Противотанкист. Юго-западное направление. Книга 7

Глава 4

Так вот оно что, это у нас походу ревность взыграла. А я то думал? Подумаешь, пообщался с местным населением на пляже. Да и не об чём таком-эдаком мы с ней не договаривались. Чисто коммерческий интерес, ты мне, я тебе, на взаимовыгодной основе. Ну и что, что шутили на разные темы, в том числе и про секас, Манька она девка простая, деревенская, лёгкая на подъём, хоть и слаба на передок, да и разговаривать с ней не натужно, не нужно выбирать выражения. Да она и сама не выбирает и базар не фильтрует, что думает, то и говорит. А дружеский шлепок по пышной заднице, так это вообще для закрепления договора по моей многоходовке. Манька же она не только честная давалка, но ещё и передовик производства в местном колхозе. А там молоко, сметана, масло, творог, ну и влияние на председателя, чтобы он договор с госпиталем заключил, на взаимовыгодной основе. Какая разница, куда они будут продукцию поставлять? Был у меня приватный разговор с начальником АХЧ, вот он и посетовал на плохое снабжение одной дроблёнкой, ну я и решил посодействовать его горю, а заодно и свои хотелки удовлетворить.

Сразу как-то на душе полегчало. Но кто сцука сдал? Вроде никто и не видел, как мы общались в кустах. Да и на пляже все свои были. В основном мужики, за исключением санитарки — Тамарки, местное население не в счёт. Вот она и сдала, да ещё и прибавила небось от себя кое-что. Поймаю, вы… и высушу, но сперва распрошу, зачем такое непотребство учудила. Все эти мысли пролетели в моей голове за пару секунд, но дутика нужно было как-то успокоить, чтобы не держала камня за пазухой. Поэтому встаю, накидываю больничный халат, присаживаюсь к небольшому столику с чернильницей, пером и каким-то гроссбухом. После чего начинаю выводить каракули на клочке бумажки.

— А как правильно, аблигация или облигация? — спрашиваю у Нины, остановившись на полуслове.

— Облигация. — Недовольно подсказывает она.

— Спасибо. — Быстро дописываю я текст и, подув на бумажку, чтобы просохли чернила, прячу её между страницами гроссбуха. Любопытство сгубило кошку, а уж Нинку (как и любую женщину), сгубит вдвойне, и она обязательно прочитает моё послание.

— До встречи. — Выхожу я из кабинета.

— Следующий! — Не отвечает на моё прощание надутая Нинель.

Я же иду дальше ко коридору лечебного заведения и чисто случайно встречаю санитарку Тамарку или Тамарку-санитарку, как мы её все между собой называем. Девка видная и фигуристая, но немного похожа на лошадь. Такая же статная и красивая, если смотреть на неё с заду (на Тамарку, а не на кобылу), а ежели с переду, ну да с лица воду не пить, в моё время ещё и не такие ксюшади попадаются…

— Здравствуй Томочка, душа ты моя. Хочешь я тебе новый анекдот расскажу? — Подхватываю я её под локоток и отвожу в сторону.

— Ну, расскажи. — Кокетничает она.

"Сидят, значит две хомячихи на берегу речки и вяжут. Подходит к ним бегемот и спрашивает.

— Девочки, здесь глубоко?

— Да, глубоко. Можешь нырять прямо с берега. — Отвечает Первая хомячиха. Вторая молчит и продолжает стучать спицами.

Бегемот разбегается и прямо с высокого берега бултых в речку. Всплывает, вся морда и башка в тине, брюхо расцарапано о корягу, ревёт, больно ему.

— Ты, зачем Бегемотика обманула? Он бедненький вон как поранился. Знала же, что здесь мелко. — Пеняет Вторая хомячиха Первой.

— А зачем ты мне вчера шапочку распустила⁈ — отвечает ей та."

— Ха-ха-ха! — закатывается от громкого грудного хохота донская казачка, широко открыв рот с крупными ровными зубами. — Хомячихи, и вяжут. Ну уморил. Да чем они тебе вязать-то будут, болезный? У них ведь и пальцев-то нет.

Смысл анекдота немного не тот, но нужный эффект достигнут. Так что перехожу к главному.

— А чем же я тебе, Томочка, так насолил, что ты про меня всякие сплетни распускаешь? — задаю я вопрос в лоб.

— Какие такие сплетни, касатик? — резко обрывает смех санитарка, уставившись на меня цепким колючим взглядом. Ей бы следователем в НКВД работать или в гестапо.

— Ну шо, ты, на меня вылупилась такими влюблёнными зенками? Разве не ты всем рассказываешь про меня с Манькой?

— Да насрала я и на тебя, и на Маньку, и чем вы там в кустах занимались, что она потом полдня сверкучая ходила. Ебитесь вы с кем хотите. Только я свечку не держала и чего своими глазами не видала, о том никому врать не буду. Да даже коли видала, — то какая мне с того корысть? Ты башкой-то своей покумекай, касатик. Где Я, а где твоя Манька — передовица-потужница, знаю я, каким местом она в те передовики выбилась…

— А у кого в том корысть есть? — перебиваю я санитарку, присевшую на своего любимого конька.

— Да мало ли у кого. Потом опять скажешь, что сплетничаю.

— А какая в том сплетня, если то правда, а Том? — задаю я резонный вопрос. — Ну а за это я тебе слова той песни на бумаге напишу и петь её правильно научу.

— Какой песни? — заинтересовалась казачка. Певунья она хорошая, голос приятный, ещё бы петь и интонировать правильно научили, цены бы ей не было.

— Ну той, про калину, которая тебе дюже понравилась на прошлых посиделках.

— Ну тогда слушай, змей-искуситель. Корысть до того есть у Фимки хромого. Мужичонка он хлипенький, но подлец ещё тот. Силушкой его Бог обделил, зато хитростью и подлостью видать чёрт наградил, и связка с ним, касатик, плохая, через его подлость ни один хороший человек сгинул. — Открыла мне страшную тайну Тамара.

— А я то здесь каким боком? Я того Фимку и знать не знаю и ведать не ведаю.

— Ты ему дорогу перебежал, вот он на тебя зуб и заимел. А знать ты его знаешь, он часто возле вашей компании крутится, хоть и работает, а не лежит в госпитале. Так что за язычком своим остреньким следи, и лишнего не балакай. — Предупреждает меня казачка, быстро оглядевшись по сторонам.

— Ну, видел я одного хромого, но слова дурного ему не сказал, да и он мне. — Вспоминаю я смазливую мордочку, похожего на хорька хромоногого инвалида с тросточкой, и каким-то мутным, вечно бегающим взглядом. И правда, ошивающимся возле нашего споенного коллектива, в свободное от своей работы время. Мы через него иногда местную бормотуху доставали, пойло преотвратнейшее, но забористое.

— Слова не сказал, а девку из-под носа увёл. Но как же, приехал тут, весь при параде, при орденах и медалях, хоть и серый с лица от боли, но орёл. Не чета какому-то там инвалиду-задохлику, которого даже на войну не взяли.

— Какую девку? — не понял я.

— Вот чудак-человек. Да Нинку, кого же ещё. Разговоры с ней разные разговариваете, песни поёте, да танцы танцуете, а хромому от ворот поворот. Хотя Нинка его и до тебя не особо жаловала, а как ты объявился, так совсем на глаза не пускат.

— А Нина-то тут причём. Мне до того дела нет. С кем у неё любовь. Мы просто дружим, общаемся.

— Ага, делу не мае, як тому цыгану до племенной кобылицы. — Подпустила в свою речь южнорусский говор Тамара. — Вижу я, как ты на неё глядишь, да и она на тебя. А Фимка на вас так зубами скрипит, что ажно искры летят и дым из ушей. Ну, я тебя предупредила, а теперь отвали, работать мне надо.

Тамарка уходит, а я пребываю в лёгком обалдевании от услышанного. Называется, без меня меня женили. А мужики-то не знают. Хорошо помню, как перед прибытием на станцию, переоделся я в свою форму, да и награды достал и почистил, прицепив на гимнастёрку. Нехрен стесняться, пускай все видят, что я заслуженный фронтовик, а не сопляк зелёный после первого ранения. Да и где ещё награды носить, как не в тылу? В бою они только мешают, а медали запросто потерять можно. Как в этот дом отдыха приехали, очень хорошо помню, и как нас встречали, чуть ли не с оркестром. Но из всех встречающих я хорошо запомнил только одну Нину, сразу же и узнал при встрече на перевязке, но почти всё время молчал, как истукан. А познакомились мы только на следующий день, ну и понеслось. Я то думал, что мы просто друзья, гоня от себя все посторонние мысли, так сказать эротического содержания. Мне просто нравилось общаться с девушкой, причём на любую тему, ну и подкалывать её, а также слушать. Ну и чего уж там, изгибы и выпуклости её фигуры мне тоже нравилась, и я часто представлял её без одежды. Нина была уроженкой Воронежа и много интересного рассказала про город. И то, что он находится в междуречье, я тоже впервые узнал от неё. Причём, чтобы попасть в город с запада, нужно было переправиться через Дон и в окрестностях было всего три моста через реку, один железнодорожный и два автомобильных, а также несколько паромных переправ. Вот я и ломал голову, как так получилось, что немцы захватили город, ведь достаточно было только взорвать три моста и занять оборону за Доном, но видимо снова просрали и подарили немцам мосты в целости и сохранности, потому противник и вошёл в город практически беспрепятственно. Так что придётся решать ещё и эту проблему.

А ещё этот Ефимий. Крыса язвенная, бухгалтер местный, но нихрена не милый. Скорее всего сексот, раз Томка его так охарактеризовала. А я ведь и правда, не следил за базаром, особенно в процессе полемики, когда мы с мужиками обсуждали прошедшие бои под Харьковом и Барвенково. Компашка у нас подобралась знатная, все те парни, которые прибыли сюда вместе со мной с Юго-Западного направления, хотя и из разных армий. Ещё несколько человек из наших, к нам тоже присоединились, но они попали в этот госпиталь раньше. Нас так и прозвали — чёртова дюжина. И хотя лежали мы в разных палатах, это не мешало нам собираться вместе, в свободное от процедур время, устраивать всякие непотребства и крутить комбинации. Безобразия мы не нарушали, режим тоже, почти, зато устраивали чемпионаты по игре в шашки, шахматы, карты и домино, работая командой и на команду, весь выигрыш собирая в общий котёл и меняли его на нужды коллектива (и не только на водку). Причём в каждом виде «спорта» у нас были свои гроссмейстеры и каталы, поэтому мы всегда оставались в выигрыше, даже когда иногда проигрывали. Так что мужиков нужно предупредить и повнимательнее приглядеться к этому колченогому. Они ведь тоже не следят за базаром.

Обычно мы собирались у процедурного кабинета, примерно в одно и тоже время, занимая очередь на всю компашку и получая свою порцию витаминов и других болючих уколов. Кто-то ловил кайф по вене, а кто-то и в пятую точку, но не совсем кайф. Уколовшись и обменявшись новостями, снова разбредались по палатам, чтобы забыться под капельницей, дальше обед, тихий час и «бассейн», если позволяла погода, или тихий час у реки. Ужин и вечерние посиделки с песнями и танцами почти до отбоя. Вечерние процедуры и по шконкам, ровно в 22:00. Для кого отбой, а для кого и время ночных свиданий в летнем лесу. Душа же просит, да и тело страдает.

Команда у нас подобралась знатная, три сапёра, да не обычных мужиков с топорами а самые настоящие минёры. Два танкиста, уже горевших в танке не раз, так что с боевым опытом. Трое моих коллег артиллеристов, один шофер грузовика, все остальные пехота. Ну и я, как главарь или командир нашей банды или команды тимуровцев. Присматривался я и к другим раненым (в основном в курилке), узнавая о их воинской специальности и прочих навыках. Исподволь собирая отряд. На пляже мы не просто валялись и морально разлагались, но отрабатывали взаимодействие между родами войск, делясь с товарищами своими знаниями. Танкисты объясняли пехоте, где у танка мёртвая зона и он слепой, а артиллеристам рассказывали, как звонко бьют снаряды в броню. Пехота в свою очередь делилась, почему им становится неуютно в окопе, когда на тебя идёт танк, и совсем какатно, когда он ещё и стреляет. В общем, я как мог готовил отряд к предстоящим боям, тем более все были не зелёные пацаны, а обстрелянные ветераны.

На вечерних посиделках я как обычно бренчал на гитаре, уединившись в кругу самых близких друзей, кому было лениво плясать (потому что не умели), а также по причине отсутствия партнёрш для танцев. Если танец девочки с девочкой ещё смотрится как-то естественно, из-за отсутствия кавалеров, то танец мальчика с мальчиком в этом времени не воспринимают. Разве что ради прикола. Вот и моя партнёрша сегодня не пришла, поэтому мы убрались подальше от патефона и просто употребляли спиртные напитки. Настроение было не очень, можно сказать в миноре. И такие-же песни я пел. Лирические, потому грустные. Не знаю как, но Нина сама меня нашла и предложила прогуляться по лесу. Отдав гитару Лёхе танкисту, и показав кулак остальным, чисто на всякий случай, чтоб не подумали чего этакого, иду рядом с ней. На посиделки я всегда переодевался в свою форму, которая висела в шкафу нашей палаты. Мы всё-таки жили ни где-нибудь, а в номерах санатория, хоть и с уплотнением на пару лишних кроватей. Так что свою военную форму сдавать в гардероб на хранение я не стал, чутка поскандалив с сестрой-хозяйкой и добившись разрешения у заведующей отделением. Ну и про второй пистолет я никому не рассказывал, сдав на хранение только один. Может это и паранойя, но ствол всегда был при мне. Днём в кармане больничного халата, вечером в правом кармане галифе, а ночью под подушкой.

Углубляемся всё дальше в лес, прямо по узкой тропинке, петляющей между дубов. Нина молчит, я тоже молча иду за ней, жду, когда проявит инициативу. Вроде пришли, так как девушка остановилась и повернулась ко мне. В этом месте стало как бы просторней, из-за большего расстояния между деревьями, зато и сумеречней, так как густые кроны дубов сомкнулись чуть не вплотную.

— Ты, зачем это написал? — достаёт она из кармана сарафана мою записку.

— Что, это?

— Стихи.

— Стихи не я написал.

— А кто же?

— Лётчик один.

— Какой лётчик?

— Ас.

— Что за ас?

— Пушкин А. С.

— Ой дура-ак. — Прыснув от смеха, приникает к моей груди Нина. — Ну почему ты такой?.. Бесчувственный, как чурбан. — Сделав паузу, подбирает она слова. — Ведь я же люблю тебя. — Чуть слышно произносит она и замирает в моих объятиях.

Молчу, боясь спугнуть это мгновенье, лишь только глажу её по волосам и плечам.

— Пойдём. — Отстранившись и взяв меня за руку, идёт всё дальше в чащу Нина, причём не по тропинке, а ориентируясь по каким-то своим приметам. В общем, один я обратно точно не выберусь.

Шли мы недолго, всего минут пять, и пришли. Просторный шалаш, как на картине неизвестного художника «Ленин в горках», притаился в тени здоровенного дуба, на крохотной полянке возле лесного ручья.

— Чего замер, лезь. — Первой забирается в шалаш девушка, скидывает босоножки и, присев на подстилку из опавших листьев, начинает расстёгивать пуговицы лёгкого сарафана, медленно и под музыку в моей голове, обнажая свою аккуратную и упругую грудь, а дальше всё остальное.

— А ты точно этого хочешь? — сглотнув комок в горле, спрашиваю я.

— Не нарывайся на рифму, любый мой. — Отвечает Нина, продолжая стриптиз и полностью сняв сарафан, под которым кроме стройного девичьего тела, ничего больше не было. Так что глупых вопросов я дальше не задавал…

Возвращались обратно в госпиталь мы довольные и счастливые. И хотя режим я нарушил, да и нас рать. Мужики если что прикроют, а утром я уже буду на своём месте, спать как убитый. Через КПП мы не пойдём, есть заветная дырка в заборе. Но если даже и спалюсь, то дальше фронта всё равно не пошлют. А после такой ночи и умереть не страшно. Нина что-то весело щебетала, топая впереди и показывая дорогу. И хотя было полнолуние и яркая луна освещала всё вокруг, я бы в этом лесу наверняка заблудился и вышел куда-нибудь не туда. Немного сориентировался я только тогда, когда мы вышли на тропку к заветному лазу в заборе. Поэтому привлекаю к себе девушку, и сначала запечатываю её сладкие разговорчивые уста поцелуем, после чего нежно шепчу на ушко.

— Тихонечко себя веди, а то спалимся. — Обломав подругу, которая уже начала было расстёгивать верхние пуговицы на своём сарафане. — Иди за мной и старайся не топать и не наступать на сучки. — Схожу я с тропинки и захожу с подветренной стороны. После той злополучной встречи с диверсами, моя паранойя цвела пышным цветом.

Дальше крадёмся как индейцы на тропе войны, чтобы не попасть в засаду. А то комиссар госпиталя полюбил устраивать засады в этом месте, отлавливая как своих подчинённых, так и всех находящихся на излечении. Причём засады он устраивал бессистемно, в любое время ночи и независимо от дня недели. Делать ему было особо нехрен, вот он и шалил по ночам, отсыпаясь днём, а потом наказывал провинившихся своей властью. До расстрела не доходило, но двухчасовой нотации в кабинете и выволочки перед строем было не избежать, да и других проблем тоже. А зачем они нам.

Выстрел прозвучал неожиданно, когда мы были метрах в десяти от забора. Падаю на автомате в густую траву, уронив подсечкой зазевавшуюся ротозейку…