Военный инженер Ермака. Книга 4

Глава 21

…Я стоял в толпе на площади Кашлыка, наблюдая, как Ермак вышел из ворот острога. В руках атаман держал записку и тамгу Кучума, найденные при лазутчике…

— Люди добрые! — голос Ермака разнесся над притихшей площадью. — Пришел к нам татарин Тимур-Ян россказни разносить про войско Кучума несметное, про чудищ северных да духов злых. Многие из вас слышали его речи у торговых рядов.

Толпа зашевелилась.

— Говорил о великанах с Севера, о шаманах, способных насылать морок, о зверях невиданных в войске хана. А вчерась мои казаки, — продолжал Ермак, — по моему приказу осмотрели одежду сего Тимур-Яна. И что же нашли?

Атаман высоко поднял письмо, а потом — кожаную тамгу.

— Письмо от самого Кучума! И тамга его ханская, в подкладку зашитая! Прислан был смутьян сей, чтобы страх на вас нагнать, чтобы из города бежали вы али против нас восстали!

Площадь взорвалась негодованием. Со всех сторон послышались крики:

— Вот он какой, а мы думали, честно рассказывал!

— Лазутчик ханский!

— Обманщик проклятый!

Рядом со мной стоявший бородатый купец сплюнул:

— Я-то ему верил, дурень старый! Думал, сумасшедший, но предупреждает по доброте душевной!

Молодая татарка в расшитом платке всплеснула руками:

— Ай, дурак-то какой! Зачем это делать?

Ермак дождался, пока шум немного утихнет:

— Враг и лазутчик Тимур-Ян будет повешен!

Казаки уже вели связанного татарина к воротам. Тот пытался что-то кричать, но голос его тонул в гуле толпы. Через пару минут тело его уже покачивалось на веревке над главными воротами Кашлыка — грозное предупреждение всем, кто вздумает сеять смуту в городе.

Расходясь с площади, люди еще долго обсуждали случившееся. Старый остяк, торговавший мехами, покачал головой:

— Хитер Кучум, ох и хитер. Не войском взять хотел, так страхом.

— Да только Ермак хитрее оказался, — ответил ему казак, проходивший мимо. — Не на таких напал хан!

Хотел я сказать, что не Ермак хитрее оказался, а моя жена, но промолчал. Ей такая слава ни к чему, а Ермака простые люди должны считать всеведущим и всезнающим. Войско должно верить в своего командира. Это залог победы. Но ситуация, в каком-то смысле, забавная.

Страх всегда был оружием не менее действенным, чем сабля или пищаль. И Кучум это прекрасно понимал. Но на что Тимур-Ян рассчитывал? Затея кажется авантюрной, но расчет в ней был. Просто так казнить его нельзя. В христианстве к юродивым относились всегда хорошо, да и степняки умалишенных тоже старались не трогать. К тому же, как уже говорили, казнь будет означать, что Ермак «испугался правды». Ситуация была патовой. Даже держать его под арестом долго было непонятно за что.

Но теперь Ермак продемонстрировал не только силу, но и проницательность. Раскрытие обмана и публичная казнь лазутчика сработали лучше любых увещеваний — народ Кашлыка (я имею в виду не казаков) своими глазами увидел, что бояться нужно не мифических чудовищ, а вполне реального гнева атамана за предательство.

О том, кто он на самом деле, Тимур-Ян молчал. Не знаю, насколько жестко с ним потом разговаривали люди Прохора Лиходеева (за добывание информации из пленных у нас отвечало это подразделение), но если б он что-то сообщил, я б знал. Сказал бы мне это Ермак. Хотя что он мог сообщить, на самом деле, интересного? Кучум готовится ко «второму раунду», собирает войско, теперь будет действовать умнее — вот и все. Где-то тут в лесах прячутся в небольшом количестве его люди — это тоже не новость. Нам они не страшны. Весеннее наступление — вот это проблема, а с этими надо быть просто осторожнее, и все к такому давно привыкли.

— Вот и повесили мы ханского лазутчика, — усмехнулся в бороду Савва Болдырев.

— Да, видел, — ответил я. — Только думается мне, это не последний такой был. Кто с чем может прийти. Кто-то — поджечь, кто-то — навести панику.

— И то верно. Кучум еще не раз попытается нас изнутри расшатать. Да только мы начеку. Атаман-то наш не промах, сразу смекнул, что к чему.

Савва помолчал, потом добавил:

— Будем готовится. Скоро будут жаркие бои. Дай бог, снова победим.

— Победим непременно, — ответил я и пошел в мастерскую, слыша по дороге голоса казаков, обсуждавших дневные события:

— А ведь многие поверили этому Тимур-Яну!

— Так он складно говорил, собака! Прямо как видел все это!

— То-то и оно, что слишком складно. Ермак оттого сразу засомневался! Он у нас человек насквозь видит.

Я в очередной раз ухмыльнулся. Безусловно, есть в Кашлыке человек, который видит людей насквозь, но зовут его не Ермак Тимофеевич, а Даша. Может, ее выдвинуть в руководство отряда? А что, польза будет огромная. Придет какой-нибудь посланник, и она его вмиг раскусит, чего он хочет и не врет ли. Но увы, женщинам в эти времена ходу по карьерной лестнице нет. Хотя мысль здравая. Может, как-то сделать, чтоб она видела разговоры, пусть даже тайно? Подумаю над этим. Если б не она, мы бы оказались в шаге от бунта. Пусть Ермак ей дарит что-нибудь из трофейных запасов… хотя носить это она не станет. Даша девушка скромная и не любит людской зависти.

…После разоблачения Тимур-Яна, после того, как стало понятно, что он не сумасшедший, а травил байки про несметные полчища Кучума с дикарями и нечистью всякой по злому умыслу, в городке повисла какая-то нездоровая тишина. Вроде бы и хорошо, что лазутчика раскусили, да только осадок остался. Люди ходили понурые, переглядывались виновато — как же так вышло, что поверили враждебным россказням? Особенно стыдно было тем, кто громче всех пересказывал эти страшилки, добавляя от себя подробности про каких-нибудь чудищ о трёх головах да колдунов, что туман насылают.

…Я в те дни почти не выходил из мастерской. Стеклодувочное дело требовало постоянного внимания, да и отвлечься от общей хмури хотелось. Печь гудела ровно, в тиглях булькал расплав — зелёное стекло из золы и песка, свинцовое с добавками охры. Мои помощники уже научились сносно работать с трубкой, хоть руки у некоторых были грубоваты для такого тонкого дела.

Бусы шли нарасхват. Остяки меняли на них шкуры, вогулы приносили вяленую рыбу и кедровые орехи, татары — войлок и сушеные ягоды… или наоборот: вогулы тащили бобра, а остяки — пойманную рыбу. За горсть стеклянных побрякушек можно было получить столько всего, что я диву давался. Эх, раньше надо было начинать! Особенно ценились бусины с включениями — я добавлял в расплав медную стружку, толчёный малахит, даже обычные птичьи перья, которые в стекле превращались в дымчатые узоры.

К вечеру мастерская была вновь завалена готовым товаром. На столе, выстланном войлоком, лежали россыпи бусин всех оттенков зелёного — от почти прозрачного салатового до глубокого бутылочного. Отдельно — «звёздные» бусины с металлическими включениями, мерцающие в свете лучины. Молочно-жёлтые свинцовые подвески, тёплые и притягательные.

В печи ещё оставался расплав — последняя порция дня. Я решил попробовать кое-что новое. Взял охру, растёр в тончайшую пыль, смешал с каменной крошкой. Добавил к прозрачному стеклу, размешал. Цвет получился удивительный — медово-янтарный, с красноватыми проблесками. Из этой массы сделал несколько крупных бусин и одну подвеску в форме солнца — круглую, с расходящимися лучами.

Дверь скрипнула, вошёл Ермак Тимофеевич. Снег с его шубы уже подтаял, капал на земляной пол.

— Работаешь, Максим? — спросил он, разглядывая разложенные бусы. — Красота какая. Инородцы небось с руками отрывают?

— Не жалуются, — ответил я.

Ермак замолчал и начал перебирать бусины. Взял одну из «звёздных», покрутил в пальцах.

— Слушай, — начал он, не поднимая глаз. — Ты же видишь, что творится. После этого проклятого Тимур-Яна люди словно пришибленные ходят. Бабы особенно. Позавчера Марфа, жена одного из казаков, при мне плакала — мол, как же я могла поверить, что мужа моего чудища сожрут. А ведь верила, представляла уже себя вдовой. Народ приуныл после этой истории. Злятся на себя люди, что поверили, что из провели на мякине. А злость на себя — худшая злость. Она человека изнутри точит. Да и просто зима здешняя отнимает у человека силы и радость. Особенно когда знаешь, что по весне вновь воевать придется.

— Думаю я, — продолжил атаман, — надо бы как-то дух поднять. Особенно бабам нашим. Они ведь тоже воюют по-своему — ждут, терпят, детей в этой глуши растят. А украшений у них почитай никаких — всё на торг идёт, на нужды отряда.

Я сразу понял, к чему он клонит.

— Так ведь бусы эти — товар, — осторожно заметил я. — На них провиант меняем, пушнину.

— Знаю, — махнул рукой Ермак. — Но я не про те, что у нас совсем дорогие. Простые подарим — зелёные, жёлтые. Пусть порадуются. А то смотреть тошно, как они ходят, словно на похоронах. Именно подарить, не продать. От нас ото всех. Мол, за терпение, за то что с мужьями в этот поход пошли. Украшение женщину всегда веселит.

Идея была здравая. Я посмотрел на груды готовых изделий. Тех, что попроще, без малахита и яшмы, было предостаточно.

— А ведь дело говоришь, атаман, — сказал я. — Баб порадовать надо. Они порадуются — и мужикам легче станет. Давай так. Сделаю несколько связок из простых бусин, но красивых. Ярких, праздничных. Как раз из последней варки есть удачные — медовые, зелёные с пузырьками, голубоватые.

Ермак довольно улыбнулся.

— Вот и ладно. Завтра к обеду собери бабам казачьим. Пусть знают, что мы их ценим, что они не просто обуза в походе, а опора наша.

На следующее утро я встал затемно. Помощники уже были в мастерской — топили печь, готовил новую порцию шихты. Мы взялись за дело. К полудню на столе лежало множество бус. Каждая связка была особенной: где-то преобладали зелёные тона, где-то жёлто-медовые, где-то голубые с молочными.

Затем Ермак собрал всех на площади у церкви. Казаки недоумевали — что за сбор среди дня? Женщины вышли из изб, кутаясь в платки, дети жались к матерям. Все ждали каких-то нехороших новостей.

— Православные! — начал атаман громко. — Знаю, тяжело вам пришлось в последние дни. Но не время нам головы вешать! Мы здесь по воле государевой, дело правое делаем. А вы, жёны наши верные, — тут он повернулся к женщинам, — вы наша опора и утешение в земле чужой. Без вас мы бы давно одичали!

Женщины переглянулись, некоторые смущённо заулыбались.

— А посему, — продолжил Ермак, — примите от нас, служилых, малый дар. Мы потрудились, бусы стеклянные для вас изготовили. Не для торга — для красоты вашей!

Я вынес короб со связками. Женщины сначала не поверили, потом робко подошли, начали брать. Марфа, та самая, что плакала из-за страхов о чудищах, получила нитку с зелёными и золотистыми бусинами. Приложила к шее, и глаза у неё заблестели.

— Ой, красота-то какая! — воскликнула она. — Блестят-то как!

Другие казачки тоже примеряли подарки. Анна, жена Саввы Болдырева, накинула на шею связку голубых бус с молочными вкраплениями:

— Гляньте, девки, как морская волна!

Скоро площадь гудела от женского щебета. Казачки показывали друг другу обновки, меняли связки, чтобы подобрать под цвет платков и сарафанов. Дети теребили матерей, прося дать подержать блестящие камушки. Даже начальница лекарни Аграфена, что вечно всем недовольна была, нацепила жёлтые бусы и важно прохаживалась, поглядывая, как они играют на солнце.

Мужики сначала посмеивались, но потом и сами заразились общим весельем. Казак Иван Вольный (я вспомнил, как его зовут), обнял свою Марфу:

— Ну что, теперь не будешь думать, что меня чудища съедят⁈

— Не буду, не буду! — смеялась она, звеня новыми бусами. — С такой красотой только о хорошем думать надо!

К вечеру Кашлык преобразился. Отовсюду доносились довольные разговоры. На улицах дети играли в «купцов», меняя щепки на камушки, подражая взрослым. Даже часовые на стенах перекликались веселее обычного.

Ермак снова подошёл ко мне, когда я подходил к мастерской.

— Хорошее дело сделали, Максим Иваныч. Глядишь, как город ожил. А ведь утром все как пришибленные были.

Я кивнул, глядя в окно на заснеженную улицу, где всё ещё толпились казачки, хвастая друг перед другом обновками.

— Иногда малость нужна для счастья, — ответил я. — Горсть стекляшек, а людям радость.

Я подумал о странности человеческой природы. Вот ведь — неделю назад все тряслись от страха перед выдуманными чудовищами, готовы были бежать из Кашлыка. А теперь, получив простые стеклянные бусы, забыли о страхах, снова заулыбались. Может, в этом и есть сила человеческая — в умении находить радость в малом, цепляться за красоту даже в самой глуши сибирской.

…В дымной полутьме ханской юрты трещали угли в железной жаровне, бросая неровные тени на узорчатые войлочные стены. Хан Кучум восседал на груде персидских ковров и меховых подушек, его узкие глаза внимательно изучали двух мужчин перед ним. Справа, скрестив ноги, сидел мурза Карачи и русский инженер-перебежчик Алексей.

Алексей откашлялся и заговорил.

— Великий хан, Кашлык набегом не возьмешь. Ермак укрепился там основательно. Потребуется правильная осада, как ведут войны в Европе. Нужны будут сотни, тысячи мешков — набивать землей, строить насыпи. За ними спрячем катапульты, требушеты. Оттуда же начнем подкопы под стены.

Кучум нахмурился, его пальцы забарабанили по колену.

Алексей продолжил, стараясь говорить увереннее:

— Это не быстрое дело, хан. Потребуется много железа для инструментов — лопат, кирок, топоров. Людей надо учить уже сейчас — как правильно насыпать мешки, как вести подкоп, чтобы он не обрушился. И самое важное — провизия. На месяц осады надо рассчитывать, а лучше на два. Мясо вялить и солить, корм для коней запасать в огромных количествах.

Хан покачал головой, его голос прозвучал резко:

— Мы так не воюем. Мы всегда били врага быстротой и натиском.

— Иначе не победить, — твердо ответил Алексей, встретив взгляд хана. — Ермак ждет именно набега. А осады по правилам науки он не ожидает. Его надо бить умом и хитростью.

Мурза Карачи медленно кивнул, поглаживая бороду:

— Русский говорит разумно, мой хан. Старые способы против огня казаков… — он сделал неопределенный жест рукой. — Надо пробовать другое. Мы уже много чего придумали, но новое оружие не быстрое, к нему нужна подготовка.

Кучум долго молчал, разглядывая огонь в жаровне. Наконец он выпрямился:

— Хорошо. Пусть будет по-твоему, русский. А ты, Карачи, будешь следить за всей подготовкой. И за сбор провизии тоже отвечаешь ты.

Мурза приложил руку к сердцу и склонил голову:

— Будет исполнено.

— Сможем все сделать к весне? — спросил Кучум

— О великий хан, я уже отдал кое-какие распоряжения на этот счет, — улыбнулся Карачи. — Но теперь, после твоего указания, дело пойдет куда быстрее.

Снаружи выл степной ветер, швыряя снег в войлочные стены юрты. Трое сидели в тишине, каждый погруженный в свои мысли о грядущей весне и осаде, которая должна была изменить судьбу целой Сибири.