Военный инженер Ермака. Книга 4

Глава 13

За дверью ждала настоящая сибирская зима, но в мастерской было тепло, даже жарко. От печи от работы. От чего сильнее, не знаю!

Я развернул промасленную ткань и положил на верстак готовый нарезной ствол — плод долгой работы, со спиральными канавками внутри, которые были выточены с точностью, о которой оружейники и не слыхивали. Ни здесь, ни, возможно, где-то еще. Рядом легла заготовка ложи из местной берёзы — плотная, без сучков, выдержанная в сухом месте с лета, а потом еще как следует «прогретая» в избе-сушилке. Детали замка разложил отдельно — всё выкованное и подогнанное заранее.

Я долго стоял над верстаком, прикидывая в уме будущую винтовку. Затем взял ствол в руки, приложил к заготовке ложи в поисках того единственного угла, при котором железо и дерево станут единым целым. Винтовка должна была лечь в плечо естественно, как продолжение руки, а палец — находить спуск без раздумий, даже в толстых рукавицах.

Углём нанёс первые метки на дерево — тонкие линии там, где ляжет ствол, где встанет замочная доска. Работал медленно, без спешки. Казаки Ермака привыкли к пищалям грубой работы, которые били криво и недалеко. Моя винтовка должна была стать другой — точной, надёжной, способной запросто положить врага с трехсот шагов и даже дальше.

Я взял в руки скобель и начал выбирать ложе под ствол. Стружка снималась тонкая, почти прозрачная — я прислушивался к её ходу, чувствуя, как инструмент входит в дерево. Сделаю слишком глубоко — и ствол будет болтаться, слишком мелко — не сядет плотно. После каждых нескольких проходов прикладывал ствол, проверяя посадку. Дерево постепенно принимало форму железа, обнимало его, становилось с ним единым.

Когда ложе под ствол было готово, я принялся за замочную площадку. Здесь требовалась особая точность — все детали должны были встать на свои места без люфта, но и без напряжения. Долотом и ножом выбирал дерево, постоянно примеряя замочную доску. Помнил, как пальцы коченели на морозе так, что спусковой крючок пищали, если б довелось палить, пришлось бы дёргать всей ладонью. Моя винтовка должна была стрелять даже когда руки почти не чувствуют холода.

Особое внимание уделил форме спусковой скобы. Сделал её шире обычного — чтобы палец в толстой рукавице входил свободно, но без лишней болтанки. Крючок спуска подогнал так, чтобы ход был коротким и предсказуемым, без мёртвого хода и рывков. В здешних условиях, когда от выстрела может зависеть жизнь, каждая мелочь имела значение.

Ствол крепил к ложе железными кольцами — традиционный способ, проверенный временем. Мог бы придумать что-то более изощрённое, но пока не надо. Кольца ковал сам, подгоняя их так, чтобы держали крепко, но не деформировали ствол.

Канал под шомпол выбирал особенно тщательно. Шомпол должен был выниматься легко даже замёрзшими пальцами, но не выпадать при быстрой скачке. На конце канала сделал небольшое расширение — чтобы можно было подцепить шомпол ногтем, не глядя, на ощупь. Мелочь, но в темноте сибирской ночи или в пурге такие мелочи спасают.

Приклад делал долго, постоянно прикладывая к плечу, проверяя угол. Винтовка не должна была «кусаться» при выстреле, бить в скулу или клевать носом. Нашёл тот самый угол, при котором отдача уходила прямо в плечо, мягко и предсказуемо. Края приклада слегка скруглил — чтобы не цеплялся за одежду при быстром вскидывании.

Прицельные приспособления сделал простыми — невысокая мушка спереди и прорезь целика сзади. Это для начала. Дальше, по всей видимости, буду пробовать оптический прицел.

Ну а пока ничего сложного. Главное — чтобы линия прицеливания была естественной, чтобы глаз сам находил правильное положение.

Когда основная сборка была закончена, я принялся за финишную обработку. Пропитал дерево льняным маслом, смешанным с воском — защита от влаги и гниения. На рукояти ложи и в месте хвата цевья нанёс неглубокую насечку — для лучшего сцепления с рукой. Работал аккуратно, без излишеств. Это все-таки рабочая вещь, инструмент выживания, а не ярмарочная игрушка. Хотя, с другой стороны, и не обычная пищаль.

Последним этапом стала установка и регулировка всего механизма. Боевая пружина должна была взводиться с усилием, но не чрезмерным. Всё собирал и разбирал по несколько раз, добиваясь идеальной работы механизма. Курок должен был бить по огниву с силой, достаточной для высекания искр даже в сырую погоду. Кремень я прикрепил, «обернув» его в тонкую свинцовую пластину — так будет лучше и надежнее.

Когда винтовка была полностью собрана, я взял её в руки и почувствовал — получилось. Баланс был идеальным, центр тяжести находился точно между руками. Винтовка лежала в руках естественно, как будто была продолжением тела. Механизм работал чётко, без заеданий и люфтов. Приклад удобно упирался в плечо, щека естественно ложилась на гребень приклада, глаз сам находил линию прицеливания.

Проверил всё ещё раз — как ложится в руку, как вскидывается к плечу, как палец находит спуск. Всё было правильно. Нарезы в стволе обещали точность, невиданную для здешних мест. Общая надёжность конструкции гарантировала работу в любых условиях сибирской зимы.

Я отложил готовую винтовку в сторону и взялся за следующую заготовку. До весны нужно было собрать хотя бы несколько таких. У нас будет оружие, способное изменить ход сибирского похода. Винтовки, которые бьют дальше и точнее всего, что знали эти земли.

Огнестрельному оружию не привыкать менять ход истории — поэтому я надеялся, что так произойдет и у нас, в этих краях.

…Снег скрипел под широкими остяцкими лыжами, оставляя за тремя фигурами длинный извилистый след среди заснеженных елей. Черкас шёл первым, прокладывая путь через глубокие сугробы. За ним, тяжело дыша, двигался маленький Микита — казак щуплый, но выносливый, как степная лошадка. Замыкал цепочку Кондрат — великан с широкими плечами, на которых покоилась увесистая котомка с остатками провизии и вещами.

Шёл очередной день пути. Воспоминания о неудаче у Строгановых и на приеме у государя иногда, но уже ненадолго. Всё это осталось позади. Впереди был Кашлык — их Кашлык, отвоёванный кровью и порохом у хана Кучума. Ещё несколько дней перехода через тайгу они увидят дымы над острогом, услышат знакомые голоса. Эта мысль грела лучше костра.

— Сотник, может, привал сделаем? — прохрипел Кондрат, опираясь на шест. — Ноги уже не держат, да и сумерки скоро.

Черкас окинул спутников взглядом: Микита осунулся, глаза запали; Кондрат дышал тяжело, пар клубился в морозном воздухе густыми облаками.

— Ещё немного пройдём, — решил сотник. — Чует мое сердце, найдем удобное место.

Не успели они одолеть и полверсты, как Кондрат поднял руку. Широкие ноздри раздувались — принюхивался.

— Чуешь, сотник? — негромко спросил он. — Гарью тянет. И ещё чем-то…

Черкас уловил странный запах — сладковатый, церковный, с глухой примесью тошнотворной вони. Кровь, что ли? За время пути чувства казаков обострились, стали почти звериными.

— Пожарище, может? — неуверенно сказал Микита.

— Не так пожарищем пахнет, — покачал головой Черкас. — Пойдём глянем. Осторожно.

Они свернули с намеченного пути, двигаясь на запах меж стволов. Лес стоял глухой: ни крика птицы, ни шороха ветвей. Даже вороны держались в стороне, их карканье доносилось издалека, глухо, будто из-под купола.

Первым странное место заметил Микита. Он резко остановился, и Черкас едва не налетел на него.

— Господи Иисусе… — прошептал казак, осеняя себя крестом и дальше пошел медленно и осторожно.

Меж елей и берёз возвышался сырой настил из окорённых брёвен, приподнятый на невысоких столбах. На почерневших досках виднелись тёмные пятна — от крови и от выжженных знаков. Повсюду виднелась слипшаяся зола, кусочки воска от множества свечей; жирные пятна на древесине блестели даже в сумерках.

На ближайшей берёзе казаки заметили вбитые косо железные гвозди — грубые «ступени» вверх по стволу. Под ними на коре выжжен знак — не то колесо, не то кривой крест; от одного взгляда на него делалось не по себе.

Черкас молча обошёл настил. В стороне, прислонённая к старой ели, стояла перевёрнутая икона на грубо отёсанной доске. Лик был изуродован — процарапан крест-накрест, глаза выколоты. Рядом торчал из снега грубый идол-чурбан, весь в ножевых насечках; угадывались человеческие очертания, но искажённые — с тяжёлой головой и скрюченными конечностями.

— Поганое место, — выдохнул Микита и отступил.

Черкас подошёл к толстому пню неподалёку. На обрубке — глубокие следы верёвок, кора содрана до древесины. Кого-то здесь держали. Думать, для чего, не хотелось.

Следов было много, но свежий снег уже почти их затёр: видно, прошло несколько дней. Отпечатки уходили в разные стороны.

— Уходим, — твёрдо сказал Черкас. — Не место это для христианской души.

Никто не возразил. Они поспешно отошли, не оглядываясь. Но и когда настил скрыли деревья, сладковато-тошный дух ещё тянулся следом, лип к одежде, забивался в ноздри.

Пройдя версту, Черкас выбрал ложбинку у корней огромной ели. Снега там намело меньше. Кондрат начал разгребать площадку, Микита принялся собирать хворост, вздрагивая от каждого треска.

— Что это было, сотник? — спросил он, когда огонь занялся. — Не остяки же и не вогулы. Те по-своему служат, но такое не творят.

— Не остяки, — согласился Черкас, протягивая к теплу ладони. — И не вогулы. Там — идолы, здесь — икона поругана, крест вывернут. Русская рука, да чёрное сердце.

— Может, беглые… от веры отрёкшиеся? — глухо сказал Кондрат, тяжело присаживаясь на брошенные ветки и развязывая котомку.

Черкас промолчал. Понять, кто устроил такое среди тайги, он не мог. И без того хватало бед — стрелы, засады, лютый мороз. Зачем ещё душу губить поклонением нечистому?

…Ночь упала резко, по-зимнему. Костёр трещал, выстреливая искрами; света хватало только на узкий круг. За ним начиналась непроглядная тьма.

— Слышишь? — прошептал Микита, вцепившись в рукоять сабли.

Где-то далеко протянулся странный звук — не вой и не крик. Черкас сухо сказал:

— Ветер в ветвях.

Но рука Кондрата тоже легла на пищаль. Звук повторился — ближе. Потом откликнулся с другой стороны. Казалось, лес ожил, наполнился голосами — стонущими, воющими. Не звери и не птицы. Иное.

— Молитву читай, — велел Черкас, и Микита зашептал «Отче наш», сбиваясь.

Кондрат подбросил дров, пламя взметнулось; на миг осветило стволы, и будто бы меж них мелькнули тени — то ли людские, то ли звериные, кривые. А может, показалось.

— Не глядите, — приказал Черкас, отворачиваясь к огню. — Страху волю не давайте.

Они сидели спинами к жару, слушали треск смолы, старались не внимать тому, что ползло из темноты. Время тянулось, как смола. Звуки то сходились, то расходились, кружили вокруг. Порой казалось — кто-то шепчет за плечом, но обернёшься — тьма.

К рассвету всё стихло так же внезапно, как началось. Лес снова стал обычным — холодным, заснеженным, но не враждебным. Черкас не спал. Он смотрел, как сереет восток, как первый свет выпихивает ночные страхи за край леса.

— Вставай, — тронул он Кондрата. — И ты, Микита. Пора.

Собрались быстро, затушили костёр, снова встали на лыжи. Никто не говорил о ночи, но шаг ускорился — будто что-то гнало прочь. К полудню лес поредел. Впереди обозначилась знакомая гора; за ней лежала долина Иртыша. Ещё день-два — и Кашлык.

— Сотник, — не выдержал Микита, — как думаешь, что это было? Те, что место поганое устроили… они тут ещё?

Черкас помедлил:

— Не знаю. В Кашлыке доложу. Разведку пошлют — проверят. Не дело, коли такая скверна рядом.

— А если найдут? — спросил Кондрат.

— Найдут — по атаманскому суду ответят, — жёстко сказал Черкас. — За поругание святынь и за кровь.

Они шли дальше. Проклятое место оставалось позади, но память о перевёрнутой иконе, выжженных знаках и ночных голосах не спешила тускнеть. Даже стены Кашлыка и тепло очага не скоро вытеснят эту тьму. Сибирь оказалась не только дикой землёй, которую берут саблей да пищалью; в её лесах жило нечто старое и злое, жившее тут задолго до людей — или, что страшнее, рождённое самими людьми.

С этой мыслью сотник Черкас Александров повёл товарищей дальше — к Кашлыку и к неизведанному, что ждало их впереди.

…Стылый ветер продувал барабинские степи насквозь, взметая снежную крошку над бескрайней белизной. В зимней ставке хана Кучума, укрытой от метелей в излучине замёрзшей речки, царило оживление. Владыка Сибирского юрта, закутанный в собольи меха, медленно обходил вокруг диковинного сооружения, возвышавшегося посреди огороженной площадки. Рядом с ним шагал мурза Карачи. Со своей неизменной улыбкой, которую многие в окружении хана безумно ненавидели.

Осадная башня, творение русского инженера Алексея, стояла как грозный великан среди снегов. Перебежчик руководил артелью татарских плотников. Башня поражала своей основательностью — почти семь метров до самой крыши, сложенная из толстых брёвен сибирской лиственницы. Её силуэт напоминал ступенчатую пирамиду: широкое квадратное основание постепенно сужалось кверху, придавая конструкции необходимую устойчивость.

Хан остановился, откинув голову назад, чтобы разглядеть крышу. По краям свисали навесы-козырьки, защищавшие верхний ярус от выстрелов. Кучум провёл рукой в расшитой рукавице по обшивке нижнего яруса — поверх дощатой основы лежали слои войлока, пропитанные глиной.

— Покажи, как она двигаться будет, — приказал хан, и Алексей, поклонившись, указал на массивные полозья под основанием башни.

— Великий хан, смотри — зимой башня поедет на полозьях, как большие сани. Десять пар коней или две сотни воинов потянут канаты, и она покатится по насту прямо к стенам Кашлыка. А вот здесь, — он указал на переднюю часть конструкции, — низкий щит-надолба, он первым примет стрелы казаков и защитит основание.

Карачи обошёл башню с другой стороны, внимательно осматривая бойницы — узкие горизонтальные и косые щели, прорезанные на разных уровнях. Заслонки на деревянных штырях плотно закрывали отверстия, но при необходимости их можно было быстро откинуть для стрельбы.

— А внутри что? — спросил мурза, и Алексей поспешно распахнул тяжёлую дверь в основании башни.

Внутреннее пространство было разделено на три яруса, соединённых крепкими стремянками. Мощные угловые стойки и диагональные распорки создавали надёжный каркас.

Кучум поднялся по лестнице на средний ярус, где могли разместиться лучники. Отсюда через бойницы открывался хороший обзор. Хан кивнул одобрительно, затем полез выше, на верхнюю площадку.

Главное чудо инженерной мысли находилось именно здесь — широкий штурмовой трап с зубчатым носком, способный откидываться прямо на вражескую стену. Толстые верёвки и мощная балка удерживали конструкцию под нужным углом, а по бокам мостика были установлены щиты-крылья, прикрывающие воинов во время перехода. На торце трапа Алексей приладил железные зубцы — они должны были вцепиться в верхнюю обвязку стены Кашлыка и не дать мостику соскользнуть в самый ответственный момент.

Кучум задумчиво погладил бороду, обходя башню ещё раз. Сооружение производило впечатление — массивное, хорошо защищённое, продуманное до мелочей.

— Расскажи, как применять будем эту махину, — велел хан, усаживаясь на принесённый слугами ковёр прямо на снегу. Карача встал рядом, скрестив руки на груди.

Алексей оживился, начав излагать свой план:

— Великий хан, зимой подводить башню будем ночью или в метель, когда казаки стрелять толком не смогут. Подведем, а потом — раз! — и мостик откинем. Воины хлынут на стены, как река в половодье. Можно одновременно с других сторон лестницы приставить или у ворот ударить — казаки растеряются, не будут знать, куда бежать.

Кучум нахмурился, рассматривая массивную конструкцию:

— Долго такую делать, сложно очень. Сколько леса извели, сколько войлока… — Хан повернулся к Алексею, и в его глазах блеснула тревога. — А если казаки из пушек разобьют? У Ермака пороху мало осталось, это правда, но хоть чуть-чуть да есть! Одним ядром всю работу погубят.

Алексей хитро улыбнулся, поклонился низко:

— Об этом я подумал, великий хан. Эта башня — она последней пойдёт, когда порох у казаков кончится совсем. А сначала… — инженер сделал театральную паузу, — сначала мы другие башни покажем. Простенькие, кое-как сколоченные. А то и вовсе обманки — каркас, обтянутый шкурами, издали не отличишь. Пусть Ермак на них порох тратит, пусть палит в пустоту!

Карачи улыбнулся сильнее, чем обычно.

— Правильно!

Кучум тоже позволил себе улыбнуться. План ему нравился. Обманные башни заставят Ермака израсходовать драгоценный порох, а когда пушки замолчат, в дело вступит настоящая осадная машина.

— Сколько обманных сделаешь? — спросил он у Алексея.

— Десяток, великий хан. Больше не нужно — Ермак догадается. Но десяток — в самый раз. С разных сторон покажем, пусть думает, что отовсюду лезем. А настоящая башня одна будет, зато какая! — Алексей с гордостью посмотрел на своё творение.

— А весной как? — спросил хан. — Не по снегу?

— На то есть летний вариант, — успокоил его Алексей. — Катки подложим, Труднее будет, но до стены довезём.

Кучум кивнул, принимая решение.

— Ты хорошо поработал. Я вижу, что так можно воевать. Плотники наши научились делать такие башни. Теперь думай, будем ли ее разбирать и везти с собой, или проще такую сделать на месте.

— Будет исполнено, великий хан, — поклонился Алексей.

Хан и мурза ушли, оставляя в снегу глубокие следы. Позади плотники уже накрывали башню рогожами, пряча от чужих глаз. В ханской ставке готовились к ужину — дымки поднимались от юрт, жарко пахло мясом. Но мысли Кучума были далеко — там, где за лесами и сопками стоял его Кашлык, захваченный дерзкими казаками.

Весной, когда сойдут снега и подсохнут дороги, начнётся решающий штурм.