Тиран Золотого острова

Глава 23

Год 1 от основания Храма. Месяц третий, не имеющий имени. Март 1175 года до н. э.

Они прошли Керкиру без особенных приключений. Басилей острова принял подарки, восторженно походил вокруг биремы, поцокал языком, острым взглядом корабела отмечая то одну деталь, то другую, а потом вздохнул горестно. Видимо, прикинул свои шансы повторить нечто подобное и загрустил. «Тритон» предусмотрительно не стали вытаскивать на сушу, а потому бронзовый нос остался в воде, лишь тенью напоминая о своей грозной силе. Впрочем, внимания басилея он не удостоился. Сюда еще не дошли слухи с Великого моря, ведь Керкира — захолустье почище Итаки. Корабль повелителя Сифноса не стал задерживаться здесь. Они высадились в глубокой бухте на эпирском берегу, куда впадала река Фиамида, а потом взяли проводника из рыбацкой деревушки. Оставалось немного. Три дня пути по извилистым горным тропам, и они попадут в самое сердце земель пеласгов, живших здесь с незапамятных времен. Это племя имело беспокойных соседей. Оно делило горы с теми из дорийцев, что понемногу тянулись на юг, выдавливая все дальше и дальше даже собственных соплеменников.

— Додона! — проводник, тощий седой мужичок, неутомимый, словно горный козел, показал на крутой холм, к вершине которого прилепилось скопище каменных домишек разного вида и размера. Здесь нет стен, как и в Афинах, ведь сама природа защитила это место. Наверх ведет узкая извилистая тропа, склоны холма почти отвесны, да и люди постарались изрядно, срыв кирками все удобные пути.

— Нам не нужно в город, — покачал головой Филон, который, кряхтя, слез с ослика. — Мы ищем человека по имени Эгисф. Знаешь, как его найти?

Вместо ответа проводник протянул раскрытую ладонь, куда Филон, вздохнув, уронил серебряную капельку сифносской драхмы. Проводник повертел монету в руке, куснул ее и с удовлетворением осмотрел отпечаток собственных зубов на бычьей голове. Он показал грязным пальцем в сторону ручья, который они только что перешли. Чистая, прозрачная вода его тоже считалась священной.

— Там! — сказал проводник. — Надо пройти две тысячи шагов вверх по течению. Его все тут знают. Это же царь, которого прогнали из собственного дома. Селлы приютили его.

Селлы. Полуголые жрецы, никогда не знавшие обуви и круглый год спавшие на голой земле. Они залезают на священный дуб и слушают шелест его листьев. Здесь, между двух горных хребтов, ветер не прекращается никогда. Он колышет ветви огромного дерева, а тощий, полуголый жрец, сидящий наверху, внимает воле богов. Именно такую картину и застал Филон. Паломники из ближних и дальних земель протягивали селлам свои дары, а те указывали им место на пригорке. Паломники будут ждать. Они пришли издалека, что им еще несколько часов или дней.

— Который из них? — спросил Филон проводника, и тот безошибочно ткнул рукой в человека лет сорока, который с отсутствующим выражением лица сидел неподалеку на поваленном дереве.

Бывший царь был одет просто, но оборванцем отнюдь не выглядел. Длинный хитон и теплый плащ тонкой работы вроде бы говорили о том, что этот человек не бедствует. Все же он не голым ушел из Микен, а прихватив казну и слуг. Но отрешенный взгляд, на котором читалось покорное равнодушие, свидетельствовал совсем о другом. Дерьмово у него на душе. Этого человека съедала неизбывная тоска. Съедала с того самого момента, как двоюродные братья изгнали его из родного города. Длинные светлые волосы спадали на плечи, а руки, никогда не знавшие труда, были сложены на коленях.

— Царь Эгисф? — Филон почтительно поклонился изгнаннику.

— Меня давно не называют так, — ответил этот человек, который с трудом вышел из привычного оцепенения. — Кто ты и что тебе нужно?

— Меня зовут Филон, царственный, — вновь склонился писец. — Я служу царю острова Сифнос Энею…

— Никогда о таком не слышал, — равнодушно ответил Эгисф. — Зачем ты приехал? Ты хочешь посмеяться надо мной, как делают многие из ахейцев?

— Вовсе нет, — покачал головой Филон. — Моему повелителю стало известно, что некий Агамемнон, незаконно занимающий трон в Микенах, уведет ахейское войско в поход на Трою. А в это время на беззащитные земли Арголиды, Аркадии, Эолиды и Мессении нападут дорийцы царя Клеодая.

— Проклятье! — Эгисф вышел из оцепенения и ударил кулаком по бревну, на котором сидел. — Эти сволочи разорят там все! Дикари, которые едва научились лепить горшки! Мои Микены! Их даже защитить некому!

— Мой царь рассчитывает, что их защитите вы, царственный, — склонился Филон.

— Как? — с горечью в голосе ответил Эгисф. — Ты спятил, писец? Как я смогу это сделать? Да, у меня есть немного серебра, но оно уже подходит к концу. Со мной полсотни человек, и они едят каждый день. Скоро я сам буду спать на голой земле, как те жрецы, что приютили меня.

— Мой царь поможет, — обронил Филон.

— Говори! — требовательно посмотрел на него Эгисф. — Я законный царь Микен! Я и только я! Во мне течет священная кровь! Мой отец взял свою дочь на ложе, чтобы закрепить мое право[23] на власть! А братцы Менелай и Агамемнон — просто бродяги и воры, которые украли мое достояние!

— Мой господин тоже так считает!

Филон поднял глаза к облакам, набирая в грудь воздуха. Он сейчас повторит в точности слова царя Энея, но он не верил ничему из того, что услышал от него. Многоопытный писец изрядно опасался гнева бога Поседао, который после такого святотатства может наслать бурю на обратном пути.

— Мой господин строит храм Повелителю Волн, и после жертвоприношения было ему видение. Бог Поседао приказал помочь вам в вашем праведном деле. Мой царь послушен приказу божества, он в точности исполнит его волю.

— Сколько он даст? — жадно впился в него взглядом Эгисф.

— Три таланта серебра, — ответил Филон, и царь даже задохнулся от услышанного. — Один вы получите сразу, а остальное в тот момент, когда ваше войско встанет на перешейке у Коринфа.

— Мне не хватит этого, чтобы отвоевать Аргос, — ответил Эгисф, подумав немного. — Хотя да, это целая куча серебра. Мне самому до конца жизни хватило бы. И еще детям бы кое-что осталось. Но Микены с этим не взять.

— Мой господин говорит, — тонко улыбнулся Филон, — что самую высокую стену легко перешагнет осел, нагруженный золотом. Если вы прогоните дорийцев, то оставшаяся знать Арголиды и окрестных земель присягнет вам. А если вы подойдете к стенам Микен, и этот город не покорится, то указанный осел прискачет к вам тут же, весело стуча копытами.

— Что нужно твоему господину? — в лоб спросил Эгисф, который отнюдь дураком не был и реалии жизни понимал прекрасно.

— О! Пустяки! — расплылся в улыбке Филон. — Несколько несущественных вещей, не стоящих вашего беспокойства. Совершенно неважных… Точнее, они были бы важными, если бы вы сейчас были царем Микен. Но поскольку вы обычный изгнанник, я думаю, несколько клятв у священного дуба вас не затруднят.

— Какие именно клятвы нужны твоему царю? — нахмурился Эгисф.

— Сейчас! Сейчас! — засуетился писец, достав из глубин своих одежд длинный свиток папируса, верху донизу испещренный незнакомыми бывшему микенскому владыке значками. — Я вам сейчас зачитаю… Вы знаете, эти новые буквы — просто чудо какое-то! Пусть господин соизволит начертать свое царственное имя на этом листе. Я слышал, он умеет читать и писать. Нет чернил? Ничего страшного. Кровью подпишем, прямо под ветвями священного дуба. Вдруг забудется чего…

Дней десять спустя «Тритон» вновь зашел в крошечную бухту, напоминающую по форме перевернутый кувшин. Изрядно похудевший за время похода Филон сошел на берег и двинулся к дому царя Одиссея, отпихивая ногами бестолково суетящихся гусей и коз, которых голый мальчишка лет десяти гнал пастись куда-то в горы, где виднелась сочная зелень. Здесь, около селения, для них уже не было ничего подходящего. Проклятые твари не просто съедали все, до чего могли дотянуться, они даже корни выбивали острыми копытами, порой превращая цветущую землю в бесплодную пустошь.

Филон зашел во двор, где царица Пенелопа отчитывала нерадивую рабыню и, коротко поклонившись ей, открыл дверь в дом. Ему уже сказали, что Одиссей еще здесь, а раз так, то он должен зайти к нему. Они ведь хотят заночевать на Итаке, неприлично не показаться на глаза хозяину и не поделиться свежими новостями. Писец прошел в мегарон и остановился. Здесь никого не оказалось, зато отчетливо был слышен разговор, который два человека вели в соседней комнате. Филон замер, не дыша, стараясь не пропустить ни единого слова.

— Ты зря сюда пришел, Паламед! — послышался раздраженный голос Одиссея. — Это не моя война, я не потащусь в такую даль! Проваливай! Меня не достанут здесь. Агамемнон не поведет свой флот вокруг Пелопоннеса.

— Ты знаешь, как я пришел сюда? — насмешливо спросил Паламед. — Я перетащил корабли через перешеек у Коринфа[24]. Весь путь занял считаные дни. А если это повторит царь Агамемнон? Как думаешь, что он сделает с твоими островами в ответ на непослушание?

— Он не сунется туда, — не слишком уверенно ответил Одиссей. — Немногие умеют это делать. Я слышал, там легко проломить днище корабля.

— Я его проведу, если ты не исполнишь свою клятву, — спокойно произнес Паламед.

— Хорошо! Я пойду с тобой, — свирепо засопел Одиссей. — Но я тебе не забуду этого никогда. Так и знай, Паламед[25].

— Схожу-ка я на улицу! — буркнул себе под нос Филон. — Воздухом подышу немного, а потом вернусь. Какой, однако, интересный разговор. Господин обязательно должен узнать об этом.

Месяцем позже.

Порт Авлиды был переполнен кораблями. Тут, в самом узком месте пролива, отделявшего остров Эвбея от материка, и назначил сбор войска царь Агамемнон. Из Беотии, которой принадлежал этот город, до Эвбеи можно добраться вплавь. Едва ли две сотни шагов от одного царства до другого. Эти воды, запертые скалистыми берегами со всех сторон, спокойны всегда, напоминая небольшое озерцо.

Десятки кораблей уже пришли сюда и были вытащены на берег. Воины разбили свои шатры вокруг них и развели костры. Должны прийти еще десятки кораблей со всех концов Великого моря, от Итаки до Родоса, и от Пилоса до Гомоллы Фессалийской. Ахейцы, локры, беотийцы, минийцы, абанты, критяне, этолийцы, мирмидоняне… Множество племен и вождей ждут здесь. Кто-то явится по приказу ванакса, кто-то — исполняя давнюю клятву, а кто-то и вовсе из-за жадности к крови и добыче. Все эти люди хорошо понимали друг друга, их наречия были близки. А потому-то весть о старинном пророчестве перелетала от костра к костру, и от отряда к отряду, порождая в воинах недовольство. Никто из них не хотел идти против воли богов. Это было первое, о чем узнал царь Агамемнон, когда прибыл в Авлиду.

— Что там за шум? — недовольно спросил ванакс своего слугу, который вошел в шатер намного торопливей, чем того требовали приличия. Даже поклон его показался царю быстрым и небрежным. Ванакс подавил вспыхнувшее было желание разбить ему морду. Наверное, у слуги имеются на то веские причины.

— Воины, господин! — ответил бледный как мел слуга. — Они отказываются идти в поход, великую жертву требуют.

— Мы принесем в жертву десять быков, — непонимающе посмотрел на него царь. — Так всегда делается. Чего они еще хотят?

— Они говорят… — слуга невольно проглотил набежавшую слюну. — Они говорят, что нужно человеческой жертвой умилостивить богов.

— Ну и умилостивим! — Агамемнон начал гневаться. — Зарежем раба какого-нибудь, да и делу конец.

— Не согласятся они на раба, — замотал головой слуга. — И даже на царское дитя, рожденное рабыней, не согласятся. Говорят, какое-то старинное пророчество есть. Пусть владыка выйдет к воинам и послушает их сам.

Агамемнон, закипая гневом, откинул полог шатра и вышел на улицу, прикрыв глаза от слепящего солнца. Его ставку окружили тысячи воинов, которые смотрели на него с немым ожиданием.

— Чего вам? — сварливо спросил Агамемнон, по хребту которого побежал ледяной холодок. Даже простые копьеносцы из диких земель смотрели на него так, как будто он был что-то им должен.

— Жертва, царь! — выкрикнул один из них, крепкий мужик с вытекшим глазом, и плешивый, как коленка. — В жертву принеси плоть от плоти своей, иначе не будет нам удачи в том походе.

— Да вы спятили, что ли? — заревел царь, обводя воинов наливающимися кровью глазами. — Мне своего сына зарезать нужно, чтобы вам не страшно было на войну пойти?

— Сына резать не нужно, — рассудительно ответил тот же воин. — Он у тебя один. Дочь принеси в жертву богам, иначе воины не пойдут с тобой. Дочерей у тебя три.

— Ты кто такой? — прохрипел Агамемнон, с ненавистью разглядывая воина.

— Я Калхас, — с достоинством ответил тот. — Я всегда правду в лицо говорю!

— Тебе, наверное, за это глаз выбили? — усмехнулся царь, но никто не засмеялся.

— Я глаз в битве потерял, — гордо подбоченился воин. — Не тебе меня в этом упрекать, царь. Я от боя не бегаю, но против воли богов не пойду. И никто из этих воинов не пойдет! А боги говорят, что царевна или царевич должны на жертвенный камень возлечь.

Агамемнон, сердце которого сжалось от горя, оглядел буйное людское море. Он цеплялся взглядом за равнодушные глаза, и ни в ком не встретил сочувствия. Этим людям было плевать на его боль, они верили в пророчество.

— Десять красивых рабынь в жертву принесу! — крикнул Агамемнон, но его голос потонул в возмущенных воплях. — Пятьдесят! Сто! Сто рабынь! Неслыханная жертва! Небывалая!

Агамемнон пытался перекричать людское море, но он не слышал даже сам себя. Чутьем человека, который правит уже много лет, он ощутил тщетность своих стараний. Они с места не сдвинутся, пока не получат желаемого. Он не стал больше унижаться перед ними. Царь повернулся и вошел в шатер, в который уже набились вожди племен и басилеи подвластных ему областей.

— Если хочешь начать эту войну, прикажи доставить сюда свою дочь, ванакс, — сказал Нестор, убеленный сединами муж, самый разумный из всех присутствующих.

Агамемнон обвел глазами собравшихся. Сфенел, верный соратник, Диомед, храбрейший из храбрых, громила Аякс, афинянин Менесфей, Тлеполем с Родоса, прячущий в бороде кривую усмешку Одиссей и даже родной брат Менелай. Все они смотрели на него с немым ожиданием.

— Идите все, я поступлю как должно, — вымолвил царь, и через мгновение его шатер опустел.

— С вестью к царице поедешь, — выдавил из себя Агамемнон, когда слуга почтительно застыл рядом. — Сообщи, что моя дочь Ифигения замуж пойдет за вождя мирмидонян Ахиллеса. Пусть царевна едет сюда немедля. Если проболтаешься кому-нибудь в Микенах, кожу с тебя сдеру! Пошел вон!

Слуга выскочил из шатра, а царь завыл раненым зверем. Он молотил по столу огромными кулаками, клоками рвал волосы и бороду, а потом упал наземь, заплакав впервые за много лет. Он уже сделал свой выбор, и он заставит троянцев сторицей заплатить за него.

Конец второй книги цикла.