Военный инженер Ермака. Книга 4

Глава 12

Кондрат замер, не смея пошевелиться. Медведь! Огромный, матёрый зверь стоял в десяти шагах, покачиваясь из стороны в сторону. Шатун — худшее, что может встретиться в зимнем лесу. Не залёгший в берлогу медведь голоден и зол, готов броситься на любую добычу.

— Просыпайтесь! — хрипло позвал Кондрат, осторожно хватая пищаль. — Михаил Потапыч к нам пожаловал!

Черкас мгновенно вскочил, выглянул из шалаша и тихо выругался. Микита встал следом.

— Тише, — шепнул сотник. — Пищали готовьте. Только осторожно, может еще уйдет.

Но медведь сделал шаг вперёд. В свете костра стала видна его огромная туша — пудов на тридцать, не меньше. Бурая шерсть свалялась, рёбра проступали под шкурой — зверь явно давно не ел. Он принюхивался, ловя запах людей и остатков их скудной трапезы.

— Деваться некуда. На счёт три палим, — прошептал Черкас. — Целиться в грудь. Раз… два…

Медведь взревел и бросился вперёд с неожиданной для такой туши быстротой.

— Огонь!

Три выстрела слились в один. Дым от пороха на миг заволок поляну. Медведь споткнулся, но не упал. Ревя от боли и ярости, он ринулся прямо на Кондрата. Тот едва успел откатиться в сторону — когтистая лапа прошла в дюйме от его головы, вспоров снег до самой земли.

Черкас выхватил саблю. Микита схватился за топор — перезаряжать пищали времени не было. Медведь развернулся, кровь текла по его боку, но это лишь злило зверя сильнее.

— Расходись! — крикнул сотник. — С разных сторон его!

Казаки веером разбежались вокруг костра. Медведь метнулся к Миките — тот едва успел нырнуть за толстую ель. Кора брызнула щепками под ударом когтей.

Кондрат воспользовался моментом — всадил в медвежий бок саблю. Зверь взвыл и резко развернулся, выбив клинок из рук казака. Сабля застряла между рёбер, но не достала до сердца.

Черкас подскочил сзади и рубанул саблей по хребту. Клинок скользнул по толстой шкуре, оставив глубокую рану. Медведь ударил лапой наотмашь — сотник едва успел отпрыгнуть и отлетел в сугроб, потеряв шапку,

— Микита, коли его! — прохрипел Черкас, выплёвывая снег.

Микита с разбегу всадил топор между лопаток зверя. Медведь встал на задние лапы — почти три аршина роста! — и пошёл на обидчика. Но ноги уже не слушались. Зверь покачнулся, сделал ещё шаг и рухнул, подминая под себя костёр. Искры фонтаном взметнулись в ночное небо.

Казаки стояли, тяжело дыша. Пар валил от разгорячённых тел.

— Живые все? — спросил Черкас.

— Вроде целы, — отозвался Кондрат, ощупывая себя. На рукаве его кафтана зияли три длинные прорехи от когтей, но кожу не задело.

Микита молча вытащил топор из медвежьей спины, вытер лезвие о снег.

— Надо костёр восстановить, — сказал сотник. — А то замёрзнем к утру.

Оттащили тушу в сторону — втроём едва справились. Собрали разметанные головешки, подложили свежих веток. Огонь нехотя занялся вновь.

— Хоть мясо теперь будет, — философски заметил Микита, глядя на убитого зверя. — Не зря Потапыч в гости заглянул.

При свете восстановленного костра принялись за разделку. Шкуру снимать времени не было — только вспороли брюхо, вырезали печень и лучшие куски мяса с бёдер и спины. Остальное припорошит снегом — волки и росомахи растащат.

Печень тут же поджарили на углях — горячая медвежья печень, как верили казаки, давала силы. Ели молча, обжигаясь, запивая талым снегом. Мясо было жёстким, с привкусом, но после полуголодных недель казалось пиром.

— Повезло нам, — сказал Черкас, вытирая усы. — Если бы не все сразу пальнули, лежать бы кому-то с распоротым брюхом.

— Или без головы, — мрачно добавил Кондрат. — Видел я, как шатун человека бьёт: одним ударом череп, как орех, раскалывает.

Остаток ночи провели без сна. После такой встречи уснуть было невозможно — кровь ещё бурлила в жилах, руки мелко подрагивали. Сидели у огня, по очереди подкидывали дрова, следили за тёмным лесом.

К утру метель стихла. Небо прояснилось, показались редкие звёзды. Мороз крепчал — дыхание застывало в воздухе белым облаком и оседало инеем на бородах.

Как только забрезжил рассвет, собрались в путь. Завернули куски медвежьего мяса в кору, спрятали в мешки. Черкас срезал медвежью лапу — на счастье, как водится.

— Ну что, братцы, с Богом? — сказал сотник, надевая лыжи.

Двинулись на юго-восток, держа путь по солнцу. Лес начал редеть, пошли перелески с полянами. Снег лежал глубокий, нетронутый — если бы не лыжи, продирались бы по пояс.

К полудню вышли к замёрзшей реке. Лёд был прозрачный, чёрный — видно было дно с камнями и застывшими водорослями. Черкас проверил шестом — крепко, выдержит.

— По льду пойдём, — решил он. — Легче, чем целиной.

— Надо было по реке и идти с самого начала, не срезать, — пробормотал Микита. — Но задним умом все крепки.

Двигались цепочкой, держа дистанцию. Лёд иногда потрескивал под лыжами, но держал. Речка петляла между заснеженных берегов, уводя всё дальше на восток.

На привале поджарили медвежье мясо. Ели молча, экономя силы. До Кашлыка ещё много дней пути, и кто знает, повезёт ли с погодой.

— Сотник, — заговорил Микита, жуя жёсткое мясо. — А что Ермаку скажем? Что ни пороха, ни подмоги не будет?

Черкас помрачнел.

— Правду скажем. Что царь Иван отказал: мол, своих дел хватает. И Строгановы отвернулись.

— Плохи наши дела, — покачал головой Кондрат. — Кучума рати — тысячи, а нас горстка. Без пороха да свинца долго не продержимся.

— Что-нибудь придумаем, — уверенно сказал сотник, хотя в душе сомневался. — Не зря же он Сибирь покорили. Выкрутимся как-нибудь.

После привала пошли дальше. Солнце клонилось к западу, бросая длинные синие тени на снег. Вдали показались горы — невысокие, покрытые тайгой сопки. Там, за ними, лежал путь к Кашлыку.

К вечеру добрались до большого кедрача. Вековые деревья стояли редко, словно колонны древнего храма. Под ними почти не было снега — широкие лапы кедров задерживали его наверху.

— Хорошее место для ночлега, — определил Черкас. — И шишки можно пособирать, орехи достать.

Устроились между корнями огромного кедра. Костёр разожгли небольшой — после вчерашней встречи не хотелось привлекать лишнее внимание.

Ночь прошла спокойно. Только раз где-то далеко завыли волки, и Микита проснулся, хватаясь за пищаль. Но вой удалялся — стая шла своей дорогой.

Утром двинулись дальше. Погода установилась ясная, морозная. Снег искрился на солнце, слепя глаза.

Юрта мурзы Карачи была меньше ханской, но обустроена почти с не меньшим достатком. Персидские ковры устилали пол, на стенах висело оружие — сабли дамасской стали, составной лук в богато расшитом колчане, кинжал с рукоятью из слоновой кости. В углу тлели угли в медной жаровне, отбрасывая красноватые блики на лицо хозяина.

Карачи налил кумыс в две пиалы из тонкого китайского фарфора и протянул одну Алексею. Инженер принял её с поклоном и отпил.

— Скажи мне, Алексей, — начал мурза, откидываясь на подушки, — каково тебе здесь, среди нас? Мы ведь не твои земляки. Наши обычаи чужды тебе, наша вера — не твоя вера.

Алексей поставил пиалу на низкий столик и ответил спокойно:

— Хорошо мне здесь, мурза. Я привык. Степь научила меня многому — терпению, умению ждать, видеть дальше горизонта. Ваши люди приняли меня. Что ещё нужно человеку?

Карачи кивнул, но в его глазах мелькнула насмешка:

— Ты говоришь правильные слова, но я вижу — ты человек без корней. Не русский для русских, не татарин для татар. Такие люди либо гибнут между двух огней, либо становятся очень сильными. Как ты думаешь, что ждёт тебя?

— Это зависит от многого, — осторожно ответил Алексей. — От удачи, от покровителей, от умения видеть.

— Мудро сказано, — мурза отпил из своей пиалы. — Слушай меня внимательно. Если у тебя будут какие-то вопросы, если что-то случится — днём или ночью, — приходи прямо ко мне. Не стесняйся, моя юрта всегда открыта для тебя.

Он помолчал, глядя на огонь в жаровне, потом добавил мягко, но веско:

— И вообще, лучше обращайся только ко мне. Не надо по пустякам тревожить хана Кучума. Он уже не молод, у него забот предостаточно. Пусть великий хан думает о великих делах, а мы с тобой займёмся подготовкой похода.

Алексей мгновенно уловил подтекст. В степи власть редко переходила мирно, и амбиции Карачи были очевидны для того, кто умел смотреть. Но инженер не подал виду, что понял намёк.

— Да, конечно, — кивнул он. — Так будет разумнее. К тому же мне ещё в Бухаре говорили, что ты, мурза, лучше всех разбираешься в делах Сибирского ханства. Что твой ум остёр, а рука тверда.

Карачи довольно улыбнулся.

— В Бухаре много мудрых людей, — сказал он. — Они умеют видеть истинное положение вещей. Но оставим это. Расскажи лучше о своём плане. Как мы доставим эти осадные башни к Кашлыку? От наших зимних кочевий до города столько дней пути!

— Разумеется, мы их не повезём, — ответил Алексей. — Это было бы глупо и непрактично. Мы соберём башни на месте, когда подойдём к городу. Леса вокруг Кашлыка хватает. Древесина хорошая, крепкая.

Мурза задумчиво потёр подбородок:

— Значит, нужно уже сейчас запасаться инструментом? И готовить мастеров, которые будут работать на месте?

— Именно так. Понадобятся плотники, кузнецы, те, кто будет делать канаты. И много простых работников — рубить деревья, обтёсывать брёвна, таскать тяжести.

Карачи встал, подошёл к сундуку и достал несколько листов бумаги. Рядом положил палочки угля.

— Тогда давай запишем точно — сколько и кого нам нужно. Я не люблю действовать наобум.

— С тобой приятно иметь дело, мурза, — искренне сказал Алексей, придвигаясь к столику. — Ты понимаешь важность подготовки.

… Через четверть часа Карачи поднял голову.

— Ты действительно знаешь своё дело. Где ты всему этому научился?

Алексей помолчал, подбирая слова:

— В разных местах, мурза. В Польше видел, как берут замки. В землях германских императоров изучал труды древних римлян о военном искусстве. А потом были годы в Персии и Хиве, где старые способы ведения войны ещё живы.

— И везде ты был чужим, — заметил Карачи. — Как и здесь.

— Знание не имеет родины, — пожал плечами Алексей. — Оно принадлежит тому, кто умеет им пользоваться.

Мурза отложил уголь и посмотрел на инженера в упор:

— Скажи честно — ты веришь в успех? Искер хорошо укреплён, Ермак опытный воин, его казаки дерутся как дьяволы. Даже с твоими машинами это будет нелёгкая битва.

Алексей встретил его взгляд:

— Любой город можно взять, если правильно подготовиться. Ермак храбр, но у него мало людей и почти нет пороха. Мы же можем выставить тысячи воинов. Да, многие падут при штурме — первыми на стены никогда не лезут долгожители. Но город падёт.

— А что потом? — неожиданно спросил Карачи. — Когда Искер будет наш, что ты будешь делать?

— Это зависит от того, кто станет хозяином Искера, — осторожно ответил Алексей.

Карачи рассмеялся — коротко и резко:

— Отлично! Что ещё нам понадобится?

Они проговорили до глубокой ночи. Список становился всё длиннее: топоры, гвозди, железо, веревки, лестницы штурмовые, щиты деревянные, обитые кожей, кирки и лопаты для подкопов. Карачи задавал точные вопросы, явно представляя себе будущую осаду во всех подробностях.

Когда Алексей собрался уходить, мурза остановил его:

— Подожди. Есть ещё одно дело. Хан доверяет тебе, но среди мурз и батыров многие смотрят косо. Чужак, неверный, да ещё и русский. Будь осторожен. Не ходи по лагерю один после заката. И вот это возьми.

Он протянул Алексею кинжал в ножнах, украшенных серебром.

— Это знак моего покровительства. Увидят его — дважды подумают, прежде чем затеять что-то недоброе.

Алексей поклонился, принимая дар:

— Благодарю тебя, мурза. Я оценил твою заботу.

Выйдя из юрты, инженер поёжился от холодного ветра. Степь спала под звёздами, лишь где-то далеко выли волки. Алексей крепче запахнул халат и направился к своей юрте, чувствуя спиной взгляд часового у входа в жилище Карачи.

«Игра началась, — думал он, шагая по промёрзшей земле. — И ставки в ней высоки. Искер — это только начало. Настоящая битва развернётся потом, когда старый хан умрёт, а Карачи захочет занять его место. И где буду я в этой схватке? На чьей стороне? Или, быть может, сам по себе?»

Вдали, на краю лагеря, горели костры. Воины Кучума готовились к походу, точили сабли, проверяли тетивы луков. Весна обещала быть жаркой.

…Я шел по городку на казачий круг. Февральское солнце едва поднималось над частоколом Кашлыка, и снег скрипел под сапогами так громко, что заглушал даже гомон собирающихся казаков. В центре около острога уже толпился народ — человек сорок уже собралось.

Ермак стоял посередине, в своей волчьей шубе, перехваченной широким кушаком. Рядом с ним переминались с ноги на ногу пятеро остяков — молодые парни из рода шаманки Айне.

Чуть поодаль стоял старый Юрпас — шаман из другого рода, который служил нам толмачом. Его морщинистое лицо было непроницаемо, лишь глаза поблескивали из-под нависших бровей.

— Братья казаки! — загремел голос атамана. — Собрал я вас по важному делу. Эти молодцы-остяки просят принять их в наше товарищество. Хотят быть казаками, с нами хлеб-соль делить, да супостатов бить. Что скажете?

Первым выступил Мещеряк.

— Атаман, люди нужны, спору нет. Зима долгая, а весной Кучум опять полезет. Лишние руки не помешают.

— Руки-то не помешают, — проворчал кто-то, старый казак с седыми усами, — да только как мы с ними говорить будем?

Юрпас что-то быстро заговорил на своем языке. Остяки закивали, и один из них, самый рослый, с орлиным носом и узкими глазами, шагнул вперед. На ломаном русском, коверкая слова, он проговорил:

— Мы… учить ваш язык. Быстро учить. Мы хотеть… быть как вы. Воины сильные.

По кругу прошел одобрительный гул. Многие переглянулись: то, что парень уже пытался говорить по-русски, было добрым знаком.

— А православие примут? — крикнул кто-то из задних рядов.

Ермак покачал головой:

— Не сразу, братцы. Сперва пусть себя покажут. А там, глядишь, и к истинной вере придут.

Митька Черкашин, молодой казак из донцов, сплюнул в снег:

— Нехристи они, атаман. Как нам с ними в одном строю стоять? Они ж своим богам поклоняются!

— А татары в Москве на государевой службе — они все крещеные, что ли? — парировал Семён Волк, десятник. — Главное, чтоб верные были да в спину не ударили.

Споры разгорались всё жарче. Остяки молча слушали, ловя каждое слово, хотя понимали не всё. Их лица были спокойны, но в глазах читалось напряжение — они знали, что решается их судьба.

— Довольно! — рявкнул Ермак, и все притихли. — Голосуем. Кто за то, чтоб принять их на испытание?

Большинство рук поднялось вверх. Я тоже поднял руку — видел, как эти парни работали: дрова валили, снег расчищали. Толковые ребята.

— Кто против?

Человек десять подняли руки, включая Митьку и ещё нескольких самых набожных. При этом отец Тихомолв, как ни странно, был за то, чтоб их принять, но высказываться не стал. Может, специально не хотел давить авторитетом. Не знаю, правильно ли он сделал.

— Большинство за, — подвёл итог атаман. — Теперь слушайте условия.

Он повернулся к остякам и заговорил громко, делая паузы, чтобы Юрпас переводил:

— Хотите быть с нами — давайте клятву. Не предавать товарищей, не уходить к врагу, делить с нами и хлеб, и смерть. Согласны?

Остяки переглянулись. Рослый парень кивнул. Юрпас перевёл, и все пятеро хором повторили слова на своём певучем языке. В голосах их звучала твердость.

— Теперь знак дайте, — продолжил Ермак.

Он достал из-за пазухи небольшое Евангелие и положил на пень. Рядом воткнул в снег саблю.

— Положите руку на что хотите — на святую книгу, коли не боитесь, или на оружие, в знак готовности воевать вместе с нами.

Двое сразу подошли и положили руки на саблю. Ещё двое последовали их примеру. А рослый парень неожиданно шагнул к Евангелию и осторожно коснулся переплёта. По рядам прошёл удивлённый шёпот.

— Смелый, — пробормотал казак рядом со мной. — Не побоялся чужого Бога коснуться.

После клятвы Матвей Мещеряк вынес каравай и солонку. Ермак отломил кусок, обмакнул в соль и протянул первому остяку:

— Ешь. Хлеб-соль вместе есть — значит, свои люди.

Остяки по очереди отламывали хлеб, макали в соль и ели. Потом казак принёс ковш с медовухой, и каждый отпил по глотку. Рослый парень закашлялся, но допил.

— А теперь последнее, — сказал Ермак. — Лука, подь сюда!

Из толпы вышел наш начальник стражи. В руках он держал охапку поношенных, но крепких тулупов и шапки.

— Вот вам казачья одежда, — пояснил Ермак. — А служба ваша пока простая: в караулы к Луке. Покажете себя — примем в полные казаки. Не справитесь — не обижайтесь.

Лука смерил их взглядом:

— На стене ночью холодно. Замёрзнете — ваша беда, хотя вы лучше нас знаете, что такое сибирская зима. Заснёте на посту — выпорю, хоть новенькие вы. Понятно?

Юрпас перевёл. Остяки закивали. Рослый парень даже выговорил по-русски:

— Понятно… начальник.

Казаки засмеялись. Произношение было ужасным, но старание оценили.

— И запомните, — добавил Лука. — На стене команды простые: «стой», «кто идёт», «тревога». Выучите быстро, а то беда будет.

— Выучат, — сказал я. — С остяками дело имел — к языкам они способны. Через месяц половину понимать будут, через два и сами заговорят.

Ермак кивнул:

— На то и надеюсь. Ладно, братцы, расходись! А вы, — он кивнул остякам, — идите за Лукой. Он покажет, где спать будете и когда на пост заступать.

Круг начал расходиться. Казаки разглядывали новобранцев, кое-кто похлопал по плечу. Остяки не понимали слов, но улыбались — чувствовали, что первый шаг сделан.

Митька буркнул мне мимоходом:

— Поглядим ещё. Нехристи на святой книге клялись — не к добру это.

— А может, наоборот, — возразил Иван Кольцо. — Может, это первый шаг к истинной вере.

Я направился к избе, размышляя об увиденном. Остяки шли на риск: бросали свои обычаи и уклад. А у нас появились новые руки, пусть пока и неумелые.

Вечером того же дня я видел, как рослый остяк стоит на стене, закутанный в тулуп, с луком за спиной. Рядом маячил Лука Щетинистый, что-то объяснял, указывая на темнеющий лес. Парень внимательно слушал и кивал.

А уже наутро в караульной избе слышался смех — казаки учили новобранцев русским словам, показывая на предметы и громко называя их. Остяки повторяли, коверкая произношение, но хватали на лету.

— Сабля! — кричал казак, размахивая клинком.

— Сааб-ла! — хором отвечали остяки.

— Пищаль!

— Пис-саль!

— Не пис-саль, а пи-щаль, остолопы! — хохотали казаки.

К концу недели они уже знали названия оружия, основные команды и даже несколько крепких словечек — куда ж без них. Юрпас всё реже требовался для перевода.

Я наблюдал за ними на постах. Стояли на морозе стойко, не жаловались. В конце концов даже скептики вроде Митьки кивнули одобрительно.

— Толк из них будет, — сказал Ермак, стоя рядом со мной на валу и глядя на новобранцев. — Глаз у них острый, лес знают лучше нас. А язык… язык — дело наживное.

Так начиналась их служба. Пока только караулы, только первые шаги. Но в глазах их я видел решимость. И что-то подсказывало мне: у них получится.