Военный инженер Ермака. Книга 4

Глава 18

Утром следующего дня меня разбудил грохот в дверь. На пороге стоял казак — невысокий, жилистый, с хитрыми глазами и рыжеватой бородой.

Имя его я запамятовал, но знал, что он был в подчинении нашего старосты Тихона Родионовича. Контролировал рабочих, «решал вопросы», договаривался, использовал в отношениях с ними «политику кнута и пряника», мог кому-то за лень или обман хорошенько врезать, а за хороший труд выхлопотать награду. Человек очень энергичный и активный. И с хитрецой, не без этого.

— Федька Рыжий, — представился он, — а то вдруг забыл, как меня зовут. Ермак велел мне быть при твоих стекляшках главным. Сказал их на товары менять.

Я хмыкнул. Да, Федька на эту роль подходил лучше других. Торговаться он явно умел.

— Хорошо, — кивнул я. — Покажу, что у нас есть, расскажу, какие на что менять лучше.

Мы провели в мастерской почти два часа. Федька оказался способным учеником — быстро запомнил, какие бусины я считал более ценными, какие попроще. Особенно его впечатлили «звёздные» с металлическими включениями и те, что с перьями внутри.

— За такую, — он поднял крупную бусину с медными разводами, — соболя просить можно?

— Начни с чего попроще, — посоветовал я. — Пусть сначала привыкнут, распробуют. А потом и цену поднимать станем.

К полудню Федька с двумя помощниками — казаками Гришкой и Савкой — устроился на рынке и разложил товар на войлоке. Простые зелёные бусины горкой, отдельно — более сложные, а самые красивые спрятал в кожаный мешочек, чтобы показывать только особым покупателям.

Первыми подошли любопытные мальчишки — и русские, и татарские. Татарские часто приезжали из дальних поселений в Кашлык вместе со своими родственниками. Те торговали, а эти слонялись без дела или играли со сверстниками. Федька дал им по простой бусине с пузырьками внутри — те, что я считал браком. Русским, конечно, экономической выгоды дарить не было, но нельзя же давать подарки только чужим!

— Расскажите матерям да сёстрам, — велел он. — Пусть идут, смотрят.

Расчёт оказался верным. Через четверть часа к лотку потянулись женщины. Сначала робко, издалека разглядывали. Потом осмелели, стали подходить ближе. Первой решилась молодая татарка в расшитом платке. Долго вертела в руках прозрачно-зелёную бусину, поднимала к солнцу, смотрела на просвет.

— Мёду горшок дам, — наконец сказала она по-русски с сильным акцентом.

— Два горшка, — тут же поправил Федька.

Женщина покачала головой, но в глазах уже горел азарт. После недолгого торга сошлись на горшке мёда и мере сушёных ягод. Первая сделка состоялась.

Дальше пошло веселее. Весть о диковинных украшениях разнеслась по Кашлыку быстро. К обеду у лотка Федьки толпилось полрынка. Женщины теснили друг друга, тянули руки, каждая хотела выбрать бусину покрасивее.

Старый вогул в меховой шапке долго рассматривал бусину с карбонизированным пером внутри. Вертел её, подносил к глазу, что-то бормотал на своём языке. Потом принес связку куньих шкурок — штук пять, не меньше.

— Дух птицы внутри, — сказал он. — Хорошая защита будет.

Федька, не моргнув глазом, покачал головой:

— Мало. Такая бусина — особенная. Десять куниц, не меньше.

Вогул поморщился, но добавил ещё три шкурки и небольшой кусок вяленого мяса. Сделка состоялась.

К полудню выменяли уже два десятка бусин. В обмен получили: пять горшков мёда, мешок соли, несколько связок вяленого мяса, дюжину куньих шкурок, несколько беличьих, выделанную оленью кожу и даже пару живых кур в клетке.

Особенный фурор произвели молочно-жёлтые бусины со свинцом. Их тёплый, медовый цвет напоминал янтарь, который здесь знали и ценили. Одна пожилая татарка отдала за три таких бусины целый бобровый мех — правда, не самой лучшей выделки, но всё равно ценный.

— Как солнце внутри, — говорила она, нанизывая бусины на конский волос. — Внучке на свадьбу будет.

Затем к лотку протиснулся один из остяцких старейшин — это нетрудно было понять по богатой одежде и уважению, с которым расступались перед ним другие остяки. Он молча смотрел на разложенный товар, потом кивнул Федьке на кожаный мешочек.

— Что там прячешь, рыжий казак?

Федька понял — настал момент для главного товара. Достал из мешочка самую красивую бусину — ту самую, крупную, с зелёно-голубыми разводами и золотистыми искрами внутри, которую я показывал Ермаку.

Старшина взял её двумя пальцами, поднял к небу. Солнце ударило в стекло, и бусина вспыхнула всеми цветами радуги. Толпа ахнула. Даже бывалые казаки, охранявшие лоток, засмотрелись.

— Сколько? — коротко спросил остяк.

— Это не на продажу, — хитро прищурился Федька. — Только на особый обмен.

— Говори.

— Два соболя. Чёрных, без единого светлого волоска.

Толпа зашумела. Два чёрных соболя — богатство немалое. Но старшина даже не поторговался. Сказал что-то на своем сопровождавшему его остяку, и тот принес сверток. Внутри лежали две шкурки такой красоты, что у меня перехватило дыхание. Чёрные, отливающие синевой, мягкие как шёлк.

— Твоя, — сказал остяк, забирая бусину. — Ещё такие будут?

— Будут, — пообещал Федька. — Приходи через неделю.

Успех этой сделки привлёк новых покупателей. Подошли купцы из татарских семей. Долго думали, но решили, что перепродать смогут еще дороже.

— Сколько у тебя этого товара? — спросил один из них, седобородый татарин в чалме.

— Сколько нужно, столько и будет, — уклончиво ответил Федька.

— Сто бусин возьму. Разных. Плачу серебром.

Федька глянул на меня — я стоял неподалёку, наблюдая за торговлей. Я покачал головой. Серебро, конечно, хорошо, но нам нужнее были товары.

— Серебро не надо, — сказал Федька. — Давай солью, мясом, шкурами, медом, ягодами.

Купец поморщился, но согласился. Знал, что выгода от него не уйдет.

К вечеру около места стало не пройти. Вогулы и остяки тащили мешки с кедровыми орехами, связки рыбы, татары несли мёд, воск, выделанные кожи, даже полотно и глиняную посуду.

Федька оказался прирождённым торговцем. Он чувствовал, когда можно поднажать, а когда лучше уступить. С женщинами был галантен, с мужчинами твёрд, со стариками почтителен. К каждой бусине придумывал историю.

— Вот эта, с зелёными разводами, — из речной воды сделана, — врал он с серьёзным лицом. — Потому удачу в рыбной ловле приносит.

— А эта, со звёздочками внутри, — от дурного глаза охраняет.

— Жёлтая — к богатству, синяя — к миру в семье.

Люди слушали, кивали, верили. Им нужна была не просто красивая вещь, а талисман, оберег, частица чуда.

Около шести вечера произошёл забавный случай. К лотку подошла девочка-вогулка, лет одиннадцати. В руках у неё была берестяная коробочка. Она долго выбирала бусину, наконец указала на небольшую, но очень красивую — прозрачную, с янтарными прожилками внутри.

— Что даёшь? — спросил Федька.

Девушка открыла коробочку. Внутри лежал живой бурундук — маленький, полосатый, с блестящими глазками-бусинками.

— Ручной, — сказала она на русском, почти не коверкая слов. — Орехи из рук берёт.

Гришка хотел было засмеяться, но Федька его остановил. Взял коробочку, посмотрел на зверька.

— Ладно, — сказал. — Бери свою бусину.

Девушка просияла, схватила бусину и убежала. А Федька повернулся к Гришке:

— Дурак ты. Видел, какие у неё серьги? Серебряные. Значит, из богатой семьи. Завтра мать придёт, за дочкину радость отоварится по полной.

И точно — на следующий день я узнал, что мать той девушки принесла Федьке бобровую шкуру. За то, что не обидел ребёнка, по-доброму обошёлся.

Когда стемнело и торговля прекратилась, мы собрались в избе, которую Ермак выделил под склад. Федька, Гришка и Савка вывалили на стол и на пол дневную добычу (не всю, кое-что мы уже отправили сюда раньше). Я не верил своим глазам.

Тут были куньи шкурки, соболя, беличьи, бобровые шкуры, связки вяленого мяса и рыбы, горшки с мёдом и много чего еще.

— И это за какие-то стекляшки, — присвистнул Иван Кольцо, который зашёл посмотреть на товары.

— Не какие-то, а особенные, — поправил его Савва Болдырев. — Максим их с душой делает. Оттого и берут.

Ермак тоже пришёл оценить результаты первого дня торговли. Атаман молча перебирал шкурки, особенно долго рассматривал чёрных соболей.

— Два соболя за одну бусину, — задумчиво произнёс он. — В Москве за такого соболя сто рублей дают. А бусина сколько стоит делать?

— Песок, зола да дрова, — ответил я. — Ну и труд мой.

— Выходит, из ничего золото делаем, — усмехнулся атаман. — Продолжай, Максим. Федька, ты молодец. Завтра опять на рынок. Только смотри, чтобы без драк. Если местные передерутся за бусы, нам потом отвечать.

— Не передерутся, — заверил Федька. — Я им сказал — товар будет каждый день. Кто сегодня не успел, завтра купит.

После ухода начальства мы ещё долго сидели, подсчитывая барыши. Если за день выменяли товаров на сумму рублей двести московских, а затраты — только дрова для печи да мой труд, то выгода получалась фантастическая.

— Знаешь что, Максим, — сказал Федька, поглаживая шкурку соболя. — Ты делай бусин побольше. Я чувствую, завтра народу будет вдвое больше. Слухи по всей округе пойдут. Из дальних юрт поедут, из лесных стойбищ придут.

Он оказался прав. На следующее утро, когда я пришёл проверить, как идёт торговля, у лотка Федьки стояла толпа человек в полсотни. И это несмотря на мороз и ранний час.

Ветер гулял по улицам Кашлыка, когда на рыночной площади появилась странная фигура. Татарин в изодранной, покрытой грязью одежде брел, словно тень, покачиваясь от усталости. Его чапан висел лохмотьями, сапоги были стерты до дыр, а лицо покрывала многодневная щетина вперемешку с коркой засохшей грязи. Глаза его горели лихорадочным блеском безумца, познавшего нечто страшное.

Он дошел до центра площади, где торговцы раскладывали свой товар. Татарин тяжело опустился прямо на мерзлую землю, скрестив ноги, и некоторое время молчал, раскачиваясь взад-вперед, словно в молитве.

Первыми к нему подошли любопытные мальчишки — и русские, из семей казаков, и местные татарские. За ними потянулись торговцы, оставив свои лотки. Несколько женщин в теплых шубах остановились поодаль, настороженно вглядываясь в оборванца.

— Я Тимур-Ян, воин хана Кучума… был воином… — заговорил он хриплым, надтреснутым голосом, и толпа придвинулась ближе. — Бежал я от гнева несправедливого, от мурзы Сайын-Шади, что обвинил меня в краже коня. Не брал я того коня, клянусь Аллахом! Но мурза решил иначе, и голова моя была назначена к отсечению на рассвете…

Старый бухарский купец Мурат покачал головой и перешептывался с соседом. Казак Митька Зубов, стоявший у ближайшего амбара, подошел ближе, держа руку на рукояти сабли. Но команды заставить замолчать странного гостя не поступало, и он не вмешивался.

— Через леса дремучие бежал я, через болота гиблые, через степи бескрайние… Долгие дни и ночи шел без отдыха и еды. Волки выли за мной по пятам, но не тронули — видно, сама судьба хранила меня, чтобы донес я весть страшную до Кашлыка…

Тимур-Ян замолчал, обвел собравшихся воспаленным взглядом. В толпе воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом снега под ногами опоздавших зевак.

— Готовит Кучум войско великое в барабинских степях! Такого войска еще не видела земля сибирская! Не только воины степные собрались под его бунчуками — пришли к нему на помощь дикие люди с северных ледяных морей, что человечину едят! Видел я их своими глазами — ростом в две сажени, покрытые шерстью звериной, с клыками острыми, как у волка! Человека съедают они за один присест, а кости перемалывают и, бросают в воду и хлебают, как похлебку!

В толпе раздались испуганные вздохи. Татарская женщина прижала к себе ребенка. Несколько казаков переглянулись с беспокойством.

— Но это еще не все! — голос Тимура-Яна окреп, в нем появились нотки истерики. — Привели шаманы тех диких людей зверей невиданных из тайги северной! Медведи там ростом с избу, и обучены они ломать стены крепостные, как щепки! А рыси — прыгают на высоту трех саженей, перемахнут любой частокол! И волки там не простые — понимают речь человеческую, по приказу шамана горло перегрызут любому!

Старуха-татарка, стоявшая с краю толпы, начала качаться и причитать на своем языке. Молодой казак Васька Кривой сплюнул и перекрестился.

— Врешь ты все, татарин! — крикнул кто-то из толпы, но голос звучал неуверенно.

Тимур-Ян повернулся в сторону говорившего, и его глаза сверкнули безумным огнем:

— Вру? О, если бы я врал! Но я видел, как шаманы те дикие призывали джиннов огненных из-под земли! Дым черный поднимался к небесам, и из него являлись существа, которым нет имени на языке человеческом! С телом дыма и глазами углей горящих, они проходят сквозь стены, душат людей во сне, выпивают кровь младенцев!

Толпа загудела. Женщины закрестились, мужчины хмурились. Даже бывалые казаки, видавшие всякое в своих походах, переминались с ноги на ногу.

— А с неба, — Тимур-Ян поднял дрожащую руку вверх, — с неба летят птицы размером с лодку речную! Черные, как ночь безлунная, с когтями железными! Шаманы управляют ими свистом особым, и птицы те хватают воинов прямо с крепостных стен, поднимают в небо и бросают оземь!

Купец Мурат побледнел и отступил на шаг. Рядом стоявший с ним казак начал творить молитву.

— Сколько же войска собрал Кучум? — спросил Митька, стараясь говорить твердо.

— Тьма тьмущая! Как звезд на небе, как песчинок в степи! Идут к нему ногайцы с юга, башкиры с запада, дикари с севера. И все везут дары — луки, стрелы, сабли острые. А из Бухары прислали ему пушки медные, что стреляют ядрами, начиненными порохом греческим — попадет такое ядро в стену, и нет стены!

Тимур-Ян встал на колени, простер руки к небу:

— Говорил Кучум своим мурзам, и я слышал, прячась за юртой: «Не оставлю камня на камне в Кашлыке! Всех русских на кол посажу, а Ермака живьем сварю в котле! И будет земля сибирская снова нашей, и никто больше не посмеет ступить на нее!»

В этот момент сквозь толпу протиснулись несколько казаков.

— Эй, татарин! — крикнул старший из них, бородатый детина с покрытым шрамами лицом. — Атаман Ермак Тимофеевич велит тебя к себе доставить! Живо поднимайся!

Тимур-Ян посмотрел на них мутным взглядом, словно не понимая, где находится. Казаки подхватили его под руки и повели прочь с площади. Он не сопротивлялся, только бормотал что-то неразборчивое о шаманах и джиннах.

Толпа на площади не расходилась еще долго. Люди сбились в кучки, горячо обсуждая услышанное. Женщины качали головами и прижимали к себе детей. Мужчины спорили — одни утверждали, что татарин просто безумец, тронувшийся от тягот похода. Другие вспоминали старые легенды о злых духах тайги и степи, о шаманах, способных превращаться в зверей и птиц.

— А что, если правда все это? — шептала молодая казачка своей соседке. — Мой дед рассказывал, что в северных лесах живут люди-медведи, которые едят человечину…

— Да полно тебе! — отмахивалась та, но в голосе ее не было уверенности. — Хотя… говорят, северные шаманы и вправду могут такое творить, что христианской душе и не снилось…

Купец Мурат собрал своих приказчиков и велел готовить товар к срочному вывозу:

— Не нравится мне все это. Если даже половина правда из того, что болтал этот безумец, надо переставать здесь появляться. Кучум не простит.

Старый татарин Ибрагим сидел на завалинке и покачивал седой головой:

— Видел я в жизни своей многое. И знаю — когда человек так говорит, с такими глазами, значит, видел он нечто. Может, не все правда, может, страх глаза его обманул, но что-то он точно видел.

К вечеру весь город гудел, как потревоженный улей. Слухи обрастали новыми подробностями. Уже говорили, что войско Кучума уже движется к городу и будет здесь через три дня. Что джинны могут проникать сквозь щели в дверях и окнах. Что птицы-великаны кружат над тайгой, высматривая дорогу к Кашлыку.

Казацкие десятники с трудом удерживали порядок. Некоторые татарские и остяцкие семьи уже начали собирать пожитки, готовясь к бегству.

Ночь опустилась на Кашлык тревожная и беспокойная. Мало кто спал спокойно в эту ночь. На стенах было удвоено число часовых. Казаки вглядывались в темноту, вздрагивая от каждого шороха, от каждого крика ночной птицы. А в небе действительно кружили большие черные птицы — обычные вороны. Но взволнованному воображению они казались предвестниками страшного войска, о котором говорил безумный Тимур-Ян.

Семя паники было брошено в благодатную почву суеверий и страхов. И хотя наутро многие старались убедить себя и других, что все это бред сумасшедшего, червь сомнений уже точил души жителей Кашлыка.