Тиран Золотого острова

Глава 18

Дерьмо случается! Оно неизбежно, как восход солнца. Оно неизбежно, как северные ветры и разлив великого Нила. Дерьмо, голод и кровь — суть жизни людей, на которых разгневались боги. Слишком мало стало всего, и слишком много оставалось людей, которые с неслыханным раньше остервенением дрались за все, что представляло хоть малейшую ценность. Жизнь человеческая потеряла цену вовсе, а законы и правила рассыпались в прах. Некому стало держать их тяжесть на своих плечах. Один из трех полюсов мира, царство хеттов, исчез, а владыка Аххиявы, вместо того чтобы приструнить морских разбойников, нацелился на главный узел Оловянного пути. Египтяне же, третий полюс Великой зелени, не имели большого флота, а потому на островах, на стыке всех древних цивилизаций, творился форменный хаос. Все воевали со всеми, руша и без того чахлую торговлю, что еще держала на плаву этот мир. Всем было понятно, что Сифнос, полный золота и серебра, не может принадлежать приблудному дарданцу, у которого еще не выросла борода. Это оскорбительно для вождей морского народа, которым собственные подданные ставят этот факт в укор.

Я знал, что когда-нибудь все так и случится, а потому, когда расселял вновь прибывших, то существенно изменил городскую застройку. Хотя, положа руку на сердце, менять было особенно нечего. Дома тут ставили как бог на душу положит, стараясь прилепить их к боку соседа. Я просто застроил все пустыри, срыл небольшой холмик, выровняв ландшафт, и соединил дома в каменные кольца. Правда, для этого пришлось кое-какие жилища разрушить и сложить заново, но то дело нетрудное. Никто и не протестовал особенно, ведь ремонта здесь нет даже у меня. Камни без раствора и плиты сланца вместо кровли — вот основа здешней архитектуры, которая продержится до конца девятнадцатого века.

Гора, на которой стоит акрополь, напоминает теперь пирамиду из двух уступов, которые служат жилыми кварталами. Проход остался только один, и я оставил для него едва ли три метра, ровно столько, чтобы свободно разошлись две телеги. Гипподам, родивший классическую планировку всех городов, удавился бы, узрев результаты моих трудов на ниве урбанистики. Если он видел города местом, где философы устраивают свои диспуты на площадях, любуясь статуями богов и героев, то у меня задача строго противоположная. Мне нужно превратить крошечный городок в сущий кошмар для армии вторжения, и я его в него превратил.

Именно эту, единственную дорогу я перекрыл строем фаланги, отправив стрелков контролировать периметр. Враг скоро сообразит, что прямой путь — необязательно самый быстрый, но пока он напоминает грозовую тучу, что клубится у подножия акрополя. Сотни полуголых мужиков, ни один из которых не имеет иной одежды, кроме набедренной повязки, собирались между горой и портом, горяча друг друга криками. Я стоял и разглядывал их, пытаясь увидеть блеск бронзовых доспехов и, к своему полнейшему удовлетворению, обнаружил всего штук пять таковых. Шлемов оказалось чуть больше, и в основном это широкие бронзовые обручи, из которых торчат разноцветные перья. Пеласги тоже пришли, ну надо же! Как они с ахейцами договорились, интересно? Они же друг друга терпеть не могут. Ответ очевиден. Они ненавидят друг друга, но меня ненавидят немного больше. Они прекрасно понимают, чем им грозит появление хотя бы полусотни таких бирем. Никто из них не хочет превращаться из пахарей моря в пастухов. Они всё же львы, а не бараны.

— Скоро пойдут, — негромко сказал Абарис. — Их намного больше.

— Зато у нас есть тактика, — понятно объяснил я, и Абарис согласно кивнул. Он ни черта не понял, кроме того, что нам сегодня покровительствуют высшие силы. Ладно, потом еще раз объясню.

— Да, если боги за нас, то мы им точно задницу надерем, — сказал он и перехватил поудобнее копье.

Он тоже будет биться копьем, ведь именно оно, а вовсе не меч — главное оружие пехоты. Короткий клинок вчистую проигрывает длинному древку. Меч и кинжал для фалангиста — это оружие последнего шанса, когда копье сломано, перерублено или безнадежно застряло между ребер убитого врага.

— Стоите по пять в ряд, — сказал я ему. — Строй не ломать, раненых оттаскивать тут же, работать копьями как учили. И вот еще, Абарис, не лезь вперед! Это приказ.

— Но как же? — с обидой спросил он. — Я что, трус, по-твоему?

— Триста двадцать два, — поднял я глаза к небу, а потом покачал головой. — Не трус! Но твое дело — командовать людьми. Они воюют, ты руководишь. Так мне боги сказали.

— Ну, раз так… — почесал затылок могучий дарданец, надел шлем и гаркнул. — Идут! Построение по пять! Кто строй сломает или наклонится, чтобы браслет с убитого снять, своей рукой зарублю! Делить добро после боя будем!

Да, это он точно подметил. Тут воюют именно так. Любая битва начинается в плотном строю, а потом рассыпается на множество индивидуальных схваток, превращаясь в натуральную свалку. Воины режут друг друга и грабят убитых тут же, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. И даже цари не брезгуют уйти в тыл, утащив одетого в бронзу мертвеца, чтобы там лишить его доспеха. Пятая песнь Илиады живо описывает этот милый обычай. Эпические герои убивают друг друга и тут же грабят еще теплое тело, пока его не ограбил другой эпический герой, точно такой же полуголодный разбойник, работорговец и конокрад. Полный бардак, в общем.

— Сардок! Пеллагон! Хуварани! — позвал я полусотников. — Они сейчас попрут. Бьете их с крыш домов нижнего уступа. Выделите пятерых, чтобы непрерывно бегали вокруг холма. Нам это место долго не удержать. Как только они перелезут через первый ряд домов и закрепятся, отходим выше.

— Да, господин! — склонили головы командиры. Для моих полусотников тоже стала откровением та бойня, которую они же сами и учинили.

— На рожон не лезть! Людей беречь! Дротики и стрелы тоже беречь! Запас в крепости еще есть, но он не бесконечен, — дал я последнее напутствие. — Они сначала ударят всей силой в фалангу. Они просто не верят, что мы сможем их удержать.

— А мы сможем? — недоверчиво посмотрел на меня Пеллагон. — Их раз в десять больше попрет. Да еще и лучники с пращниками. Сомнут.

— Не сомнут, — отрезал я. — По местам! Без моей команды не стрелять! Ни камня! Ни дротика!

Они еще раз склонили головы и потрусили к своим стрелкам, которые полезли на крыши домов и легли на них плашмя. Незачем маячить на виду у врага и давать ему лишнюю пищу для размышлений.

Да, мой расчет оказался верен. Налетчики все еще не в состоянии понять, что происходит. Их больше, они злы на нас, а полсотни человек, хоть и с добрым оружием — не противник для неполной тысячи. Это было бы именно так, если бы не одно но. Мы станем биться на узкой дороге, со всех сторон окруженной стенами домов. Люди не зря надрывали жилы все лето. Теперь дорога к акрополю — это извивающийся каменный коридор, который наискосок пересекает склон огромного холма. Город напоминает игру из моего детства. «Шарик в лабиринте» она называлась, кажется. Проход к жилью есть, но он на самом верху, почти у ворот.

— Хелоне! — заорал Абарис, который раньше меня сообразил, что сейчас случится. Греческое слово «черепаха» прижилось куда лучше, чем «синаспизмос» — смыкание щитов. Да и звучит слово «черепаха» короче, что совсем нелишне в бою, где дорога каждая секунда.

Гоплиты подняли щиты, превратившись в огромный грибок и, не прошло и двух ударов сердца, как сверху на них посыпались камни и стрелы. Пираты сделали выводы из произошедшего. Я и сам поднял щит над головой, стоя в последнем ряду.

— Бам-м! Бам-м!

Камни грохочут по коже щитов и вязнут в ней, бессильно скатываясь наземь. Воловья шкура, склеенная в несколько слоев, — это не дерево, его не разбить, бросив булыжник навесом. Но они подойдут поближе, и тогда нам придется намного хуже.

— Еще теснее прижмись! — заорал я, когда понял это. — Щиты в два слоя клади! Как черепица у богатых домов в Трое!

Парни заворчали и прижались друг к другу боками. Они уже увидели, как на расстояние броска подходят первые ряды пращников. Сейчас камни полетят прицельно, и тогда даже щиты могут не спасти.

— Первый ряд — на колено! — крикнул Абарис. Теперь мы закрыты спереди и сверху. И пусть боги помогут нам пережить ближайшие полчаса.

По щитам загрохотали удары, которыми можно сокрушить стену. Фаланга сбилась в один тугой ком, скрипя зубами от боли. Ведь даже через бронзовый умбон удар тяжелого камня отдается в руке так, что едва не выламывает пальцы.

— Хана щитам! — с тоской бурчал я. — В ремонт после этого боя! А что это происходит?

Шквал камней вскоре прекратился, и на нас с утробным гулом двинулся ревущий поток, который заполнил собой каменную трубу дороги. Инерция у такой толпы огромна, и удержать ее у нас просто не получится. Вопрос лишь в том, где именно мы остановимся, когда она продавит нас, словно огромный поршень.

— Щиты сомкнуть! — заревел Абарис, который рвался в первый ряд, но стоял сзади, не смея нарушить мой приказ. — Отступать медленно!

Началось! Чудовищная масса людей ударила в строй фаланги, словно цунами, насадив на наши копья весь первый ряд. В неимоверно тесной давке полуголые тела пронзало насквозь, и на каждом древке висел какой-нибудь убитый, а то и все два. Они не могли упасть, зажатые между камнем, щитами врага и телами товарищей. Второй ряд фаланги, который выставил копья вперед, лишился своего оружия тут же. Вытащить его теперь нет никакой возможности. Первый ряд, что бил в ноги, тоже сделать ничего не мог. Воины даже собственный нос почесать бы сейчас не сумели, не то что ударить. Фаланга медленно, но верно ехала назад, цепляя краями щитов за камень стен и пропахав сандалиями желтовато-серую, убитую до каменного состояния землю.

— Да чтоб тебя! — выругался я и повернулся к трубачу, который стоял рядом. — Бежишь к воротам. Двадцать новых копий сюда пусть принесут! И мигом обратно!

— Да, господин! — кивнул парнишка и побежал со скоростью испуганной антилопы.

— Второй ряд! Лезь назад! — орал Абарис. — Да боком повернитесь, в такую вас! Боком! Третий ряд! Пропустить их!

Такое упражнение мы не отрабатывали. Как-то в голову не приходило, и теперь вот нужно импровизировать на ходу. Второй ряд, смущаясь пустых рук, ушел назад. Лишиться оружия в бою — позор немыслимый!

— Бегом наверх! — приказал я. — У кузнеца копья возьмете и назад. Носы не вешать! Так и было задумано! Бог Поседао мне свидетель!

— Правда? — с надеждой посмотрели на меня парни, пребывающие в размышлениях, как лучше покончить жизнь самоубийством. Они не знали, что в бога Поседао я не верю, поэтому и использую его имя направо и налево.

— Бегом! — крикнул я. — И трубача сюда пришлите!

— Да, господин, — склонили они головы, глядя, как их товарищи шаг за шагом пятятся назад.

Первый удар, самый сильный и страшный, мы пережили, и сейчас началась боевая работа, когда по телам товарищей лезли ахейцы, пытаясь достать моих ребят своими копьями.

— Эх! Шлемов нет! — до боли сжал зубы я, глядя, как лучший десятник упал, обливаясь кровью. В голову, защищенную кожаной шапкой, прилетел камень, брошенный наугад, и теперь по его телу шагали наступающие ахейцы.

Десять шагов! Двадцать! Тридцать! Когда ахейцы зайдут в коридор шагов на сто, мне понадобится трубач. Да где же этот мальчишка?

— Я здесь, господин! — преданно уставился он на меня, словно читая мысли. — Трубить?

— Не вздумай! Рано. — покачал я головой и заорал. — Первый ряд! В ноги бей! Куда копья вверх дерете, помесь шелудивого пса и беременной свиноматки!

— Гы-гы! — довольно усмехнулись воины. Тут ругательства довольно примитивны, и я изрядно разнообразил их лексикон. Они раньше и представить себе не могли те затейливые гибриды, которыми я их величаю. У меня все же высшее образование, да и интеллектуальный багаж посерьезней. И не обижаются ведь, находят в этом какое-то свое удовольствие, понимая, что я это не со зла. А вообще, они у меня ребята на редкость простые, и за куда меньшее на месте режут.

Восемьдесят шагов!

Я вижу, как умирают люди, каждого из которых я знаю по имени. Многих из них помню с детства. Кое-кто приходится мне дальним родственником. Они умирают, а я жду. Вынужден ждать. Ахейцы чуют, что мы слабеем, и продолжают давить.

Девяносто!

Фаланга уже в который раз меняет воинов в первом ряду. Вообще-то, по классике так делать не положено, но едва наступает хоть малейшая передышка, я ввожу в строй свежих воинов, давая отдых тем, кто уже бьется долго. Ахейцам все сложнее бросать сюда новые силы. Пиратам приходится идти по телам убитых, и я вижу, как-то один, то другой разворачивается и бредет назад. Нет! Тут так нельзя! Громила в бронзовом доспехе рубит труса на глазах у всех и ведет вперед остальных, подняв над головой меч. С кого он все это богатство снял, интересно!

Сто шагов! Они дошли до отметки, которую я оставил самому себе.

— Труби! — ору я, и парнишка извлекает из рога протяжный, заунывный звук.

На крышах домов, окружающих дорогу, встали пращники, лучники и метатели дротиков.

— Великие боги! — выдохнул Абарис, который за сегодня лишь единожды полез в бой и был безжалостно вытащен мной оттуда. — Это и есть твоя тактика?

— Ага! — кивнул я, мысленно содрогаясь от ужаса.

А содрогнуться было от чего. Каменный коридор превратился в дорогу смерти, где свинцовые пули, копья и стрелы косили тех, кому не повезло там оказаться, словно траву. Только пахло тут отнюдь не свежескошенной травой. Страшный запах смерти стоял над городом. Тяжелый дух вывороченных кишок, человечьего дерьма и крови. В смерти нет ничего красивого, даже если эта смерть героическая. А ведь здесь и не пахнет героизмом. Людей избивают как скот, и вырваться из ловушки почти невозможно. Отсюда не убежать, слишком тесно. Тесно до того, что на отдельных участках живые, убитые и раненые, застрявшие при бегстве, стоят на месте, не в силах шевельнуться. Их бьют сверху, в упор, а от стены до стены всего шесть шагов, заваленных телами раненых и убитых. Мы тоже несем потери. То пращник, то лучник, сраженный стрелой, падает вниз, прямо на подставленные копья. А порой даже камень, брошенный рукой отчаявшегося бедолаги, разит не хуже железа. Нам слишком дорого дается этот бой. Человек сорок уже убито, еще столько же ранено.

— Господин! Они обошли нас! — прибежал пельтаст, патрулировавший периметр. — Сзади залезли. Парни еще держат то место, но скоро их сомнут.

— Труби отступление! — крикнул я, и над полем боя разнесся прерывистый вой бычьего рога. Мы отходим за ворота.

— Абарис! — крикнул я. — Притащи мне пленных, человека три-четыре. Но только таких, кто на своих ногах уйти сможет.

— Сделаю! — крикнул тот, утирая пот со лба. Он снял шлем, подставив ветру голову, которую беспорядочно облепили мокрые волосы. Длинный бронзовый меч опущен к земле, а по его лезвию стекают капли крови, без остатка впитываясь с сухую, каменистую почву.

Мы с ним все же полезли рубиться с ахейцами, когда потеряли треть личного состава фаланги. Линоторакс — штука хорошая, но все равно, лицо, шея и руки остаются открытыми. И есть он пока не у всех, так что у нас и выхода не осталось. Закованный в бронзу воин — это почти что танк. Ножи и копья скользят по его блестящим бокам, и он разит направо и налево, оставаясь неуязвим. Меня сегодня стрелы и копья обошли стороной, а вот Абарису пропороли кожу на шее, чудом не задев сосуды. Рана уже едва кровоточит, но выглядит мой полусотник жутковато. Его доспех густо залит кровью, своей и чужой.

Абарис растерян. Он пока не понимает, почему мы отходим, ведь поле боя осталось за нами. Тактика! Великое колдовство в его понимании, даровало нам победу. Да только у нас осталось минут десять, может, пятнадцать. Тут ведь крошечное все. Моя цитадель, царящая над островом, чуть больше ста метров в диаметре. А с той стороны холма сюда идут сотни свежих воинов. Они нас просто в землю втопчут, и никакая тактика не поможет.

— В нашем деле главное — это вовремя смыться! — с удовлетворением сказал я сам себе, когда в ворота затащили последнего раненого, и они закрылись с натужным скрипом. Толстенный брус упал на бронзовые петли, отсекая нас от того ужаса, что остался за стеной. Я улыбнулся устало, чувствуя, как на лице лопается засохшая кровяная корка. Это не моя кровь, я ведь даже не ранен…