят мной. Он почти сбросил петлю, его локоть врезался мне в ребра, вышибая воздух.

Катя с разбегу вогнала нож ему в бедро. В мягкую ткань, там, где штанина задиралась, и каменная броня, видимо, была тоньше или не успела сформироваться полностью.

Он взвыл, дернулся, и его хватка на секунду ослабла.

Этого хватило. Я рванул цепь изо всех сил, вкладывая в рывок вес всего тела и злость загнанной крысы.

Хруст ломаемых шейных позвонков прозвучал громче выстрела.

Огромная туша обмякла и рухнула на меня, придавливая к полу.

— Слезь с меня, кусок дерьма! — прохрипел я, выбираясь из-под тяжелого, воняющего потом тела.

— Ты жив? — Катя стояла рядом, сжимая окровавленный нож. Её трясло.

— Жив, — я подобрал пистолет. — Но это еще не всё. Был третий.

Тот, кто командовал парадом. Главарь. Он остался снаружи.

Я подошел к выбитой двери, прижимаясь к стене.

Тишина.

— Эй, Лысый! Серый! Вы че там, уснули? — голос снаружи звучал напряженно. Он понял, что план пошел по бороде.

Я выглянул в щель. Темнота. Никого.

Катя дернула меня за рукав. Она снова указывала пальцем. Теперь — на крышу.

— Он там, — одними губами прошептала она. — Над дверью. Ждет, когда ты выйдешь.

Ах ты ж хитрая тварь. Решил поиграть в ниндзя.

У него преимущество высоты. Если я высунусь — получу очередь в макушку.

Я посмотрел на потолок. Доски старые, рассохшиеся. Щели.

— Катя, тащи обрез, — шепнул я.

Она метнулась к трупу здоровяка, подобрала оружие.

— Там один патрон остался, — предупредил я. — Мне нужен только шум.

Я взял со стола бутылку водки, оторвал кусок тряпки от матраса, запихнул в горлышко. Зажигалка щелкнула, поджигая импровизированный фитиль.

— Когда я скажу, стреляй в потолок. Вон туда, ближе к выходу. Поняла?

Она кивнула, сжимая тяжелый обрез двумя руками.

— Давай!

Грохнул выстрел. Картечь прошила гнилые доски крыши. Сверху раздался испуганный вскрик и топот — бандит шарахнулся от неожиданного удара снизу.

Я выскочил на крыльцо и швырнул коктейль Молотова вверх, на крышу.

Бутылка разбилась о скат, огненная жижа растеклась по сухому мху и дереву.

— Горим! — заорал бандит.

Пламя занялось мгновенно. Дым, жар. Ему пришлось прыгать.

Он сиганул вниз, прямо перед крыльцом. Приземлился мягко, по-кошачьи. В руках — автомат. Перед ним вспыхнула полупрозрачная пленка. Кинетический щит.

Он увидел меня. Ухмыльнулся.

— Ну привет, герой.

Щит. Пули его не возьмут. Топор тоже.

Но он стоял на земле. На сырой, утренней земле, покрытой росой.

— Привет, — ответил я.

И выстрелил. Не в него. А в баллон с пропаном, который стоял у стены дома, наполовину вросший в землю. Тот самый, которым эти уроды, видимо, заправляли плитку. Шланг от него тянулся через стену на кухню.

Пуля дзынькнула о металл. Искры. Газ.

Взрыва как в голливудском кино не было. Была вспышка. Объемный хлопок газа, который вырвался из пробитого баллона и смешался с огнем с крыши.

Ударная волна швырнула меня обратно в дом.

Бандита с его щитом накрыло огненным шаром. Щит держит кинетику — пули, удары. Но держит ли он температуру и резкий перепад давления?

Я лежал на полу, в ушах звенело. Катя трясла меня за плечо.

— Вставай! Дом горит!

Мы вывалились наружу через заднее окно, кашляя от едкого дыма.

Охотничий домик превратился в погребальный костер. Крыша полыхала вовсю.

Перед крыльцом, на траве, валялось тело главаря. Он был жив, но выглядел… поджаренным. Щит не спас его от контузии и ожогов. Одежда дымилась.

Он попытался приподняться, нашаривая автомат.

Я подошел к нему. В руке — Макаров.

Он поднял на меня глаза. В них уже не было наглости. Только страх и боль.

— У меня… у меня есть спораны, горох… тайник… — прохрипел он. — Не убивай…

Я посмотрел на горящий дом. На то место, где висели цепи.

— Спораны я и так найду, — сказал я. — А вот совести у меня в тайнике нет.

Выстрел.

Тишина вернулась в лес. Только треск пожара нарушал спокойствие утра.

Я опустил пистолет и посмотрел на Катю. Она стояла, прижав руки к груди, и смотрела на огонь. На её лице была сажа и чужая кровь.

— Мы победили? — тихо спросила она.

— Мы выжили, — поправил я, перезаряжая пистолет. — Это разные вещи. Собирай трофеи, Катя. У нас мало времени. Огонь привлечет гостей похуже этих троих.

Нам предстоял долгий путь. Но теперь у нас были три автомата, пистолет, рюкзак с едой, снятый с трупа главаря, и, самое главное, понимание: в этом мире нет места жалости.