Африканский рубеж 9

Глава 27

Июль 1986 года. Торск, Калининская область.

Электричка мерно постукивала колёсами на стыках, убаюкивая своим ритмом. Я прижимался лбом к тёплому стеклу, мечтая оказаться в родных местах как можно быстрее.

За окном, в отличие от холмов и редких городов Сьерра-Леоне, проплывали леса средней полосы, среди которых были видны маленькие покосившиеся дома. В Советском Союзе жара была другой — мягкой, разбавленной тенью берёзовых рощ и влагой от многочисленных речушек.

Я убрал голову от стекла и в очередной раз оглядел вагон. Напротив меня сидел пожилой мужичок в куртке от технического комбинезона и кепке. Он увлечённо читал развёрнутую «Правду», где на первой полосе была фотография Горбачёва, где тот вновь что-то посетил.

Пока что всё в стране шло по плану. «Ускорение — веление времени», сводки с полей и мирная жизнь, полная своих, понятных и простых забот.

Когда мужик перевернул страницу, я скользнул взглядом по ещё одному заголовку, рассказывающем об «Играх доброй воли в Москве». Это был наш ответ на бойкоты Олимпийских игр. Надо сказать, что выиграли мы Игры в Москве «в одну калитку».

Стук колёс разбавляло музыкальное сопровождение компании молодых ребят. Парни в модных, хоть и явно самопальных «варёнках» и девушки в лёгких ситцевых платьях.

— Летящей походкой ты вышла из мая. И скрылась из глаз… — негромко напевал парень, перебирая струны.

Другая компания молодых ребят собралась за моей спиной. Они смеялись и обсуждали какую-то дискотеку в ДК.

Меня накрыло обыкновенное чувство раздвоенности. Я был здесь, в этом душном вагоне, но часть меня всё ещё сидела в кабине Ми-24. Обыкновенное восприятие мирной жизни, когда ты возвращаешься с войны. И чем раньше ты поймёшь, что она уже где-то далеко, тем лучше. Мнимый переключатель в голове перещёлкнул, когда я увидел знакомые очертания Торска за окном.

Состав начал плавно сбавлять ход. Знакомая вибрация пробежала по вагону, и скрип тормозных колодок возвестил о приближении к конечному пункту.

Перед глазами промелькнула излучина Тверцы, блеснув на солнце серебряными бликами. Чуть дальше показались и маковки церквей. Старинный, купеческий город встречал меня своими деревянными домиками с резными наличниками, утопающими в зелени садов, а также более современными хрущёвками и девятиэтажками.

Я не стал дожидаться остановки и пошёл в тамбур, подхватив спортивную сумку. Она оттянула плечо небольшой тяжестью. Не такой, как бронежилет, но ощутимой. Всё же, я не мог не привезти гостинцев Антонине.

Поезд остановился. Двери с шипением разъехались, и я спустился на низкую платформу.

В нос ударил ни с чем не сравнимый резкий аромат креозота от нагретых солнцем шпал, пыль привокзальной площади и сладковатый дух цветущей липы. Вокзал Торска — небольшое одноэтажное здание, выкрашенное в жёлтый цвет. На платформе суетились люди. Несколько дачников с вёдрами, полными смородины, обсуждали последние новости своего дачного кооператива. Ещё пару человек внимательно читали расписание ближайших электричек.

Ещё двое ребят в форме десантников. Плечистые, в сапогах, натёртых до уровня зеркала и сильно загорелые. Один, с перевязанной рукой, пытался подкурить сигарету. Второй, поставив чемодан на землю, ему в этом охотно помогал. У обоих ребят на левой стороне груди поблёскивали медали «За отвагу», а на правой — знак «Воину-интернационалисту». Всё же война в Афганистане уже подошла к концу. Но это только официально. Как я вижу, ребятам пришлось повоевать.

Я вдохнул полной грудью горячий, но такой вкусный воздух. Только я сделал шаг, как меня остановили.

— Товарищ военный! Вы нам не поможете? — прозвучал за спиной женский голос.

Я обернулся и увидел совсем юную девушку в лёгком платье с небольшой сумкой. Девушка держала за руку молодого лейтенанта. Да так сильно вцепилась, что у него ладонь побелела. Сам молодой офицер был невысокого роста, в фуражке, на размер большей, чем ему нужно, и с эмблемами ВВС на погонах. На кителе красовался значок «Воина-спортсмена» и ромбик об окончании училища. С лица ещё даже не все юношеские прыщи сошли.

— Света, прекрати. Я сам всё решу, — зашипел парень на девушку.

— Ну вот же мужчина. У него же на лице написано, что он военный.

Я улыбнулся, услышав подобное рассуждение, основанное на женской логике.

— А вы догадливая девушка! Прибыли к новому месту службы? — спросил я, протягивая руку лейтенанту.

— Я… ну да. Вернее, так точно! — вытянулся паренёк.

— Давай без гимнастики. Так ты куда прибыл, лейтенант?

— В Центр Армейской авиации.

— Это хорошо. Чем помочь?

— Да мы не знаем, куда и как добираться. Сегодня воскресенье тем более.

Я покачал головой и позвал молодую семью за собой.

Под ногами захрустел гравий, когда мы сошли с перрона и направились к выходу в город. Июльское солнце слепило, отражаясь в лужах, оставшихся после недавнего дождя. Поправив лямку сумки на плече, я уверенным шагом пошёл в сторону остановки автобуса, щурясь от яркого света и предвкушения встречи.

Мы вышли на остановку, и я начал объяснять маршрут движения. Парень слушал, а девушка и вовсе записывала за мной.

— Придёшь на КПП и тебя проводят в гостиницу. А уже завтра пойдёшь и представишься. И скажи, что Александр Александрович Клюковкин передаёт всем привет.

— Понял. А… это кто, Александр Клюковкин? — спросил лейтенант, и его тут же за рукав дёрнула девушка.

— Это он — Александр Александрович, — улыбнулась девушка.

Когда подошёл нужный автобус, я указал ребятам на него, и они уехали. Следом подошёл и мой.

Автобус «ЛиАЗ», лениво переваливаясь на ямах и позвякивая бутылочным звуком где-то в недрах двигателя, довёз меня до нужной остановки. До дома оставалось пройти всего ничего — через два двора.

Во дворе ничего не изменилось. Тополя, и неизменные деревянные столы с лавками, вкопанные в землю намертво.

Из окон доносились звуки музыки и громкоговорящих телевизоров. Но одно всё же изменилось. На подоконниках стало больше трёхлитровых банок с надетыми резиновыми перчатками.

Подойдя к моему подъезду, я заметил знакомые фигуры. Судя по напряжению на их лицах, партия в шахматы приближалась к эндшпилю.

— Не-а, с этой политикой никакого здоровья не напасёшься. Всего два магазина оставили на районе. Вот тебе! — двинул одну из фигур на доске мой сосед Фархадович.

— Да не говори! — махнул рукой его оппонент, делая свой ход.

Друг Фархадовича поднял лежащую между ними газету «Труд», открыв вид на пузатую бутылку водки. Это была та самая «Андроповка». Времена нынче суровые. Антиалкогольная кампания в самом разгаре, так что конспирация у моих соседей-колдыриков была на уровне разведшколы.

— Ходи, тебе говорят! Лошадью ходи! — приговаривал Фархадович после очередного хода, теребя пуговицу на застиранной рубашке.

— Не торопи, — бубнил его товарищ, медленно разливая по стопкам водку.

Когда всё было готово, мужики взяли тару и приготовили себе по закуске — кусочку чёрного хлеба с салом.

— Давай, ходим! — скомандовал Фархадович, и они молниеносно выпили, быстро закусив.

— Ах! Вот он добрый какой Андропов! — посмотрел на этикетку водки его коллега и завернул бутылку в газету.

— Здорово, мужики! — произнёс я.

Фархадович чуть не упал с лавки и повернулся в мою сторону. Он прищурился, глядя против солнца, а потом его лицо расплылось в широчайшей улыбке.

— Едрит-мадрид! Петрович, глянь, кто вернулся! Сашка!

Шахматы были мгновенно забыты. Мужики повскакивали с лавки.

— Живой! — вновь воскликнул Фархадович, крепко обнимая меня.

Я пожал мужикам руки, чувствуя грубые мозоли.

— Ну, с прибытием, Санька! Третьим будешь? У нас тут всё для рывка…

— Петрович, отстань. Ты давай за новой порцией. Всё равно партию проиграл. У тебя цугцванг…

— Эээ, нет! Фархадыч, ты меня ещё плохо знаешь, — перебил его Петрович.

Оставив мужиков с их спором об исходе шахматной партии, я пошёл домой.

В подъезде пахло жареной рыбой, сыростью из подвала и немного кошками. Тот самый запах дома, который не спутаешь ни с чем. Ноги сами несли вверх, перепрыгивая через ступеньки.

Вбежав на второй этаж, я остановился перед дверью. Вот она, обитая коричневым дерматином дверь с декоративными гвоздиками по периметру. Сердце забилось немного быстрее от предвкушения встречи с Тосей. Я поправил сумку, выдохнул и постучал.

Но в ответ тишина.

Я прислушался. Ни шагов, ни шума включённого телевизора или радио. Постучал ещё раз, настойчивее и прислонился ухом к холодной обивке.

Я уже собирался спуститься вниз, чтобы расспросить мужиков, как за спиной скрипнула дверь соседней квартиры.

— Кто там ломится? — раздался строгий женский голос.

Я обернулся.

В проёме стояла Элеонора Иосифовна. Наша соседка была, как и всегда в цветастом халате и бигуди под косынкой. Она, прищурившись, смотрела на меня сквозь очки с толстыми линзами.

— Саша? Ох, ты ж вернулся! — воскликнула она, и её брови поползли вверх.

— Здравствуйте, Элеонора Иосифовна. А Антонины нет?

— Так вышла она. Разминулись вы с ней. А она мне запасные ключи оставила, — засуетилась соседка, скрываясь в глубине своей квартиры.

Через секунду она вернулась, протягивая мне знакомую связку на верёвочке.

— Спасибо.

— Антонина так переживала за тебя. Говорила: «Вдруг Саша приедет, а меня нет».

Я сжал тёплые ключи в ладони.

— Спасибо вам огромное, — улыбнулся я, вставляя ключ в замочную скважину.

Замок щёлкнул мягко и податливо. Через секунду я вошёл в квартиру.

Дверь за спиной мягко захлопнулась, отсекая звуки подъезда. Я остался один в полумраке прихожей.

Скинув кроссовки, я поставил их на привычное место, рядом с изящными босоножками Тони. Свою сумку, пропылённую дорогами двух континентов, опустил на пол. Здесь, в этом уютном мирке, она казалась чужеродным предметом.

Я прошёл в комнату. В нос ударил запах свежевыстиранного белья.

Всё было на своих местах, словно я вышел отсюда пять минут назад, а не пропал на несколько месяцев. Цветной «Рубин» в углу был выключен. На полке на магнитофоне «Шарп», купленном в Афганистане, аккуратной стопкой сложены кассеты. Среди них Джо Дассен, итальянская эстрада и Высоцкий. Ни одной пылинки. Будто бы всё замерло в ожидании.

Я подошёл к полированной советской «стенке». За стеклом серванта, среди хрусталя, который доставали только по праздникам, стояли фотографии.

Взгляд зацепился за чёрно-белый снимок. Полковник Медведев, командир Центра, жмёт мне руку и крепит на китель Орден Ленина. Кажется, это было в прошлой жизни. Или вообще с кем-то другим.

А рядом цветная фотография, которую мне когда-то подарил Лёха Карелин. Сирия и один из шумных рынков Дамаска. Здесь мы с Антониной. Я в гражданке, а она в лёгком платье. Она мило смеётся и щурится от солнца.

Счастливые, словно обычные туристы, а не советские специалисты в воюющей стране. Я невольно коснулся стекла пальцами, погладив её изображение.

И тут мой взгляд скользнул чуть в сторону. В углу полки, скрытая за хрустальной вазой, стояла икона Николая Чудотворца. А перед ней — огарок церковной свечи в блюдце.

Я представил, как она сидит здесь вечерами, глядя на этот огарок, и вздрагивает от каждого телефонного звонка. Сколько же седых волос я ей добавил за эти месяцы?

Вдруг в прихожей раздался характерный металлический скрежет. Щелчок. Дверь открылась и со вздохом закрылась снова.

Тут же я услышал глухой стук сумочки о тумбочку.

А потом по квартире поплыл тонкий, едва уловимый аромат духов Антонины. Запах, который я вспоминал всегда. В этот момент шаги в коридоре затихли.

Я повернулся и увидел её. Она стояла передо мной в цветастом длинном платье ниже колена и прикрывала лицо дрожащими руками. Глаза Тоси заблестели слезами, а сама она с трудом могла держаться на ногах.

— Саша… — её голос дрогнул, сорвавшись на шёпот.

Я стоял посреди комнаты, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, заглушая все звуки мира. И он перестал существовать мгновенно…

В несколько коротких шагов я сократил расстояние и прижал Антонину к своей груди. Гладил её по голове, стирал слёзы с лица.

— Прости меня. Слишком долго я к тебе возвращался.

— Живой! Я знала, верила…

— Ты только не плачь, а то морщинки появятся.

Я натянуто улыбался, хотя на душе было паршиво.

— Больше никогда тебя не отпущу.

— Так не отпускай, — тихо прошептал ей в губы и поцеловал.

Вначале нежно, пробуя на вкус её солёные от слёз губы. А после отдался порыву, целуя страстно, неистово.

Я чувствовал, как она дрожит и еле стоит на ногах. Подхватив её на руки, я сел на диван, усадив на колени.

Мы просидели в обнимку больше получаса. Она заваливала меня кучей вопросов: что произошло, что ел, здоров ли.

— Ты наверное голодный?

Отрицательно покачал головой.

— Я приму душ. Хорошо?

— Да-да, конечно.

Антонина ринулась к шкафу доставать полотенце.

— Я хочу, чтоб ты знала. Ты — самый дорогой человек в моей жизни.

Горячая вода била по плечам, смывая пот. Я стоял под струями, упёршись лбом в мокрый кафель, размышляя о том, как же хорошо оказаться дома.

В голове крутились простые, забытые мысли. Надо бы кран починить, капает. На службу вернуться… А может, к морю поехать? Вот как-то так внезапно и остро захотелось этой простой, мирной жизни.

Я выключил воду. Шум в ушах стих, уступая место тишине квартиры. Вытерся жёстким полотенцем, оделся и толкнул дверь. Я вышел в коридор, а клубы пара вырвались вместе со мной.

Сделав пару шагов в комнату, я остановился.

Тося стоял перед ликом иконы Николая Чудотворца. Она не заметила, как я вошёл.

Антонина говорила тихо, подобно шелесту листьев:

— Спасибо Тебе! Спасибо, что уберёг. Спасибо, что вернул и не оставил его там, спасибо…

Я впервые слышал, чтобы человек так глубоко говорил. Мне даже стало почти стыдно подслушивать этот разговор, предназначенный не для моих ушей.

Через минуту Антонина закончила и повернулась ко мне. Она выглядела немного смущённой, поправляя свои тёмные волосы.

— Ты как, Саш? Как тебе дома?

— Как… дома, — улыбнулся и подошёл к Тоне, чтобы вновь обнять её.

Пока я стоял с ней, заметил среди её густых, тёмных волос, несколько 'серебряных нитей. Вот и тронула её волосы седина.

Я губами коснулся её макушки, прямо там, где серебрилась эта проклятая, дорогая мне седина.

Она вздрогнула, но тут же расслабилась, положа руку мне на плечо.

— А пойдём гулять, дорогая, — предложил я.

— Прямо сейчас?

— Почему бы и нет. На набережную сходим, по городу пройдёмся. Людей посмотрим…

— Саша, не уходи от обсуждения главного вопроса, — прервала меня Тося, проведя пальцем по шрамам на теле.

Выйдя на улицу, мы сразу попали в эпицентр громкой дискуссии по поводу ситуации на рынке алкоголя. Фархадович и его друг Петрович жаловались на отсутствие достаточного количества точек продаж и на наличие в оставшихся точках огромных очередей.

— Совсем уже всё плохо стало, — качал головой Петрович.

— Да не говори. В шесть утра поёт петух, в восемь Пугачёва. Магазин закрыт до двух, ключ — у Горбачёва, — расстраивался Фархадович, жуя веточку укропа.

Мы ещё раз поприветствовали мужиков и пошли на прогулку.

Торск встретил нас таким покоем, что у меня поначалу даже звенело в ушах от непривычки. Мы шли по набережной Тверцы, а солнце заливало всё вокруг густым, медовым светом. Купола церквей горели так ярко, что больно было смотреть, а вода в реке казалась расплавленным золотом.

Особо врать Тосе о том, где я был, не пришлось. Когда она услышала, что в работе были задействованы Казанов и Римаков, она расспрашивать дальше не стала. Но было видно, насколько ей тяжело давались дни, пока она не знала где я и что со мной.

— Тут и похоронки приходили. На следующий день были звонки, что ещё ничего не ясно и поиски продолжаются. Кеша и вовсе снова рвался в Афганистан на место вашей грубой посадки.

— И как? — спросил я.

— Да кто ж его пустит. У него тоже и ожоги были, и травмы. Лена выходила. С детьми в Ташкент ездила, чтобы ухаживать.

Жизнь шла своим чередом. Мимо проносились мальчишки на велосипедах. У самой воды малышня кормила уток. «Пернатые» суетливо крякали, хлопали крыльями по воде.

На одной из лавочек, раскинув меха старенького баяна, сидел мужичок в панаме-афганке. Пальцы его бегали по кнопкам шустро, и над набережной плыла какая-то душевная, протяжная песня.

— Но я нежданным гостем — настанет только ночь. К желанной во светлицу пожаловать не прочь! — напевал мужик, а ему вторили две женщины, сидящие рядом.

Я посмотрел на Тосю. Она улыбалась, глядя на уток.

— Помнишь, как я тут попала… «под обстрел»? — смеялась Тоня.

— Ага. Я бы сказал, под «обсёр».

Тоня громко захохотала, а я всё не мог отвести от неё глаза. И как-то само пришло решение. А чего я теряюсь и жду? Когда будет поздно?

Я лихорадочно огляделся. Магазины рядом с набережной совсем не те, что мне нужны.

— О! Союзпечать! — воскликнул я и попросил Тоню постоять на месте.

— Саша, ты за газетой? — крикнула мне Тося.

— Да. Я ж в информационном вакууме был. Надо наверстать.

Взгляд зацепился за синий ларёк с газетами и разными мелочёвками. Тут можно было приобрести заколки, гребешки и… кольцо.

— Сколько, хозяйка? — спросил я, показывая на бархатную подложку с простенькими колечками.

— Рубль семьдесят.

На подложке, блестели те самые, «поцелуйчики» — два шарика, спаянные вместе. Дешёвый металл и цена небольшая. Но сейчас они показались мне дороже любых бриллиантов.

— Спасибо, — поблагодарил я, взял колечко и пошёл обратно к Тосе.

Солнце уже начало клониться к закату, окрашивая небо в багрянец. Весь мир замер. Я набрал в грудь воздуха, чувствуя, как немного не по себе.

— Саня, ты чего? — спросила Тоня, когда я вернулся к ней и… прямо посреди набережной, опустился перед ней на одно колено.

Тося ахнула, отступив на шаг, но я успел взять её за руку — такую тёплую и родную. Я прокашлялся, а вокруг все прохожие моментально остановились. Мужик с баяном прекратил играть. И даже утки умолкли. Пожалуй, набережная Тверцы никогда не была такой тихой при таком скоплении людей.

— Я не умею красиво говорить. Да и кольцо у меня… вот, простое пока. И с тобой мне просто. Без фальши, без притворства. Я счастлив рядом с тобой и хочу, чтобы это «рядом» длилось всю жизнь. Выходи за меня!

Она замерла. Её глаза наполнились слезами, которые в свете заката буквально засияли. Она прижала ладони ко рту, словно сдерживая крик радости, и часто-часто закивала.

— Да… — выдохнула она сквозь пальцы. — Да, Сашка! Конечно да!

Я дрожащими руками надел ей на палец этот смешной «поцелуйчик». Он сел как влитой. Я поднялся и подхватил её на руки, кружа, не обращая внимания ни на кого.

И в этот самый момент все вокруг зааплодировали. А через секунду баянист, хитрый мужичок, видя нас, вдруг растянул меха во всю ширь и грянул марш Мендельсона. Громко, бравурно, на всю набережную!

— Горько! — крикнул кто-то из прохожих.

Аплодисменты нарастали, нас окружали улыбки совершенно незнакомых людей, баян заливался свадебным маршем, а я стоял, прижимая к себе свою невесту. Есть ощущение, что никогда за две своих жизни я не был так счастлив.