Ужасно-прекрасные лица

Глава 24. Наши дни

Дни сливаются воедино.

В студии мы изгибаемся и совершенствуем наши тела под безжалостную музыку, танцевальные связки теперь стали нашей второй натурой. Песня — это живое существо, проникающее под кожу, вытягивающее позвоночник, разгибающее конечности. Боль и чувство дискомфорта исчезли. Меня захватывает особая, всеобъемлющая сосредоточенность.

Часы пролетают незаметно.

Я постоянно напеваю музыку, мелодия срывается с губ непрерывным потоком, как выдох. Когда я не напеваю, ноги навязчиво выстукивают ритм, а руки барабанят по бёдрам.

Больше никаких тренировок по актёрскому мастерству и сценическому искусству. Мы танцуем весь день, с утра до ночи, без остановки. Но я совсем не устала, меня подпитывает неиссякаемая энергия, которая не даёт мне покоя.

Девушки вокруг меня тоже начинают казаться одинаковыми. Все сменили причёску и макияж, чтобы выглядеть единым целым. Блестящие глаза-блюдца подмигивают мне из-за каждого угла. Розовые губы округлились, лица выглядят острее, скулы стали более очерчены.

Кажется, ещё вчера мне нужно было сделать что-то важное.

Но сейчас ничто не кажется мне столь важным, как танцы.

— Вы все хорошо поработали, — мисс Тао наблюдает за нами с передней части зала. — Вы почти готовы к завтрашнему финалу.

Финал уже завтра?

Из ниоткуда ясность пронзает череп, словно нож для колки льда, и я перестаю двигаться, как неподвижный валун в потоке танцующих тел.

Какой сегодня день? Какая сейчас неделя?

Я лихорадочно оглядываю зал, как будто где-то висит календарь. Сколько я здесь нахожусь?

— Санди, что с тобой? — спрашивает кто-то справа.

Когда я в последний раз разговаривала с мамой?

— Почему ты остановилась? Ты устала? — спрашивает кто-то слева.

Я смотрю по сторонам на почти одинаковые лица. Я заставляю губы изобразить улыбку.

— Я в порядке, — заверяю я их.

Я не могу отличить их друг от друга или от остальных девушек, которые стоят позади.

Ночью я спешу по коридорам в компьютерный класс. Несмотря на то, что мама всегда держала меня на расстоянии вытянутой руки, в моменты кризиса я по-прежнему чувствую врождённое желание подбежать к ней и прижаться, как делала, когда пугающие карнавальные наряды привели меня в ужас во время первого Хэллоуина.

Я поднимаюсь по лестнице и обыскиваю второй этаж, сворачиваю за угол, прохожу мимо ряда административных кабинетов и пустых комнат для совещаний, а потом возвращаюсь к лестнице, прочесав весь этаж. Может быть, это всё-таки не на втором этаже? Я мотаю головой и спускаюсь обратно на первый этаж. Я прохожу его весь и сворачиваю в несколько коридоров, которые не входят в протоптанный ежедневный маршрут танцевального зала, раздевалок, столовой и репетиционных комнат.

Компьютерного класса здесь нет.

Я возвращаюсь к лестнице и снова поднимаюсь на второй этаж, совершаю ещё один обход по белым коридорам и в конце концов делаю полный круг, возвращаясь к лестнице.

Моё сердце сжимается. Я не могу его найти. Я не могу найти компьютерный класс.

Почему я не могу вспомнить, где он находится?

Хотя я знаю, что на третьем этаже есть только общие комнаты, я всё равно поднимаюсь туда и начинаю поиски заново.

С другого конца коридора приближается группа девушек, звук их смеха одновременно мелодичный и пронзительный. Я поворачиваюсь и ныряю в душевую, внезапно испугавшись их взгляда из-под ресниц и этих улыбок, обнажающих ряды совершенно белых зубов.

В душевой влажно, зеркала запотели от конденсата. Брызги из общих душевых у меня за спиной. Я прислоняюсь к раковине, хватаясь за край столешницы, и задерживаю дыхание, пока снаружи не раздаются нервирующий смех и торопливые шаги.

Я протягиваю руку, чтобы вытереть капли воды с зеркала, и смотрю на своё отражение.

"Успокойся, — говорю я себе. — Тебе нужно успокоиться".

Но чем дольше я смотрю в зеркало, тем больше начинаю замечать несоответствия в рельефе своего лица.

Я провожу пальцами по надбровной дуге. Не кажутся ли мои широко посаженные глаза немного ближе друг к другу? Я прижимаю пальцы к переносице. Кажется ли переносица немного выше, более скульптурной? Я прижимаю ладони к впадинам на щеках. Я похудела? Или моё лицо выглядит...

Другим?

Затем душ выключается, из кабинок с паром доносится весёлое жужжание. Это та песня, под которую мы танцуем — единственная песня, — и пальцы автоматически начинают отбивать ритм по столешнице раковины в ответ.

Ко мне подходит девушка, завёрнутая в полотенце. На её лицо нанесена глиняная маска, толстый слой коричневого налёта на коже, оставляющий только большие круги вокруг глаз и рта.

— Привет, Солнышко, — беспечно говорит она.

Это Алексис. Когда её лицо вот так закрыто, меня не отвлекают её черты, и я мгновенно узнаю её голос.

— Не правда ли, какой чудесный вечер? — она удовлетворённо вздыхает.

— Алексис, что с тобой случилось? Почему ты ведёшь себя по-другому?

Я не могу этого понять.

Она не отвечает, только поворачивается к зеркалу и снова начинает напевать, теребя пальцами край маски, когда начинает снимать её. Глина упрямо липнет к коже, Алексис впивается ногтями в её коричневые края и тянет. На линии волос появляется красная линия в форме полумесяца, постепенно расширяющаяся по мере того, как она стягивает маску.

— Алексис, это... — голос застревает у меня в горле.

Раздаётся тошнотворный хлюпающий звук, когда маска отрывается вместе с кожей. Постепенно её лицо сползает: брови, виски — отслаивается, как кожура перезрелого фрукта. Её лоб — обнажённый шар красной плоти, блестящий под светом ламп. Она продолжает напевать.

— Прекрати, тебе же больно! — хриплю я.

Она поворачивается ко мне, её лица наполовину нет. Её глаза — два мерцающих островка бледной кожи в кровавом море, нос почти ободран. Она улыбается своей ослепительной белозубой улыбкой:

— С тобой всё в порядке? Ты выглядишь очень усталой.

Жёлчь поднимается из желудка.

Я выбегаю из ванной, неистовым импульсом меня отбрасывает к стене на противоположной стороне коридора. Я наклоняюсь, тяжело дыша на ковре. Желудок переворачивается, а горло сжимается в агонии. Ничего не выходит. Нарастает паника, на горизонте маячит неминуемый потоп. Капли холодного пота выступают у меня на лбу; язык превращается в густую, вязкую кашицу, заполняющую рот, сердце колотится неровными толчками.

— Что с тобой, Санди? — внезапно рядом со мной оказывается какая-то другая девушка.

Глаза слезятся, затуманивая зрение.

— С тобой всё в порядке, Санди? — спрашивает она меня на ухо, её рука опускается мне на плечо.

— Не прикасайся ко мне! — кричу я, стряхивая с себя эти руки и бросаясь вперёд.

Сквозь приливные волны страха мне удаётся различить номер комнаты Юджинии в общежитии перед собой, как маяк. Её дверь не заперта. Я пробираюсь вперёд и бросаюсь внутрь.

Юджиния сидит за столом, глядя в зеркало на туалетном столике спиной ко мне.

— Юджиния, я... я только что... видела...

Я не знаю, как объяснить то, что я видела в душевой, пытаясь подобрать слова сквозь панику. Именно тогда я замечаю волосы Юджинии. Её волосы, которые всего неделю назад доходили до середины спины, теперь спускаются ниже талии. Она в белом халате, который я никогда раньше на ней не видела.

Я начинаю подходить к ней, но останавливаюсь, услышав напев. Она напевает песню — ту же самую песню. Юджиния медленно поворачивается ко мне на стуле.

У меня вырывается сдавленный всхлип. Её лицо не похоже на лицо Юджинии: глаза слишком большие, щёки слишком тонкие, улыбка слишком широкая.

— Что с тобой, Санди? — спрашивает девушка, похожая одновременно на Алексис, Ханну и Мину, голосом Юджинии.

Позади меня эту фразу повторяет множество причмокивающих ртов.

— С тобой всё в порядке, Санди?

— У тебя всё хорошо?

— У тебя усталый вид.

Когда я поворачиваюсь, у двери толпятся одинаковые улыбающиеся лица. Вытянутые белые руки тянутся вперёд. Они одеты в белые, слишком длинные одежды в пол с широкими рукавами, которые свободно свисают, подолы шуршат по босым ногам. Девушки, которых я видела раньше в коридоре, они тоже все были в белом?

— Тебе лучше прилечь, Санди, — слышится голос Юджинии. Я оборачиваюсь и вижу, что она стоит прямо передо мной, наклонив своё ужасно-прекрасное лицо. — Кажется, ты немного устала.

— Отойди от меня! — кричу я, бросаясь наружу.

Я отталкиваю и распихиваю эти руки, пока не образуется брешь. Я выбегаю из комнаты Юджинии и бегу по коридору с дверями прямо к лестнице. Инстинкт самосохранения полностью берёт верх, и я мчусь вниз по лестнице на первый этаж, чистый ужас толкает меня вперёд.

Нужно убраться подальше от них.

Нужно выбраться отсюда.

Я спускаюсь по лестнице и взбираюсь на площадку, поворачивая налево, к фасаду здания. Верхний свет выключен, и только луна освещает мне путь. Я пробегаю одну пустую комнату за другой. Поворачивая за угол, я оказываюсь в другом тёмном коридоре.

Похоже, это тот самый коридор, по которому мы только что прошли.

Это неправильно.

Я должна быть на первом этаже. Где вестибюль? Где выход?

Я разворачиваюсь на каблуках и направляюсь обратно в другом направлении, по противоположному коридору. И оказываюсь на том же перекрёстке. Как я могла сюда вернуться?

Это не первый этаж. Он не похож ни на один из предыдущих этажей.

Ты сходишь с ума, Санди.

Я обхватываю голову ладонями.

— Перестань так говорить! Я в своём уме! — кричу я в пустые коридоры.

Откуда-то из-за моей спины доносятся высокие звуки припева, как будто обдувают край бокала. Девушки. Они напевают песню. Ту самую песню.

Они идут за мной.

Я ударяюсь спиной о стену, сползаю на пол на корточки. Паника захлёстывает меня, и я бессильна перед натиском. Позвоночник выгибается, лоб прижимается к коленям, грудь сотрясается от бешеных вдохов.

Нежная ладонь ложится на мою руку, её успокаивающая тяжесть так знакома.

Я вскидываю голову. Кэнди опускается передо мной на колени.

Луна освещает её сзади, но я вижу, что её лицо по-прежнему её: стальные глаза, решительные губы, — мой якорь, моя защитница. Я тянусь к ней, отчаянными пальцами хватая её за руки, воротник рубашки, волосы — за что угодно, лишь бы не упасть с выступа.

— Дыши, — говорит Кэнди. — Дыши.

Я делаю, как она говорит, один прерывистый вдох за другим.

— Мне это всё снится? — хриплю я, когда, наконец, снова могу произносить слова. — Что происходит, Кэнди?

Кэнди обхватывает меня и поднимает на ноги.

— Пойдём, — говорит она, подталкивая меня вперёд. — Поторопись.

Ощущение возвращается к онемевшим ногам, и я заставляю себя двигаться — влево или вправо, я больше не могу сказать, я потеряла всякое ощущение пространства. Ещё один коридор, ещё один поворот, и внезапно появляется ещё одна лестница, мы вдвоём летим вниз по ступенькам по головокружительной спирали.

Мы появляемся в фойе. Теперь я понимаю, где нахожусь. Парадные двери прямо перед нами.

Мы почти на месте. Мы почти вышли наружу.

Мы мчимся по главному коридору к фойе, глаза прикованы к открытому морю асфальта, чёрному ночному небу, свободе прямо за стеклом. Когда мы подходим ближе к двери, Кэнди начинает отставать от меня. Я оборачиваюсь, хватаясь за неё.

Она подталкивает меня вперёд:

— Иди!

— А как же ты?! — кричу я в ответ.

Жужжание становится всё ближе, долетая до приёмной с другого конца коридора. Длинные, искажённые тени высоких тел тянутся по стенам. Их так много. Звук такой, будто они прямо за углом.

— Я сказала иди!

Кэнди протягивает руку и выталкивает меня из парадных дверей.

Влажный ночной ветер бьёт мне в лицо. Я падаю на траву лужайки перед домом. Стеклянные двери здания захлопываются — и остаются закрытыми. Кэнди не выходит.

Я вскакиваю на ноги и, не раздумывая ни секунды, бросаюсь обратно к зданию. Я останавливаюсь как вкопанная, когда ноги переступают порог.

Там, где две секунды назад было фойе, теперь огромное пустое пространство. Стойка администратора исчезла. Фреска на стене исчезла. Стульев в зоне ожидания больше нет.

Кэнди тоже нет. Здесь вообще ничего нет.

Только пустое фойе заброшенного здания.