Васильевич. Книга первая. Братик

Глава 24

Событие семидесятое

Как-то уж так всё время выходило, что в Москву из Калуги или наоборот из Москвы в Калугу Юрию Васильевичу приходилось с большими обозами добираться. А они идут со средней скоростью обычного пешехода. Нагрузят телегу с горой, а лошадёнка плохонькая и возчик не на телеге сидит кемарит, и время от времени просыпаясь, кричит на одру свою: «Но, пошла, кабыла нагайская, двигай лошара, кляча сивая, переставляй копыта шибче». Нет, кричать чего этакое он может, а вот сидеть нет. Это же целых шестьдесят кило плюсом. Водитель кобылы идет рядом, а коли дорога в горку наладилась, то и плечико своё хилое подставляет, помогая кабыле нагайской, и под гору не легче ему, висит на телеге лаптями полудранными притормаживая, а снесёт телега лошару его. Из-за этого общая скорость каравана редко сорок вёрст в день превышает. И при расстоянии от Москвы до Калуги в сто пятьдесят вёрст путешествие на четыре дня растягивается.

Боровой ехал в возке на полозьях. Вчерась был Покров Пресвятой Богородицы, середина октября уже. С вечера в храме Покрова как раз в посаде было всенощное бдение, а утром — литургия. После богослужения все дворяне устроили застолье, на котором Юрию Васильевичу с князем Репниным Петром Ивановичем и фрязином Петером Малым пришлось присутствовать, были они почётными гостями. Одно на этом пиру радовало Борового, поскольку Покров не приходится на период многодневного поста, то на стол можно подавать рыбу и мясо и обязательно — блюда, приготовленные из урожая этого года. Так что на любимые свои пироги с рыбой Юрий Васильевич накинулся. А во время всенощной и снег повалил, да густо так и температура упала сразу, так что он и не подумал таять.

калужская крепость 16 века

Возок приготовили заранее, сбили из тонких дощечек в два слоя, между которыми был войлок, а сверху обтянули тканью зелёной из конопли, как должна выглядеть парусина в этом времени Боровой не знал, но скорее всего именно из такой ткани их сейчас и делают, довольно толстая и прочная. Получившуюся коробку приладили к обычным саням и получили возок для брата Великого князя. Если честно, то убожество то ещё, но ездить можно. Ветер не задувает в щели, а маленькая печурка, по его эскизам сделанная кузнецами (буржуйка — обыкновенная), и питающаяся совсем небольшими полешками и щепочками поддерживала внутри комфортную температуру.

Снег поскрипывал под полозьями, солнце отражалось от белого покрывала, укрывшего землю, и заглядывало в стеклянное оконце возка, явно первое в России, а может и в Европе. Слишком дорого пока стекло и редко, чтобы в оконца возков его вставлять. Да, а тут ещё чтобы не разбилось, так вставлено в проём через резиновые уплотнители. Вот это точно первая резина в Европе. Напротив привычно восседал седой почти брат Михаил, и солнечные лучики, заглянувшие в оконце, перебирали его серебряную бороду и гриву, разыскивая чёрные волоски. В руках монаха, сложенных на коленях, лежал обтянутый коричневой кожей блокнот, а на шее, кроме креста на шёлковом шнурке висел свинцовый карандаш. Сам монах мотал головой в такт раскачивающемуся на неровностях дороги возку. Сморила качка бортовая… а когда и килевая, чтобы это не значило.

А вот Юрию Васильевичу что-то не спалось. Думал. Пытался вспомнить кое-что. Мысль виляла, и от этого Боровой злился. Он пытался из памяти выудить знания про поход на Казань в следующем 1545 году. Проходили же. Эх, знать бы студентом, что придётся оказаться в этом времени, всё бы про него наизусть заучил, а так получилось, как всегда. Прочитал перед экзамен за ночь конспект, сдал на четвёрку и забыл на следующий день. Нужно было не про Нагую диссертацию писать, а про князя Серебряного, он же возглавит часть войска, что пойдёт летом на Казань.

Мысль же от воспоминаний всё время сворачивала на брата. На Ивана Грозного. Первого царя. Если от частностей всяких уйти, то этот человек и не правил Россией. Более того, он всегда старался убежать от этой возложенной господом на него обязанности. Не умел править и не привык.

Вся жизнь у него была наперекосяк.

Иван к восьми годам оказался круглым сиротой, и никто не воспитывал его, как будущего правителя. Бабка? Ну, теперь Юрий немного о той бабке знал. Точно ей было не до воспитания будущего правителя, сама хотела править.

Первые три года жизни Ивана правил его батянька — Василий, старый, больной и шибко неудачливый правитель, скорее растерявший отцово наследие, чем приумноживший его.

Потом еще пять лет правила мать в худших традициях всех женщин, управлявших Россией. Со смутами, интригами, казнями, фаворитами — любовниками, неудачными реформами и войнами.

Следом ещё парочку лет правил дальний родственник Иван Бельский, человек может и неплохой, вот только воин и правитель бездарный. Даже место своё уберечь не сумел.

Дальше три года правили ненавистные Ивану Шуйские, тоже дальние родственники, Василий женился на его двоюродной сестре Анастасии Петровне — царевне Казанской, племяннице (по матери) великого князя Василия III, но абсолютно чужие для Ивана по духу и сути. И уж больно жадные, и заносчивые. Эти, правда, воевали неплохо.

На днях начнется время следующих временщиков, ещё четыре года будут править Глинские во главе с дедом Михаилом, пока царь будет чудить и развлекаться. Есть среди этих причуд одна вообще Бородину непонятная, когда человек вытянувший несчастливый жребий, иногда это был и сам Иван, ложился в гроб, а его крыли многоэтажными матерными загибами кто во что горазд. Почему в гроб? Что за радость про себя оскорбления выслушивать? Правили Глинские Россией матушкой отвратно, откровенно грабя страну и пропихивая родню в боярскую думу. Своих литвинов.

А вот после пожара? Формально-то Иван правил, даже венчают на царство его, но только формально. С 1547 по 1563 год правил Россией митрополит Макарий, и у него это получалось, надо честно признать. Куча реформ и все в основном на благо стране. Даже монастыри не пожалеет и оттяпает у них землю, чтобы служилым людям раздать. И может протяни он подольше, и Ливонская война по-другому закончилась бы.

Макарий, чтобы не правил Иван, приставил к нему… приставит к нему личного надсмотрщика протопопа Сильвестра, чтобы не грешил и забывал литвинские порочные привычки юности.

Сможет ли Юрий сам до Сильвестра Ивана от его друзей шляхтичей оторвать?

Событие семьдесят первое

Осень — это не лето. А поздняя осень — это совсем не лето.

Как все путешествия из Москвы или в Москву происходили? Один раз только Юрий Васильевич остановился в доме дворянина переночевать. Ему даже комнату хозяина выделили, а сам Игнатий… м… Забыл. Сам дворянин где-то с семейством в меньшей комнате расположился. Так это было ужасно. Клопы ладно. Зло, оно и есть зло. Так ещё всю ночь ребенок за стенкой грудной плакал, скорее всего, так как лежащий рядом брат Михаил ворочался, заставляя узкую кровать деревянную под Боровым трястись, закрывал голову одеялом, вставал даже и начинал ходить по опочивальне, на вопрос же что не спится, рукой махнул за стенку и показал, как ребёнка укачивают. Потом с самого раннего утра, ещё только сереть небо стало, начали дверьми хлопать, сотрясая весь дом, и разрешая трухе с потолка сыпаться прямо на лицо только уснувшего Юрия. И тут же несколько петухов сразу давай голосить, они разбудили брата Михаила, он махнул рукой теперь на окно и задрав голову продемонстрировал, как петух глотку дерёт. Словом, оба не выспались они с монахом. Это был первый и последний раз, когда Боровой с дуру за все эти несколько поездок туда и обратно ночевал в доме. Всё остальное время на природе в лесу. Вои делали ему шалаш, как у Ленина, только из еловых лап, устилали пол сеном и перед входом костерок зажигали, комаров отпугивать. И спал князь Углицкий аки младенец, вдыхая аромат елей и горьковатый дымок, когда каких-то трав добавляли в костёр, чтобы дымил шибче. Лепота, одним словом. И что примечательно — нет орущих детей и клопов. Тишина. Смешно.

С каждой ночёвкой и с каждой поездкой степень комфорта в шалаше и вокруг него увеличивалась, и подушка из брезента почти появилась, и потом из этого материала — парусины, пропитанной воском, канифолью и яичным желтком сделали и тент, которым шалаш укрывали. За брезентом появился мангал и прутки для шашлыков. А в последнюю поездку даже небольшая полевая кухня. Повозка, обшитая железом с медным котлом и трубой. До настоящей полевой кухни с тремя отделениями далеко и дороги совсем плохие, попробовали на ходу готовить и расплескали все и загасили пламя. Но на стоянке в этой, пусть будет перевозимой печке, приготовить кашу или сбитень получалось гораздо быстрее, чем на костре.

В эту же последнюю поездку в Москву по эскизам Борового смастерили раскладной стул из железных прутков и брезента. Настоящий шезлонг получился. Сидишь у входа в шалаш у костра и ждёшь, когда шашлычок поспеет. Лепота.

Но! Это всё летом. А тут снега навалило сантиметров десять, метель метёт и холодно, таять снег и не собирается. Спать при минус десяти, скажем, в шалаше так себе удовольствие, если спального мешка нет. А его нет. Не пришла Боровому такая светлая мысль в голову. Хотя могли бы сделать. Пух есть, брезент есть. Пусть получился бы грубый, но спать внешний вид спального мешка ведь не мешает.

Пришлось заезжать в усадьбу… Нет, на домик Аллы Пугачёвой это не похоже. Это похоже на две избы сексом занимающихся. Ну завалилась одна на другую и припечатанная сверху мезонином. Планировалось так, но видимо денег не хватило или утеплить должным образом не смогли, но не получился у архитектора второй этаж. Склад там устроили пополам с амбаром. Это так Ляпунов, останавливающийся в этой усадьбе как-то по дороге в Москву, сказал брату Михаилу, а тот Юрию написал, мол, на втором этаже клопов нет.

Хозяин хмуро глянул на подходившего к дому по снежной целине сотника Ляпунова и руками перед ним замахал, когда метров семь — восемь осталось Тимофею Михайловичу пройти.

— Матушка пожаловала. Не подходи.

— Матушка? — сразу не понял Ляпунов.

— Осиповна… Сын сыпью покрылся. Горит весь. На рынок с братом моим ездил в Тулу, вернулся, а вскоре слёг. Теперь и сыпь и жар. Матушка не иначе.

Юрий Васильевич из возка не выходил. Уже вечерело и пора было о ночлеге думать. Ляпунов ушёл к барскому дому договариваться, но что-то долго не возвращался.

Вернулся с испуганной физиогномией и стал быстро что-то говорить брату Михаилу. Тот выслушал, тоже лицо сделал скособоченным, и быстро написал на блокноте.

«Матушка», потом подумал и приписал Variola.

— Едрит — Мадрид!

Какой уж ни есть, но историк, и что такое вариола Боровой знал. Это оспа. И самое время было и ему испугаться. Это тело Борового было привито, а вот тело Юрия Васильевича точно нет.

— Ночевать будем в лесу. Разводите костры. В усадьбу и деревню ни ногой. Выстави оцепление, и если они к нам полезут, стрелять, наши попробуют к ним — стрелять. Объясни людям, что лучше ночь в лесу просидеть, чем от оспы…вариолы умереть! — как можно более решительно сказал князь Углицкий и, закрыв дверь возка, чтобы не выстудить окончательно, повернулся к монаху, — Здесь ночевать будем. Нужно дровишками запастись.

Событие семьдесят второе

Спать сидя то ещё удовольствие. Боровой, попав в тело брата Ивана Грозного, долго боролся с желанием постельничих, его — Ивана, и о нём заботиться. Они, конечно, не заправляли ему перину, а только охранять норовили, но вот один из них всё норовил мальчонку правильно уложить, точнее, усадить на огромную подушку. Извиваться и брыкаться Юрий не стал, просто дожидался, когда князь уснёт и тогда сползал в нормальное состояние.

И вот теперь в возке опять пришлось спать сидя, тут просто некуда ноги вытянуть, он всего два метра с небольшим в длину, так там, на противоположной стороне, печурка и брат Михаил. А в ширину он около полутора метров, но там рядом с ним вмонтирован сундук дорожный и его не убрать. Маловато будет! Нет, ехать места хватает, а вот спать.

По этой ли причине, или потому, что первый раз с оспой столкнулся, но уснуть Юрий Васильевич не мог. И даже не поворочаешься с боку на бок. И перфекционист этот — брат Михаил, натопил так натопил, в возке как в бане. Пот по спине струйками стекает. И не откроешь же дверь проветрить, там метель как метелила, так и продолжает метелить.

Спалось плохо. И в мыслях ещё всякие прожекты про оспу вертелись. Он ведь знает, как нужно делать прививки. Нет, не медик и уж точно не вирусолог, но про Екатерину и её опыт над собой все читали. А историк Боровой даже видел обе медали «за прививание оспы» и первую, учреждённую самой Екатериной, и ту, что Николай первый потом учредил.

Фамилию английского врача не вспомнить теперь, а вот метод по протягивании нитки через разрез Юрий Васильевич помнит. И ещё то, что существует коровья оспа и она переносится гораздо легче, а иммунитет появляется.

Отчего умер Юрий Васильевич — брат Ивана Грозного неизвестно, но умер молодым довольно человеком. Всего тридцать лет было. Возможно, и от оспы. Зато Боровой читал об исследовании останков Ивана Ивановича, того самого, где «Грозный убивает своего сына». Проломленного черепа не обнаружили, вскрыв гробницу в Архангельском соборе учёные. Зато нашли вирусы оспы и море ртути в останках. Мог племянник умереть от оспы? Ну, как всегда, 50 на 50. Мог от оспы, а мог и не от оспы, но болел точно и лечили его ртутью, тогда много болезней ею лечили. Мазями ртутными мазали кожу. От оспы она точно не помогает. До десятых не вспомнить, но раз в тридцать содержание ртути норму превышало. А ещё нашли не сильно меньшее превышение свинца и мышьяка. Словно специально тяжёлыми металлами травили.

Вспомнилось и ещё кое-что об оспе. Любили в СССР, а потом в России обвинять американцев, что они заражённые оспой одеяла индейцам подарили. И конкистадоров испанских обвинять, что они заразили оспой индейцев в Южной Америке. Сто процентов так и было, и миллионы людей умерло. Забывают только те, кто это рассказывает, что у нас всё было ещё хуже. Заразили в конце восемнадцатого века жителей Камчатки, понятно, что не специально, как и конкистадоры, вот только три четверти населения полуострова вымерло от оспы. А весь семнадцатый и восемнадцатый век заражали жителей Сибири, продвигаясь от Урала на Восток. И те же половина, а то и три четверти населения Сибири умерло от оспы. Укорять тут некого. Просто не знали, осваивая новые территории, что не имеют ни малейшего иммунитета коренные народы. Кстати, и в самой России по запискам иностранцев смертность от оспы была до сорока процентов. Где-то есть свидетельство путешественника или купца иностранного примерно про нынешнее время, что в России умерло больше миллиона человек. Если Боровому память не изменяет, то сейчас население в районе восьми миллионов, и при смертности сорок процентов миллион это не много, а очень мало. Возможно, крестьяне из-за того, что все доят коров болеют более лёгкой формой оспы — коровьей, потому среди них смертность не велика.

Нужно зимой обязательно начать делать прививки. Это не просто будет провернуть. Даже у Екатерины не сильно заладилось при всей централизации власти и всё же приличного количества медиков. А сейчас ни власти, ни врачей. Но себя-то точно нужно привить. Умирать молодым не хочется. Лучше всё же помучиться.

Утром выбрался на… прямо как у Пушкина' Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,

На мутном небе мгла носилась… А нынче… погляди в окно: Под голубыми небесами

Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит; Прозрачный лес один чернеет,

И ель сквозь иней зеленеет…

Метель улеглась и солнце, пусть и среди небольших облаков, блестит снегами.

— Отдал богу душу сынок Ивана Пантелича ночью, — сунул Юрию Васильевичу блокнот брат Михаил и троекратно перекрестился, шевеля губами. Молитву видимо читал.

— Есть у нас флорин? Дай ему. Пусть похоронят как следует. И скажи, что других заразить они теперь могут, пусть стараются к людям не подходить. И иконы с крестом не лобызать.

Ай, бесполезно всё, поехали отсюда.

Монах флорин золотой взял и покрутил головой в отрицательном жесте указав перстом на полевую кухню.

— Конечно, поедим и сразу поедем. Все калории за ночь сгорели.