Военный инженер Ермака. Книга 4

Глава 2

Хан Кучум медленно вел коня по пожелтевшей степи, где первые приметы осени уже коснулись высокой травы, окрасив ее в золотистые и бурые тона. Холодный ветер трепал конскую гриву и полы его богатого халата, расшитого серебряными нитями. Лицо властителя Сибирского ханства было мрачнее осенних туч, нависших над горизонтом. Морщины на его высоком лбу казались глубже обычного, а взгляд темных глаз метал молнии в пустоту степных просторов.

Только утром ему доложили весть, от которой кровь вскипела в жилах — Иван Кольцо бежал. Проклятый казачий атаман, которого удалось захватить в плен, теперь снова на свободе. Кучум стиснул поводья так, что костяшки пальцев побелели. Как это могло произойти? Охрана была надежной, место содержания — неприступным. Но казаки оказались хитрее и изворотливее, чем он предполагал.

Теперь, когда гонцы принесли подробности побега, картина прояснилась, но от этого не становилось легче. Татарин-плотник, которому доверяли мелкие работы в остроге, оказался предателем. Именно через него казакам удалось передать пилу. Хан покачал головой — как просто и в то же время дерзко! Сначала они отравили сторожевых псов, подмешав яд в мясо. Собаки, которые должны были поднять тревогу при малейшем шорохе, умерли. Затем была перебита стража. А чтобы замести следы и лишить преследователей возможности догнать их по воде, сожгли все лодки на берегу реки.

Простота плана поражала. Никаких хитроумных уловок, никаких сложных схем — только четкий расчет и безупречное исполнение.

Конь фыркнул и замедлил шаг, словно чувствуя настроение хозяина. Хан погладил шею животного и позволил ему идти вольным шагом. Мысли его обратились к мурзе Карачи — своему первому советнику, человеку острого ума и безграничной хитрости. Именно Карачи сейчас был его главной опорой в этой затянувшейся войне с русскими. Хан прищурился, вспоминая недавние успехи своего военачальника.

Взрыв порохового погреба в Кашлыке — это была блестящая операция. Карачи сумел внедрить своих людей, дождаться нужного момента и нанести удар в самое сердце казачьей твердыни. Грохот взрыва был слышен на многие версты вокруг, а столб дыма поднялся до самых облаков. Казаки потеряли не только порох, но и уверенность в собственной безопасности.

Убийство Якуб-бека — еще одна победа Карачи. Предатель, перешедший на сторону русских, думал, что находится под их защитой. Но длинная рука мурзы достала его даже там.

Но вместе с восхищением талантами своего советника, в душе хана шевелилось беспокойство. Влияние Карачи росло с каждым днем. Воины уважали его за военную хитрость, знать прислушивалась к его советам, даже простой народ начинал видеть в нем сильного вождя. И получалось странное распределение: все победы приписывались мудрости и храбрости Карачи, а все поражения ложились тяжким грузом на плечи самого Кучума.

Хан тяжело вздохнул. Годы брали свое. Он уже не тот молодой воин, который когда-то железной рукой объединил сибирские племена и создал могущественное ханство. Седина серебрила его бороду, руки уже не так крепко держали саблю, а после долгой скачки болела спина. Время неумолимо, и рано или поздно придется передать власть преемнику.

Но кому? Сыновья… Кучум поморщился, думая о них. Молодые, горячие, храбрые — но такие неопытные! Они видели только силу оружия и не понимали силы хитрости. Они рвались в бой, не задумываясь о последствиях. Они мечтали о славе, но не умели планировать на несколько ходов вперед. Справится ли кто-то из них с управлением ханством?

А Карачи… Карачи был умен, хитер, опытен. Он знал, когда нужно ударить, а когда — отступить. Он умел находить слабые места противника и бить точно в цель. Воины пойдут за ним, знать его поддержит. Но не использует ли он первую же возможность, чтобы отстранить молодых наследников и взять власть в свои руки?

Пока нужно думать, как использовать Карачи с максимальной пользой, но не дать ему слишком усилиться. Вариантов много, нужно только выбрать правильный.

Хан повернул коня и медленно поехал обратно к своей ставке. Решение созрело окончательно — нужно обращаться за помощью к Бухаре. Бухарский эмир был могущественным правителем, у него были войска, деньги, влияние. И что важнее всего — он тоже опасался русских в Сибири.

Союз с эмиром усилит Кучума.

Но помощь Бухары… Хан поморщился, словно ощутив горечь полыни во рту. Он прекрасно понимал, что это значит. Бухарский эмир — человек умный и расчётливый, не упускающий случая превратить чужую просьбу в рычаг власти.

Стоит показать слабость — и бухарцы тут же потребуют признать себя «младшим братом». Эмир будет диктовать условия, требовать дань, вмешиваться в дела ханства. Помощь обернётся золотой цепью на шее. Что тогда? Сменить московских врагов на бухарских надзирателей?

Нет, так дело не пойдёт. Кучум прищурился, всматриваясь в даль. Он слишком долго правил в Сибири, чтобы не знать цену дипломатии. Нужно обставить всё иначе: превратить унизительную просьбу в выгодное предложение.

Первое и главное — никаких речей о слабости! Это должен быть союз равных против общего врага. Да, именно так: священный союз двух правоверных властителей против неверных, грозящих исламу на этих землях. Джихад! Вот слово, которое должно звучать. Не Кучум просит защиты, а сам предлагает эмиру присоединиться к священной войне за веру.

Кучум усмехнулся. В послании он представит дело так, будто оказывает эмиру особую честь: приглашает разделить славу победы над неверными.

Конечно, с пустыми руками в Бухару не отправишься. Дары — это язык, который понимают все властители. Но и здесь есть тонкость: это будут не подношения просителя, а знаки уважения союзника. Лучшие меха — соболи, горностаи, чёрные лисы. Изделия мастеров — оружие, седла, сбруя.

К дарам нужно добавить обещание торговых привилегий. В послании должно звучать твёрдо: «когда русские будут изгнаны», а не «если». Бухарские купцы получат особые права в Сибири: сниженные пошлины, охрану караванов, лучшие места на базарах. Эмир поймёт выгоду. Деньги правят миром не меньше сабель.

Хан пришпорил коня и поехал дальше лёгкой рысью. В голове всё яснее вырисовывался план. Династический брак — вот что скрепит союз лучше любых договоров. У него есть сыновья, а у эмира дочери подходящего возраста.

Али-бек, средний сын, подходил лучше всех: молодой, красивый, уже отметившийся в боях. Не старший наследник, чтобы не вызвать ревности, и не младший, чтобы не обидеть. Женитьба на бухарской принцессе возвысит имя Кучума, а эмир получит зятя из древнего ханского рода. Это будет не подчинение, а родство.

Мысль зашла дальше. Младшего сына, Канбулата, можно отправить в Бухару. Ему четырнадцать — самый возраст для учёбы. Но не как заложника, а как почётного царевича, едущего за науками. Пусть учится Корану, военному делу, персидской поэзии.

Кучум даже улыбнулся своей хитрости. Канбулат мальчик умный, он быстро освоится при дворе эмира и станет глазами и ушами отца. Вернётся — если вернётся — уже не просто сыном, а человеком, знающим, что сейчас происходит в Бухаре.

Солнце клонится к закату, окрашивая степь в багрянец. Хан повернул коня обратно. План приобретал ясные очертания. Завтра он соберёт узкий совет, только самых надёжных. Нужно тщательно продумать каждое слово послания.

Кучум въехал в лагерь, когда первые звёзды уже зажглись на тёмном небе. Воины поднялись у костров, приветствуя его. Хан держался прямо и твёрдо.

В своей юрте хан сбросил тяжелый халат и опустился на ковры. Слуга молча подал чашу с кумысом, и Кучум сделал несколько глотков, собираясь с мыслями. Завтра он созовет совет и объявит о своем решении.

…Последние дни большую часть времени я уделял созданию оружия, способного, как я надеялся, изменить ход нашего противостояния с Кучумом и компенсировать почти полное отсутствие пороха. Полибол — сибирский аналог древнего греческого изобретения был готов после того, как вогулы раздобыли достаточное число лосиных жил — главного элемента этого оружия. Скручиваясь, они аккумулируют энергию, которая затем отправляет стрелу в полет.

Теперь дело было закончено. Первый наш полибол стоял посередине плотницкой мастерской. Конструкция получилась очень внушительной: деревянная рама из лиственницы, усиленная железными полосами, система блоков и рычагов, магазин для стрел на тридцать зарядов.

Изрядно потрудившись, мы «под покровом ночи» перенесли полибол на наше стрельбище в остроге. Настало время испытаний. На них собралось все местное «руководство», включая Ивана Кольцо, для которого мои изобретения были еще в диковинку.

Адский греческо-сибирский механизм, не подведи, пожалуйста. Столько труда в тебя вложено.

…Я начал заряжать магазин. Стрелы — короткие, с железными наконечниками — укладывались одна за другой в специальные пазы. Механизм подачи, который я долго и с большим трудом отлаживал, должен автоматически подавать их после каждого выстрела.

— Смотрите внимательно, — сказал я, становясь за рычаги управления. — Когда я поверну этот ворот, начнется стрельба. Тетива будет натягиваться и спускаться сама, пока не кончатся стрелы в магазине.

Первый поворот ворота — и мощная тетива с характерным звуком натянулась. Щелчок спускового механизма — стрела со свистом пронеслась через двор и с глухим стуком вонзилась в деревянную мишень. Но я не остановился. Продолжая вращать ворот, запустил весь механизм в действие.

То, что произошло дальше, заставило казаков попятиться. Стрелы полетели одна за другой, почти без промежутков. Воздух наполнился свистом и треском дерева. Мишень — толстый сосновый щит — за несколько мгновений превратился в решето. Некоторые стрелы пробили его насквозь и вонзились в тыновую стену позади.

— Мать честная! — выдохнул Иван Кольцо, когда последняя стрела покинула магазин. — Да это же… это же как десятки лучников разом стреляют!

Получилось, как я прикинул, около сорока выстрелов в минуту — то есть больше, чем я ожидал, когда только планировал делать полибол. Но это и к лучшему! Хотя стрел придется готовить немеряно. Нашел я казакам работу предстоящей зимой, чтоб не скучали. Едва ли они мне скажут за это спасибо, ну да я на него и не рассчитываю.

Мещеряк подошел к стене, провел рукой по торчащим стрелам.

— Крепко сидят.

Да, он прав! Конечно, мощность выстрела уступает нашим тяжелым арбалетам с воротами, но намного превосходит луки. Даже сильнее наших «многозарядников» с «козьей ногой» раза в два. Если такая попадет — мало не покажется.

К вечеру, когда солнце скрылось за частоколом, а сумерки окутали Кашлык, Ермак предложил:

— Давай попробуем, как он вдаль бьет. На стену его!

Мы дождались полной темноты. Город затих, только редкие огни мерцали в окнах. Десяток казаков с горем пополам на руках перенесли полибол на северную стену, выходящую к реке.

Иртыш чернел внизу, отражая редкие звезды.

— Давай по воде, — сказал Ермак.

Я начал вращать ворот. Стрелы полетели в темноту, их свист сливался в единый протяжный звук. Внизу, на реке, показались всплески. Очень далеко, не одна сотня метров. Дистанция атаки была потрясающей.

— Хватит, — остановил меня атаман, когда стрелы из магазина закончились. — Уже достаточно.

— Пяток таких машин — и Кучуму совсем плохо будет, — сказал Лиходеев.

— Сделаем, — ответил я. — Главная проблема — лосиные жилы и стрелы. Их нужна тьма.

— Стрелы проще, — кивнул Мещеряк. — Поставим на это дело всех. А с жилами… придется охотиться. И просить остяков остяков и вогулов. Пусть добывают зверя. Будем выменивать у них на железо или на что-нибудь.

Казаки дружно закивали. Наша надежда на победу возросла. Полибол работал даже лучше, чем я рассчитывал. Теперь главное — успеть сделать еще несколько до начала решающей битвы.

…Серая пелена тумана окутывала остяцкое поселение, словно саван, скрывая от глаз даже ближайшие чумы. Солнце не показывалось уже третий день, и в этом сумрачном мире время потеряло всякий смысл. Айне стояла посреди стойбища, ее расшитая бисером малица промокла от влажного воздуха, но она не замечала холода. Все ее внимание было приковано к происходящему вокруг кошмару, от которого сжималось сердце.

Старый Микуль, когда-то лучший охотник поселения, ползал на четвереньках возле своего чума, лая по-собачьи и рыча на невидимых врагов. Его седые волосы спутались, в бороде застряли комки грязи, а глаза, некогда зоркие и ясные, теперь безумно вращались в глазницах, не фокусируясь ни на чем. Рядом с ним его жена Окся билась в конвульсиях, выкрикивая бессвязные слова на языке, которого никто не понимал — не остяцком, не русском, а каком-то гортанном наречии.

Айне подошла к Оксе, опустилась на колени в мокрую от тумана траву. Женщина была старше ее лет на двадцать, вырастила пятерых детей, всегда была опорой мужу. Теперь же ее лицо искажала гримаса, в которой невозможно было узнать прежнюю добрую Оксю, что учила молодых девушек выделывать шкуры и шить одежду.

— Окся, — тихо позвала Айне, положив ладонь на плечо женщины. — Окся, вернись. Услышь меня.

Но та лишь дернулась от прикосновения, закатила глаза и начала подражать крику гагары — пронзительно, надрывно, так что у Айне заложило уши. Шаманка отдернула руку. Прикосновение к одержимым мерячением было похоже на касание к чему-то склизкому и чужому, будто сама болезнь пыталась перекинуться на здоровых через кожу.

У дальнего чума двое охотников стояли напротив друг друга и в точности повторяли движения один другого, словно отражения в воде. Но движения эти были неестественными, дерганными, будто кто-то невидимый дергал их за нитки. Они одновременно поднимали правую руку, чертили в воздухе одинаковые знаки, потом резко приседали и подпрыгивали. И так без остановки, механически, бездумно. На их лицах застыла одинаковая пустая улыбка.

Айне попыталась разорвать их странный танец, встав между парнями, но они просто обошли ее, не прерывая своих движений, не замечая препятствия. Для них она была не более чем воздух, туман, ничто. Шаманка ударила в бубен — резко, громко, вкладывая в удар всю силу. Звук разнесся по поселению, но никто не обернулся, никто не вздрогнул. Мерячение держало их крепче любых пут.

Маленькая девочка, дочь кузнеца, которой едва исполнилось семь зим, сидела у порога родительского чума и монотонно раскачивалась, напевая что-то нечленораздельное. Ее мать стояла рядом и раскачивалась в том же ритме, повторяя те же звуки. Отец семейства, самый сильный мужчина в поселении, способный голыми руками согнуть железный прут, теперь бился головой о столб, к которому привязывали собак. Кровь текла по его лицу, но он не останавливался, и с каждым ударом что-то бормотал — одни и те же слова, похожие на заклинание или проклятие.

Айне пыталась остановить его, схватила за плечи, попыталась оттащить от столба. Но тому наваждение придало нечеловеческую силу — он отшвырнул девушку, как пушинку. Шаманка упала в грязь, больно ударившись локтем. Поднимаясь, она увидела, как из соседнего чума выползла старуха Матрена. Древняя женщина, которая последние годы ходила с трудом, опираясь на палку, теперь двигалась с проворством молодой девушки, но передвигалась она задом наперед, при этом голова ее была запрокинута так, что она смотрела в небо, а руки делали странные пассы, будто она что-то ловила в воздухе.

По всему поселению творилось безумие.

Айне обошла все поселение, пытаясь найти хоть кого-то, кто не поддался мерячению. Она заглядывала в чумы, но там картина была не лучше. В одном она обнаружила целую семью, которая сидела вокруг потухшего очага и синхронно покачивала головами, глядя в одну точку.

Даже животные вели себя странно. Собаки выли не переставая, но вой их был не обычным собачьим, а каким-то потусторонним, леденящим душу… Вороны, обычно галдящие на краю поселения, сидели молча, выстроившись в идеально ровную линию на земле.

Айне вернулась к своему чуму, где хранились ее шаманские принадлежности. Она достала мешочек с сухими травами, которые использовала для изгнания злых духов, подожгла их. Едкий дым поплыл по поселению, но и это не помогло. Она била в бубен, выкрикивала заклинания на древнем языке предков, призывала духов-помощников, но все было тщетно. Мерячение оказалось сильнее ее шаманской силы.

Поселение умирало. Не физически — люди продолжали двигаться, дышать, но души их будто покинули тела, оставив лишь пустые оболочки, управляемые чем-то извне. Айне видела, как истощаются их тела от бесконечных бессмысленных движений, как дети забыли о еде и питье, как старики падают от усталости, но тут же поднимаются и продолжают свой безумный танец.

Она вспомнила рассказы своей наставницы, старой шаманки Ылгын, о древнем проклятии, что приходит с севера, из земель вечной мерзлоты. Говорили, что там, где земля никогда не оттаивает, спят древние духи, и если их потревожить, они насылают на людей безумие, заставляя их танцевать до смерти, повторять бессмысленные действия, терять свою человеческую сущность. Но Ылгын умерла три зимы назад.

Туман становился все гуще. Звуки становились приглушенными, искаженными. Крики безумцев сливались в единый гул, похожий на стон самой земли. Холод пробирался под одежду, леденил кости, но это был не обычный холод остяцкой земли, к которому все привыкли. Это был холод потусторонний, мертвый, высасывающий из всего живого последние остатки тепла и разума.

Айне почувствовала, как что-то шевелится в ее собственном сознании. Чужая воля пыталась проникнуть в ее мысли, нашептывала присоединиться к остальным, перестать сопротивляться, отдаться безумию. Было бы так просто — прекратить борьбу, позволить мерячению взять верх, стать частью этого безумного танца. Но Айне стиснула зубы, вцепилась в свой бубен как в единственную опору в этом море безумия. Она — шаманка, хранительница древних знаний, последняя надежда своего народа. Она не имеет права сдаться.

Но что делать? Как спасти тех, кто уже потерян? Как остановить то, что невозможно остановить? Айне смотрела на свое вырождающееся, погибающее поселение и понимала, что время уходит. Скоро от маленького остяцкого поселения останутся только пустые чумы да неупокоенные души, блуждающие в вечном тумане.

Айне увидела, что туман начал принимать формы — в его клубах мелькали лица, искаженные страданием и безумием. Это были не лица жителей поселения, а что-то более древнее, более страшное. Духи мерячения показывали себя, демонстрировали свою власть над этим местом. И Айне поняла — если она не найдет решения в ближайшее время, поселение будет потеряно навсегда, их земля не превратится в царство безумия и смерти.

Мерячение — этно-специфическое психическое явление, зафиксированное у ряда северных народов Восточной Сибири. Проявляется эпизодическими приступами транса: крики и причитания, судороги, дезориентация, иногда опасные или саморазрушительные поступки с последующей амнезией.