Тиран Золотого острова

Глава 22

Год 1 от основания Храма. Месяц третий, не имеющий имени. Март 1176 года до н. э.

До восхода Плеяд[21] оставалось еще добрых полсотни дней, но корабль под водительством критянина Кноссо вышел из порта Сифноса, держа путь на запад. Рискованное это дело, очень рискованное, но отчаянный мореход уверил, что приведет судно ровно туда, куда нужно. Если, конечно, морские боги будут благосклонны к ним. Приличные люди не ставят парус до наступления сева, но кто сказал, что морские разбойники — приличные люди? Они не соблюдают обычаев, по которым живут остальные.

«Тритон», на котором пошло пять десятков корабельной стражи под командованием карийца Сфанда, взял на свой борт еще одного человека. В трюме биремы, обнимая тяжеленный сундук, сидел писец Филон, который даже с лица спал, так боялся того, что может случиться. Небывалую службу потребовал от него царь Эней, неслыханную…

В первый день корабль достиг Пелопоннеса, но Кноссо не стал огибать Малейский мыс. Он приказал вытащить судно на берег, а потом прямо там же перерезал горло истошно блеющей козе, которую прихватил с собой для этой цели. Алая кровь окрасила прибрежные воды, а критянин, вырезав самые вкусные куски, с размаху бросил их в нетерпеливо набегающие серые волны. После этого он налил в плошку воды, положил туда сухой лист и какую-то иглу, да так и просидел несколько часов, закручивая лист то в одну сторону, то в другую. Филон то и дело слышал сдавленные ругательства вперемешку с именами богов, а Кноссо так и заснул около этой плошки. Утром критянин первым делом проверил, в какую сторону смотрит игла, бережно положил ее в шкатулку, а потом дал команду отплывать.

В тот день они обогнули-таки выставленный вперед палец огромного полуострова и, не став прижиматься к берегу, пересекли Лаконский залив поперек. Кноссо при этом не отрываясь смотрел на плошку, в которой колыхался листик с той самой непонятной иглой. Они обогнули мыс Тенарон и точно так же переплыли Мессенский залив, за которым начинались земли царя Нестора, басилея Пилоса. Там они заночевали еще раз. Дальше нужно плыть точно на север, вдоль западного побережья Пелопоннеса. К величайшему удивлению Филона, выяснилось, что Великое море не так уж и велико. Он всегда думал, что Итака — это дикий край обитаемой земли, а оказалось, что до нее всего-то четыре дня пути. Шесть, если ползти вдоль берега подобно черепахе.

В глубокий залив, окруженный сушей с трех сторон, почти никогда не заходит большая волна. Здесь, в самой дальней его точке и обосновался царь Одиссей, повелитель здешних вод. Он не стал изменять наследию предков, а потому так и остался жить на острове, который был куда меньше, чем соседний Закинф и Кефалиния. Хотя, скорее всего, он остался здесь потому, что проход к его столице (ну, если можно было так ее назвать), до того узок, что даже посредственный пращник перекинет камень с одного берега на другой. Кноссо рисковать не стал и бросил якорь неподалеку, отправив гонца к царю.

Филон внимательно разглядывал того, о котором столько слышал. Гроза западного берега, отчаянный грабитель, работорговец и купец, Одиссей Лаэртид, принял его у себя без промедления, чем удивил писца несказанно. Господин предупредил его, что с царем Итаки они не враги, но все же Филон до самого конца не верил. Не верил и боялся. Среднего роста, широкоплечий воин с вьющимися темно-русыми волосами и обветренным лицом, несомненно, был умен. В таких вещах Филон никогда не ошибался, и он сделал себе зарубку на память: не сболтнуть бы лишнего.

— Хорошие корабли у твоего царя, Филон, — сказал Одиссей, когда молчаливые женщины под надзором юной царицы Пенелопы выставили на стол угощение. Лепешки и соленая рыба, козлятина и оливки, чистая вода и вино. Филон налил себе и плеснул немного на земляной пол, славя богов.

Приземистый дом, выстроенный в один этаж, великолепием не поражал. Он, по обычаю остров, сложен из грубых каменных глыб и накрыт черепицей из небольших плиток сланца. Во дворе его пасутся козы, гуси и свиньи, а хижины подданных повелителя Ионических островов окружали дворец в художественном беспорядке. Пиршественный зал вместил бы едва ли десяток человек, и именно столько их возлежало на деревянных ложах перед низкими столиками, уставленными едой и вином. Филон, Сфанд, Кноссо и еще несколько достойнейших людей с мордами отпетых разбойников. Масляные лампы, слепленные из глины, освещали зал тусклым светом, а жаровни царь и вовсе приказал унести. Здесь, в тесноте, собралось столько мужей, что и так дышать нечем.

— Вы не побоялись выйти в море в такое время! И даже Китиру прошли без боя, — произнес Одиссей и захохотал. — Тамошние ребята не успели выйти на свой промысел, только проводили вас взглядом! Хорошо вы придумали!

— Я склоняюсь перед мудростью своего государя, — чинно ответил писец, прожевав кусок тунца. А наемник Сфанд кивнул и замычал согласно, пережевывая угощение. Он тоже склонялся.

— Царь Эней так хорош? — впился Одиссей в писца пристальным взглядом. — Люди болтают разное, но я давно не верю врунам.

— Я думаю, они и малой доли не знают, — небрежно ответил Филон. — Я по сравнению с ним чувствую себя мальчишкой.

— А каково его слово? — нарочито небрежно спросил Одиссей. — Верно ли оно? Или его слова — пустой звук?

— Его слово тверже бронзы, царь! — с достоинством ответил Филон. — Он просил передать, что пока ты будешь в походе, его воины не тронут твои владения. Я оставлю тебе клетку с голубем. Если твоя жена и сын попадут в беду, пусть выпустят его. Мой царь тут же узнает об этом и пришлет помощь.

— Надо же! Не думал, что так можно, — усмехнулся Одиссей, но глаза его не выражали и капли веселья. — Что ж, я буду ему обязан, хотя у меня все же есть надежда, что тот поход не состоится. Уж больно далеко идти. Что нам в той Трое! Агамемнону нужен путь на восток и олово, а что там делать мне? Добыча? Да я потеряю больше, и много хороших парней положу ни за что.

— Согласен, — кивнул Филон, поставив на стол пустой кубок. — Ты дашь нам проводника в Додону, царь?

— Дам, — кивнул Одиссей. — Иначе вам ни за что не пройти мимо Керкиры. Тамошний басилей просто зверь какой-то. Да и воды ее коварны, особенно сейчас, когда Семь Сестер еще не взошли.

Уф-ф! — едва заметно выдохнул Филон. Он и не рассчитывал на такой удачный исход, ведь они вышли так рано в дорогу по одной простой причине. К их возвращению Одиссея на Итаке может уже и не быть.

Феано пролежала всю ночь, не сомкнув глаз. Эта ночь была уже не первой такой. Сон у нее пропал напрочь, ведь поход за море с каждым днем все больше и больше обретал реальные очертания. Сначала он казался ей глупой шуткой и пустопорожней пьяной болтовней, а потом во дворец Менелая зачастили знатные воины-колесничие, а за ними и воины попроще, закончившие полевые работы. Копьеносцам куда сложнее покидать родные края. У них, в отличие от колесничих, нет крестьян и рабов. Недовольство стояло просто невероятное. Ведь если поход затянется, кто будет кормить их семьи? Пикантности в ситуацию добавляло то, что Хеленэ считалась законной царицей Спарты, а Менелай… А Менелай был как бы при ней.

Спартанский царь крутился, как мог. Воины идти за море отказывались наотрез, а потому он давал пиры, льстил, взывал к совести и упрекал в трусости. На это воинам было ровным счетом наплевать, но вот обещание добычи после грабежа богатейшего города перевесило все остальное. Менелай, нащупав верную дорогу к цели, теперь только и делал, что расписывал несметные богатства Трои и слабость ее защитников. Получилось так, что к концу зимы все воины до единого считали, что троянцы — трусливые мужеложцы, а тамошние бабы ходят, завернутые в пурпур и увешанные золотом с головы до ног. Вот прямо как наложница царя Феано, которая, как говорили, была родом откуда-то из тех мест. Все хотели себе такую бабу, а потому к началу похода спартанское войско пылало энтузиазмом и считало, что стены Трои рухнут ровно в тот момент, когда корабли ванакса Агамемнона ткнутся своими носами в берег страны Вилуса.

За эти месяцы Менелаю удалось повернуть дело так, что как будто бы подлые троянцы у него любимую жену украли, и его воины, питавшиеся только смутными слухами, в это поверили. Все до единого выражали теперь желание попутно с грабежом Трои еще и спасти из плена свою законную царицу, обещая за нее любого в порошок стереть. Ведь, что ни говори, а род царя Тиндарея правил этими землями столетия. Феано даже ежилась зябко, когда слышала их пьяные возгласы. Ей самой все это ничего хорошего не сулило.

— Да что же делать-то мне, бедной?

Феано до боли в глазах всматривалась в темноту своей комнаты, которая озарялась лишь розоватым отблеском бронзовой жаровни. Она теперь спала на кровати, на тюфяке, набитом соломой, в отличие от прочих женщин дворца, довольствовавшихся охапкой тростника. Сын Мегапенф сопел рядом, он не мешал матери думать. Феано встала и подбросила в жаровню углей, вдохнув горячего дымного аромата.

— Царь наш Менелай — простак редкостный, — говорила девушка сама с собой. — Он думает, что в бараний рог свернет Хеленэ, да только не получится у него ничего. Она не такая дура, какой он ее считает. Воины за нее горой, и она это поймет сразу же, как только переступит этот порог. Получается так, что если законная царица вернется, конец моей сладкой жизни! Менелай ради спокойствия в своих землях с ней помирится, а сама Хеленэ нипочем не потерпит наследника от наложницы. Она знает, что с ней тогда в старости будет. Одно дело, когда дворовая девка очередного раба рожает, который будет коров пасти, а совсем другое — законный царский сын! Если Хеленэ сама мальчишку родит, Менелай отдаст ей меня на растерзание и не поморщится даже. Воины все равно не примут царя, рожденного наложницей. А раз так, Хеленэ меня в землю втопчет, и никакой Менелай меня не защитит. Он даже делать этого не станет, чтобы с воинами не ссориться. И тогда меня или со двора погонят, или на черной работе сгноят. Если повезет, ткать буду от рассвета и до самой ночи, как рабыня простая. А если мне здешнее бабье припомнит, как я по щекам их била? Тогда совсем беда-а…

Феано пригорюнилась, точно зная, сколько врагов нажила во дворце за месяцы безраздельной власти. Даже дочь царя Гермиона ненавидела ее до дрожи, как ни старалась Феано быть ласковой. Десятилетняя девчонка только брезгливо отворачивалась, когда она пыталась с ней заговорить.

— Да как же мне этот поход проклятый сорвать? — мучительно думала Феано, но ничего достойного в голову не приходило. До этого самого момента…

— Ванакс Агамемнон! — вскочила она на постели, отбросив в сторону покрывало. — А ведь я знаю, какую цену попросить у тебя за милость богов. Такую, которую ты точно не захочешь платить!

И только после этого она впервые за долгие недели провалилась в черное и глубокое, как преисподняя Аида, забытье, в котором не было сновидений.

Пир! Последний пир перед уходом войска. Менелай поведет на войну не сотню воинов, как думал поначалу, а все две, большую часть из тех, кто должен защищать его царство. Он зачинщик этого похода, он не может привести горстку людей. Да, у него не самая богатая земля[22]. Пилос, Фивы или Тиринф куда богаче, а из прибрежной Фессалии, Фтиотиды и Магнесии могут привести больше воинов. Слишком уж тесно становится там. Крошечные царства и сами рады избавиться от лишних ртов, а война, как ни крути, наилучший выход из этой затруднительной ситуации.

В тот день у подножия холма, на котором стоял дворец спартанских царей, собрались все, кто имел право носить оружие. Знатные колесничие встали наособицу. Им, блистающим бронзой доспехов, не пристало смешиваться с теми, кто идет в бой полуголый, с одним лишь копьем и щитом. Между ними пролегает непреодолимая пропасть, хоть и не смогут благородные показать в том походе все свое воинское умение. В Трою повезут только царские упряжки, остальная же знать будет биться в пешем строю. Колесницы и коней повезут на отдельном корабле, бережно уложив разобранные повозки и запасные колеса к ним. Их понадобится много. Невесомый деревянный обруч на четырех спицах может лопнуть, просто наехав на крупный камень.

— Жребий, благородные! — крикнул Менелай, одетый ради такого случая в пурпурный плащ и золотое ожерелье. — Подходите и тяните жребий! Пусть бессмертные боги решат, кому идти в этот поход!

Воины загудели оживленно и потянулись к царю, который держал перед собой мешок, наполненный глиняными черепками по числу собравшихся здесь людей. Пустой черепок — воин остается дома, черепок, перечеркнутый крестом — воину повезло, он пойдет на войну, где возьмет богатую добычу. По одному подходили мужи, испытывая волю богов. Одни радовались, как дети, другие хмурились. Причем порой радовались те, кто оставался дома, а хмурились счастливцы, которым предстояло покрыть себя бессмертной славой в дальнем походе. Воинов, привычных биться на скалистых пустошах родного Пелопоннеса, который можно пройти наискосок за несколько дней, дорога по морю длиной в месяц не на шутку пугала. Они, не бывавшие зачастую дальше Микен и Хелоса, даже представить себе не могли, до чего огромен мир.

Феано, стоявшая у всех на виду, притягивала к себе жадные взгляды воинов. Ее броская красота, богатые одежды и яркие украшения порождали различные слухи, переходившие от очага к очагу. Многие воины видели ее впервые и теперь не могли оторвать от нее взгляда, прожигая девушку до самых пят. Но Феано не замечала их, она лишь гордо поднимала голову, встав позади своего царя. Менелай даже не замечал ее, он был слишком поглощен происходящим. Ей никогда не встать рядом с ним, ведь как ни старалась Феано занять место царицы, до только тщетно все. Она чужачка, бывшая пленница. Ее не принимали всерьез.

Менелая окружали знатнейшие из знатных, царские экеты, или спутники. Они шумели, хвастались друг перед другом бронзой оружия и золотом поясов. Они уже делили будущую добычу, но Феано не слушала их болтовню. Она стояла обманчиво расслабленная, словно львица, которая лежит у водопоя в ожидании зазевавшейся косули. Когда наступит нужное время, Феано сделает свой бросок, быстрый, точный и беспощадный. Вот оно! Сейчас! Менелай отошел в сторону, чтобы поговорить с одним из колесничих, а его спутники остались ждать, наблюдая, как тянут жребий пращники и копьеносцы.

— В моей земле знают, что Трою можно взять только одним способом, — негромко произнесла она, незаметно подойдя сзади к кучке знати, кутающейся в плащи.

— О чем ты, женщина? — резко повернулся к ней Кратесий, первый из спутников Менелая.

— Только тот царь, что принесет небывалую жертву, покорит Трою, — ответила Феано, едва шевеля губами. Теперь на нее, похожую на статую богини, смотрели все. Смотрели с тупым недоумением, словно на бронзовую жаровню, что вздумала вдруг заговорить.

— Я родом из страны Вилуса, — не моргнув глазом, соврала Феано, которая и сама уже свято верила в свое высокое происхождение, — а царь Приам — мой дальний родственник через род владык соседнего Дардана. В моей семье это знают все, ибо таково тайное пророчество, которое столетиями передается от отца к сыну.

— Говори! — требовательно произнес Кратесий. — Что за жертва такая небывалая? Сто быков нужно отдать богам?

— Богам не нужны какие-то быки, — презрительно скривила Феано прекрасное лицо. — Пророчество таково: лишь тот царь, что не пожалеет свое законное дитя ради обладания Троей, достоин владеть великим городом! Тот же, кто не готов на такое свершение, погубит свое войско понапрасну. Если армию поведет трус, то никому из вас не суждено вернуться домой. Неприступную Трою не взять без помощи богов, а они не станут помогать без богатого подношения. Они не удовлетворятся ребенком бессловесной рабыни. Только царская кровь должна окропить жертвенник.

— Это все? — спросил Кратесий, который смотрел на нее во все глаза.

— Не все, — Феано покачала головой. На ее лбу сверкнул красный камешек, которым был украшен золотой обруч, обнимающий непослушные волосы. — Первый, кто ступит на троянский берег, непременно погибнет. Ибо такова воля богов.

И Феано, завернувшись в длинный плащ, пошла наверх, во дворец. Она изрядно замерзла на пронизывающем ветру. А знатные колесничие погрузились в глубокие размышления. Им, слепо верящим в потустороннее, все сказанное казалось понятным и логичным. Да и человеческие жертвы — дело не то, чтобы очень редкое. Только обычно для этого использовали рабов и пленников. Но тут ведь и впрямь война ожидается небывалая, а значит, и жертва должна быть такой же. Сегодня вечером Феано предстоит ответить на несколько неприятных вопросов, и она на них ответит. И даже поклянется на жертвеннике Великой Матери, если понадобится. Она готова пойти до конца.

— Баба из царского рода с пророчеством шутить не станет. Я ей верю! — сказал Кратесий после недолгого раздумья, а остальные экеты согласно заворчали.

Новое знание как нельзя лучше легло в их картину мира. Милость богов-олимпийцев напрямую зависит от обилия подношений. А раз так, то ванаксу Агамемнону поневоле придется сделать нелегкий выбор.