Противотанкист. Юго-западное направление. Книга 7

Глава 6

Размечтался — наивный. Поцелуй затянулся, в голове что-то щёлкнуло и меня будто током ударило, да так вштырило, что я чуть не гикнулся. Нину походу тоже. Но она-то девчонка совсем, — а я? Старый прожжённый ловелас и козёл, думает одна половина сознания с незамутнённым разумом, зато второй пофиг и она управляет телом, послав первую в пешее эротическое путешествие. Руки сами зашарили по телу подруги проверяя все достопримечательности. Ну и её шаловливые ручки полезли куда не надо. Дыхание участилось, кровь отлила от головы и мозг отключился нахрен. Громкий стук в дверь воспринимаю только краем сознания, но слава Богу, Нина опомнилась первой. Она-то нормальная, это я — феномен.

— А ну открывайте, я сейчас дверь выломаю. — Долбит в тяжёлую деревянную дверь сержант Рыльский. А вот хрен он её вынесет.

— Не мешайте работать. — Чутка отдышавшись, кричит Нина.

— Открой дверь. Где задержанный? — не унимается цирик.

— Иди в жопу, начальник! — успокаиваю его я.

— Я счас кому-то пойду. Выходите немедленно. — Перестал ломать двери цирик.

— Я кончаю уже, прекратите там хулиганить. Ещё немного осталось. — Поправляет причёску Нина, повернувшись ко мне спиной, а я завязываю поясок на её халате. Вот только куда гляделки девать, бесстыжие и блястючие?

— Готова? — негромко спрашиваю я.

— Ага. — Успокаивается она, и начинает дышать ровнее.

— Глаза прячь. — Даю я вредный совет и подхожу к выходу.

— Перевязку я сделала, можете забирать ранбольного. Но у него уже сотрясение мозга, так что если продолжите избивать, убъёте, а в рапорте я всё укажу. — Повернув ключ в замке, резко открывает дверь Нина, слегка напугав Рыльского.

— Я передам своему руководству. — Шутовски козыряет сержант. — А чего вы тут делали?

— Перевязку, придурок. Тебе же уже сказали. — Встреваю я.

— Оно и видно. До побачення, сестричка. — Приподнимает он фуражку, на манер цилиндра.

— Да уж лучше прощайте. — Оставляет за собой последнее слово Нинель, снова захлопнув дверь перед толстой мордой Рыльского.

— Вперёд, руки за спину. Шаг — влево, шаг — вправо — побег! Прыжок на месте — провокация! Стреляю — без предупреждения. — Командует мне конвоир, скорее играя на публику, хотя хрен знает, может это привычка.

Нарочито засовываю руки в карманы халата и насвистывая «Мурку», иду вперёд.

— Стоять! Лицом к стене! — когда мы подошли к дверям кабинета главврача госпиталя, снова командует конвоир.

— Командовать будешь, когда на расстрел поведёшь, так что не пошёл бы ты в жопу, товарищ Рыльский. — Провоцирую я сержанта, нарочито развернувшись к нему лицом. Наверняка этот гад меня сапогом по голове приложил, когда я упал. Он сцука сзади стоял, так что сработал на опережение. Пацюк бы не успел добежать.

— Да уж не долго тебе осталось, так что привыкай. — Скаламбурил он, открывая тяжёлую дверь и пропуска меня в помещение.

— Задержанный доставлен! — рапортует Рыльский, войдя следом и закрыв дверь.

— Панас, ну хоть ты-то из себя идиота не изображай. Не задержанный, а свидетель. — Поправляет своего подчинённого старший начальник. — Проходите ближе к столу. Гражданин? — вопросительно смотрит он на меня, вытаращенными глазами. Ну чистый рак или окунь.

— Старший сержант Доможиров для дачи свидетельских показаний явился. — Вытянувшись в струнку, рапортую я.

— Садись, старший сержант, в ногах правды нет. — Указывает мне на стул пучеглазый.

— В жопе тоже. — Каламбурю я, аккуратно примостившись на краешек стула, невольно поморщившись.

— Старший оперуполномоченный — Следаков. — Представляется мне лейтенант ГБ с капитанской шпалой в петлицах. — Болит? — участливо спрашивает он, заметив мои гримасы.

— Болит. — Не стал я изображать стойкого оловянного солдатика, потому что не оловянный.

— Где зацепило? — интересуется он, заметив свежую повязку из-под отворота больничного халата.

— На Южном фронте. — Отвечаю, не вдаваясь в подробности.

— А при каких обстоятельствах? — задаёт уточняющий вопрос опер.

— Обезвреживал банду диверсантов, вот и прилетело. — Озвучиваю я версию, подтверждённую наградными документами. Не факт, что наградят, но доки можно найти, при желании.

— И как, обезвредил? — с непонятным выражением на лице продолжает допытываться Следаков.

— Да. Всех троих. — Говорю я самую настоящую правду.

— В одиночку? — удивляется, стоящий сзади Панас.

— Ну да. А что в этом такого?

— И как умудрился? — продолжает задавать вопросы старший опер.

— А я им гранату подарил, ручную. — Шучу я.

— Обрадовались они подарку?

— Ага. Аж до смерти изумились. — Заканчиваю я юморить, уставившись своим взглядом в выпученные глаза, сидящего напротив гэбэшного лейтенанта с наголо бритым черепом.

— Вот видишь, Рыльский, какие герои здесь лечатся. А вы его на голый понт взять решили. — Вильнув взглядом, переводит разговор на другое уполномоченный из оперов.

— А я чё? Я ничего. Это Пацюк всё. — Отмазался цирик, поддерживая игру.

— Тогда объясни мне, старший сержант, с какой целью ты организовал банду, с которой вы терроризируете и обираете местное население, а также других раненых? — задал мне неожиданный вопрос «добрый следователь», видимо Пацюк был злым.

— А что вы, товарищ лейтенант государственной безопасности, или ваш информатор, подразумеваете под словом — банда? — отвечаю я вопросом на вопрос.

— Ну, банда — это группа лиц, объединённая для совершения преступлений. — Цитирует УК старший опер.

— Такую банду я точно не создавал. Лгут всё ваши стукачи. Я пытался создать джаз-банду, но моих скромных способностей как руководителя и этого, как его — композитора, увы не хватило. — Развожу я руками. — Да и музыкальных инструментов тоже. Ну что это за джаз-банда, если у них есть только пианино, гитара и балалайка, а про гармошку я вообще молчу. Вот вы комедию «Весёлые ребята» смотрели? — верчу я головой в разные стороны, обращаясь ко всем присутствующим. — Вот там настоящая джаз-банда, а у нас сплошное недоразумение получилось, прям как в басне Крылова.

— Ха-ха-ха. — Заржал за моей спиной цирик.

— Ты чего, Рыльский? — уставился на него Следаков.

— Да комедию вспомнил. Тот эпизод, где репетировали музыканты. — Едва сдерживает смех, лыбящийся сержант.

— И правда. Смешно. А что насчёт остального? — не отстаёт от меня настырный опер.

— Остального чего? — тяну я время, собираясь с умными мыслями. А то чуть не ляпнул про Джорджа из Динки-джаза, снять-то эту английскую картину сняли, — а вот когда выпустили в советский или фронтовой кинопрокат?

— Я про то, что раненых обираете.

— А что, кто-то жаловался, и есть заявления, либо конкретные факты?

— Вот тут написано, — открывает Следаков тонкую папку и пытается прочитать залитый чернилами лист. — … в том числе обирают других раненых, вымогая у них папиросы и деньги всевозможными азартными играми.

— Я вообще ничего не понял. Кто обирает? Каких раненых? И причём здесь азартные игры? Вот я лично, из всех настольных игр предпочитаю шашки и домино. А вы, товарищ лейтенант госбезопасности? — сбиваю я опера с боевого настроя.

— Шахматы. — Ведётся он на мой развод.

— В шахматы я тоже умею. Может сыгранём партейку? Я сбегаю. — Продолжаю я валять ваньку.

— Не сейчас. А на что ты в шашки играешь, старший сержант. — Ухватился за меня оперупалнамоченный. Цепкий попался, гад.

— Как на что? Панас, вы когда «козла» забиваете, на что режетесь? — разворачиваюсь я к цирику, озадачив своим вопросом. — Ведь явно не на просто так?

— Известно на что, кто в магазин побежит. — Колется он от неожиданности и двойственности вопроса, так как забивать козла можно разными способами, ну и играть на просто так тоже.

— Ну, так и мы тоже не пацаны, чтобы на щелбаны играть. Магазина у нас здесь нет, вот на папироски и играем. Опять же на общее благо. Кто особо азартный и много курит, проиграв, меньше губит своё здоровье. А кто умный, тот табак на сахар меняет, и от глюкозы ещё умнее становится. Так что какой тут криминал? За это вон и Рыльского привлечь можно.

Расстроенный опер уже откровенно перетряхивает свою папку, пытаясь найти убойный компромат на меня. И аж меняется в лице, уставившись в очередную кляузу «барабана».

— А расскажи-ка мне, старший сержант, о чём ты договаривался с Марией Аблигановой на берегу реки два дня назад.

— А Мария Аблиганова это кто? — искренне удивляюсь я.

— Ну, тебе лучше знать. С кем ты тут шуры-муры разводишь. — Уставился на меня опер.

— Вообще-то я со многими женщинами общаюсь, но никакой Аблигановой хоть убейте, не помню. Вызовите вы в конце концов своего стукача сюда, да расспросите его, на каком основании он меня оговаривает. Да ещё каких-то там Машек приплетает. Что, может и часовню тоже я развалил? — возмущаюсь я.

— Какую часовню? — тут же сделал на меня стойку Следаков.

— На городском кладбище. — Вовремя вспомнил я рассказы Нины из цикла «знай и люби свой город».

— Нет, часовню не ты. — Завис опер, снова перебирая заляпанные чернилами листы, исписанные корявым почерком с французским наклоном.

Неожиданно в кабинет ворвался Пацюк и, отозвав своего начальника к окну, стал что-то ему негромко докладывать, периодически скашивая на меня глаза и тряся опросными листами какого-то бедолаги, которые у него всё-таки забрал старший и начал читать. Закончив чтение, он снова уселся напротив меня и продолжил допрос.

— А в каких отношениях, сержант, ты находишься с гражданкой Варламовой Ниной Андреевной? — Задал мне очень нехороший, хоть и простой вопрос, пучеглазый.

— А можно уточнить, что это за Нина, и из какого отряда? А то я многих Нин знаю, только по имени. Фамилиями вот как-то не интересовался. — Леплю я отмазку, первой пришедшую на ум.

— Хорошо, уточню. Она в этом госпитале операционной медсестрой работает. Перевязки делает. — Уточняет опер, как бы участливо взглянув на меня.

— Так вы про Ниночку говорите, товарищ старший оперуполномоченный! Её я знаю, каждый день на перевязки хожу. — Радостно признаюсь я.

— А в каких отношениях ты с ней находишься? — не отстаёт настырный гэбэшник.

— Как в каких отношениях? Прихожу в перевязочную, Ниночка меня перевязывает, я ухожу. — Говорю я истинную правду.

— На этот счёт у меня есть другие сведения. — Как то торжествующе произносит старший оперуполномоченный. — Вы с данной гражданкой не только сожительствуете, но ещё вместе воруете и продаёте дефицитнейшие лекарства. — Припечатывает он меня убойным аргументом. — Сейчас мы её допросим, проведём обыска, после чего устроим вам очную ставку. Так что колись, пока не поздно, сержант!

А вот тут я поплыл. Да еще богатое воображение услужливо нарисовало картину допроса юной комсомолки в гестапо. Так что будь у меня в кармане настоящий ствол, я бы завалил этих мусоров, сжёг все их бумаги и ушёл в партизаны. И хрен бы меня нашли до конца войны, да и после конца тоже. Рука всё-таки сама полезла в карман, но фиг-вам. В затылок упёрся ствол револьвера, а голос над головой зло прошептал.

— Дай мне повод. Не дёргайся. Руки на стол. Только медленно. — Продолжил командовать Рыльский.

Не дёргаюсь. Аккуратно кладу на стол сперва правую, затем левую руку, ну а Панас синхронно обыскивает мои карманы. Сперва левый, выложив на стол спички и папиросы, апосля правый, достав деревянный пистолет. Пацюк тоже держит меня на мушке, прямо на линии огня. Упади я резко на пол, и Панас бы получил мою пулю, прямо из ТТ своего коллеги. Вот уж воистину, нарожают уродов, потом майся с ними. При виде предмета, похожего на пистолет и лежащего на краю стола, Следаков аж побагровел, а его глаза вылезли из орбит ещё больше. С трудом расстегнув крючок на вороте гимнастёрки, он сглотнул комок в горле и просипел.

— А вы что, дебилы, его даже не обыскали?

— Так це ж не волына, а деревяшка. — Радостно оправдывается сержант Рыльский, убрав дуло нагана от моей головы.

— Идиот! Да будь этот ствол настоящим, он бы нас уже давно порешил и спокойно ушёл. — Обрёл наконец дар речи старший начальник. А Пацюк так и замер с пистолетом в руке.

— Панас, а я ведь тебе жизнь спас. — Решил я подлить масла в огонь.

— Не понял, это ещё почему? — удивляется он.

— А ты на младшего лейтенанта посмотри. Дёрнись я, и первая пуля твоя.

— И правда, лейтенант, ты бы убрал пистолет в кобуру, а то мало ли, отстрелишь себе чего. — На всякий случай принял влево сержант, уйдя в сторону с линии огня, но накаркал.

Бах!!! Раздался громкий выстрел в замкнутом помещении, поэтому больно ударивший по ушам. Все замерли, а младший лейтенант государственной безопасности — Пацюк, сначала побелел, а потом заорал, подвывая на одной ноте.

— А-а-а! — С переливами заверещал он, схватившись за толстую задницу ниже кобуры с пистолетом. Не знаю почему, но я что-то подобное предполагал, увидев ТТ в руках лейтенанта. Потому и опасался больше его, чем револьвера у своего затылка.

— Что случилось, Пацюк? — уставился на подчинённого старший начальник.

— Да он походу задницу себе отстрелил. — Высказал я своё предположение.

— И что делать? — растерянно спрашивает Следаков.

— Что делать? Что делать? Снимать штаны и бегать. Так что вы снимайте с него штаны, а я за медсестрой. Разрешите, товарищ оперуполномоченный? Он сейчас кровью истечёт. Тут каждая секунда на счету. — Не даю я ему времени на раздумье.

— А, чёрт с ним, беги. — Махнул рукой старший опер. — Панас, помоги лейтенанту.

Выскочив из кабинета, бегу в процедурку, и встречаю в дверях напуганную медсестру.

— Нин, ты это, собери всё, что нужно, бинты там, ватку, зелёнку. — Пытаюсь сбивчиво объяснить я.

— А что случилось? — спрашивает она.

— Да один из гэбэшников себе задницу отстрелил.

— Сильно? — уточняет Нина.

— Не знаю. Пулевое ранение сверху вниз. — Показываю я на себе как.

— Поняла. — Быстро собирается Нина, просто взяв с собой санитарную сумку, висящую на гвозде. — А ты беги на пост медсестры, расскажи там в чём дело, нужны санитары с носилками, ну и операционную пусть готовят. — Командует она, запирая двери на ключ…

Когда я в сопровождении двух санитаров с носилками вновь поднялся на второй этаж и вошёл в кабинет, старший опер позвал меня в коридор и, вильнув взглядом, предложил закурить. Прикуриваем от одной спички и молча стоим. Я наслаждаюсь дымом «Казбека», пуская кольца, а лейтенант ГБ напряжённо о чём-то размышляет.

— Ты вот что, товарищ старший сержант, — всё-таки начинает он разговор. — Это дело нужно как-то замять.

— Да, плохо дело, самострел, трибуналом пахнет. Не повезло вашему подчинённому. Вышка ему корячится. — Не стал я сгущать краски.

— Сдурел? Это же был несчастный случай. — Выпучился на меня Следаков.

— А это не я. Это уже трибунал будет решать. Вы же меня под расстрел подвели, хотя и в курсе, что оговор, а дело шито белыми нитками. Так что когда мной займётся военная прокуратура, я тоже молчать не буду. А за самострел подчинённого и вас, товарищ лейтенант государственной безопасности, по голове не погладят. В стрелковых полках и бригадах на передке особистов ох как не хватает. — Открываю я перед ним радужные перспективы карьерного роста.

— Да не будет уже никакого дела. Ежу понятно, что оговор, но «друзей» ты тут себе многих нажил. — Глубоко затянувшись, признался Следаков.

— Вот когда липовых материалов совсем не будет, тогда и разговор будет серьёзным. Мне нет смысла топить вашего оперативника, но если сам буду тонуть, то тут и за соломинку схватишься, а уж за бревно и подавно. — Докурив папироску, выбросил я её в открытое окно, бодаясь взглядом с лейтенантом ГБ.

— Твои условия. — Первым отвёл взгляд опер.

— Есть тут одна железная бочка, где сжигают всякую хрень. Вот и прогуляемся до неё. А когда вся лишняя хрень сгорит, там и пообщаемся без лишних ушей. Меня не интересует, что вы там на остальных накопали, такой ерундой даже участковый заниматься не будет, а если кто по крупному влип или проворовался, это его проблемы, пускай не ворует. Но медсестру Варламову лучше не трогайте, не виновата она ни в чём, ну и от меня тоже отстаньте. — Закончил я свой монолог.

— Ладно, пошли.

Зайдя в кабинет, Следаков забрал со стола картонную папку, а я свои папиросы и спички. Деревянный пистолет трогать не стал, чтобы больше не напугать окружающих. Рыльский по приказу начальника остался охранять кабинет и другие папки с опросными листами, а мы спустились вниз и вышли из здания мимо двух цириков, охраняющих вход.

— Читать будешь? — интересуется опер.

— Нет, но проверю, что мы сжигаем. Начнём с доноса на Варламову.

— Ну смотри.

Следаков подавал мне исписанные убористым почерком с двух сторон листы бумаги, а я их читал, комкал и бросал в железную, обгорелую внутри бочку. С прочитанным последним листом я немного замешкался, оторвав нижнюю часть с подписью и фамилией стукача.

— Вы не возражаете, товарищ лейтенант госбезопасности? — убрал я в карман неопровержимую доказуху.

— Да делай, что хочешь, это не наша епархия, — махнул он рукой, — но только без жертв.

— Спасибо. Если что, я вам его тёпленьким сдам. Наверняка этот гад от себя подозрения отводил.

Остальные кляузы на себя я только бегло просматривал и бросал в бочку, запоминая в основном числа. Только в одном месте я зацепился взглядом за знакомое имя и вчитался внимательней, не сдержав смешок, после чего отправил лист к остальным.

— Закурим ваших, командирских, товарищ оперуполномоченный, табачок уж больно хороший, нам здесь таких не дают. Да бросьте вы папку, она ж всё равно испорчена.

— И правда, закурим. — Бросив картонную папку к остальным бумагам и достав коробку «Казбека», открывает её оперативник. Угощаюсь, нагло стрельнув три штуки, пока он в трансе.

Чиркаю спичкой и, прикурив, роняю её прямо в бочку. Огонёк сначала робко, потом всё увереннее начинает пожирать бумагу, и по мере сгорания, меня начинает отпускать нервное напряжение и слегка потряхивать. Опер тоже завороженно глядит на огонь, задумавшись о чём-то своём. Пока не мешаю, но настраиваюсь на подляну, иначе адреналин меня сожрёт с потрохами.

— Вернёмся к нашим баранам? — незаметно оглядевшись вокруг, растормаживаю я Следакова.

— А?.. Да. Пожалуй вернёмся. — Выходит он из задумчивости.

— Нужно договориться на берегу, о чём будем говорить, а о чём стоит умолчать, чтобы списать всё на несчастный случай и не подставлять лейтенанта.

— Предлагай, товарищ старший сержант, вижу, ты на этом поднаторел.

Ну, я и предложил, после чего гэбэшный летёха надолго впал в ступор и начал смотреть на меня совсем другими глазами.

— А своим, вы, уж сами объясните, что нужно сказать. Старшим командирам гораздо больше поверят, чем простому сержанту. — Тем более он тут совсем не причём и просто проходил мимо, когда это произошло. Подумал я про себя, озвучив отмазку. — Я могу быть свободен, товарищ лейтенант? — слегка борзанул я.

— Да. Можешь идти. — Снова задумался старший оперуполномоченный, махнув мне рукой.