Другая жизнь. Назад в СССР-2

Глава 12

Японцы были «обычными» японцами, попавшими в незнакомую и непривычную им обстановку. Они «кучковались» вокруг своих взрослых сопровождающих, как утята вокруг матери-утки. Увидев японских детей, я понял, почему моя бабушка называла утят «самураями». Однако моя голова была занята размышлениями вокруг того, что мне рассказал мой «внутренний голос», поэтому к встрече гостей я отнёсся пассивно. Мы что-то там кричали и махали флажками, когда автобус с приехавшими въехал на территорию, а я думал о пришельцах.

Они мне даже несколько раз снились, ведь в памяти «предка» сохранились образы и «тохов» и «арсантов». Тохи «выглядели», как туманно-искристые сгустки воздуха, а арсанты походили на азиатов с большими, круглыми, широко расставленными глазами. Мне и японцы поначалу представились смеющимися инопланетянами-арсантами, от смеха прищурившими глаза. Это меня настораживало и я, хоть и улыбался, но, видимо, не очень доброжелательно.

«Мой» вожатый Саша Филимонов, у которого я числился «помощником», даже спросил меня, «что это я такой хмурый и напряжённый?» А как не быть напряжённым, когда «предок» нарассказывал о японцах такого, что поневоле напряжёшься и нахмуришься.

По словам моего «внутреннего голоса», с японцами практически невозможно подружиться. И понятие «дружба» и них имеет иной смысл, нежели у русских. С детьми он не общался, а вот взрослые четко делят всех по иерархическому признаку и по признакам подчиненности. Он и не советовал мне слишком уж угождать приезжим. Улыбаться? Да, — гостям все улыбаются, но очень аккуратно, по-мужски. Они сами бы усиленно улыбались бы нам, приехавшим в Японию. Однако, но ни в коем случае не прислуживать и лучше совсем не кланяться. Да и мужчина по отношению к женщине в Японии стоит на ступень выше и никогда не кланяется ей больше, чем она ему, если только она не является его начальником. А наши дети, по незнанию, такими нюансами пренебрегали и кланялись гостям, как китайские «болванчики», отвечая на поклоны приезжих с излишним тщанием.

Вожатые, остальные работники лагеря, вероятно, были проинструктированы и ни в шее, ни в пояснице не гнулись совсем. Хотя, когда тебе кланяются, машинально хочется ответить тем же. Тело само дёргается навстречу, что я заметил по себе, применив к самому себе «физическое насилие», хе-хе…

Плюс, кланяться, как японцы, с прямой спиной — это ещё уметь надо. А наши ребята, сгибали спины, демонстрируя вялость своего характера и полную подчинённость. Да-а-а…

Я не стал ничего никому говорить, а сам повёл себя агрессивно, демонстрируя, кто тут начальник, потому, что вожатые, если верить словам «предка», тоже повели себя не правильно. С ними, то есть с детьми, можно и нужно было улыбаться, но сразу строго ограничивать их права и озвучивать обязанности, что руководством лагеря и вожатыми сделано не было.

Японских детей, а их приехало тридцать восемь человек, разбили по возрастным группам. В нашей, самой старшей, оказалось восемь человек: четверо девушек и четверо парней. И парни не улыбались совсем, «держа лицо». Ребята младшего возраста улыбались, а эти — нет. Они держали свой статус. Держал своё лицо и я, демонстрируя свой статус начальника. К тому же я, при исполнении приветственного ритуала с минимальными поклонами с абсолютно прямой спиной, позволял себе смотреть на ребят чуть ниже их глаз.

Такому взгляду я долго тренировался перед зеркалом и в обращении с родителями. Предупредив их заранее. Маме такое моё обращение не понравилось, а отец сказал, что так у них и было, в его детстве. Смотреть отцу, или любому взрослому мужчине в глаза было не принято и на Украине, где отец родился. Это считалось вызовом и дозволялось только равным по статусу.

— О, как интересно! — подумал я. — Вот, что мы с советской властью потеряли — страх перед родителями, а значит и перед начальством.

— Дальше будет всё хуже и хуже, — я услышал, как вздохнул «предок». — Полагаю, что это и привело к распаду государства. Люди совсем страх потеряли. И дети тоже. А японцы и другие азиаты это качество сохранят.

— Какие это «другие азиаты»?

— Например — арабы-мусульмане.

— Какие же они «азиаты»? — удивился я.

— А кто они? Европейцы? Азия большая.

— В первую очередь, они — мусульмане. И не важно, где они живут.

— Согласен. Но я сейчас говорю про Азию. Они — наши соседи. Европа тоже подвергнется культурно-нравственной деградации, так как и там христианство вскоре практически отомрёт.

Я понимал, что имеет в виду «предок», говоря про культурно-нравственные традиции, деградирующие у нас и в Европе. С богоборчеством люди забывают заповеди, а именно «Почитай родителей своих»[1].

Однако, об этом мы с «предком» рассуждали до приезда японцев, а с японцами получилось интересно. Они посчитали, что это я над ними главный, а не вожатый, потому что именно я повёл себя как начальник, огласив им правила поведения и распорядок.

Тиэко не была японской анимешной красавицей. Глаза у неё были чисто японскими, как и зубы. И зубы, закованные в брекеты, она стыдливо прятала за ладонь руки, когда улыбалась, что не давало ей достаточной самооценки и добавляло стеснительности. Она по-японски была невысокого роста и на семнадцать лет она не выглядела. От силы на лет тринадцать…

— Конечно, такую нужно охранять, — подумал я и заметил удивлённый взгляд вожатого.

— Что не так? — спросил я.

— Мне сказали, что ты не владеешь японским.

— А я и не владею, — пожав плечами, сказал я.

— А как же то, что ты сейчас сказал по-японски?

— У меня очень хорошая память. Это просто заученный текст.

— Хм! И откуда ты этот текст взял?

— Э-э-э… Сам перевёл. Интонацию я взял из японских фильмов про самураев с английскими субтитрами. И самые простые слова оттуда же, ну и из разговорника, что мне в крайкоме выдали… Там транскрипция русская с ударением.

— Хм! Хорошая память, говоришь? А произношение по кинофильмам про самураев? Ну-ну… У тебя хорошие перспективы в изучении японского языка. Иди после школы на филологический с японским уклоном. Очень правильное произношение. Только не рычи. Распугаешь детей. Самураи специально так горлом делают, чтобы психологически доминировать. Нам этого не надо.

— Ага, — подумал я. — Мне пофиг, испугаются они или нет. Главное, — чтобы слушались.

Старших ребят разместили в двухместных комнатах, а средних и младших в комнатах по восемь человек вместе с японскими «воспитателями», трое из которых были женщины, а двое — мужчины…

Сначала японцам устроили праздничный обед, состоящий не из борща с пельменями, а из супа, приготовленного из морепродуктов: мидии, рыбы и кальмаров, и жареной красной рыбы с рисом и, о чудо, — соевым соусом. Только на «третье» был «наш» компот из сухофруктов и булочка. Ну и хлеб на столе, конечно, был наш советский двух сортов: белый и серый. Японцы наш хлеб стали нюхать и о чём-то между собой переговариваться. Рискнули его попробовать немногие. Суп и рыбу японцы ели без хлеба.

Суп японцы пили из небольших пиал, а гущу, забрасывали в рот палочками, или ложками. Рыбу и рис младшие дети ели, как и полагается, руками. Взрослые дети — вилками и ложками, погладывая на младших и смущаясь их «нецивилизованности».

После обеда всем разрешили позагорать на песочке у моря и покупаться.

Вода радовала комфортной температурой, солнце радовало своими жаркими лучами, от которых можно было спрятаться под навесом, ветерок ласково обдувал и холодил мокрое тело.

Все японские и наши девочки-девушки-женщины были облачены в закрытые купальники. Мальчики и парни — в короткие шорты-плавки. Нам всем были выданы купальные костюмы, закупленные в Италии. Так-то вот…

Детишки игрались в песке, строя замки и лепя куличи, взрослые ребята и девушки некоторое время присматривались друг к другу, а потом наши девчонки не выдержали и «насели» на японок, бесцеремонно вторгшись в их личное пространство. Сначала наши девочки повязали японским гостьям разноцветные шейные платки. Потом затеяли перекидывание мячом… Появился бадминтон… К вечеру все перезнакомились и, по крайней мере наши, чувствовали себя легко и непринуждённо. Только некоторые «взрослые» японки всё ещё продолжали смущаться. Как и Тиэко, кстати.

— Не мешают? — спросил я Тиэко по-японски, показывая глазами на её стоматологическую конструкцию, когда встал против неё за теннисный стол.

Играли «на вылет» и до меня, в конце концов, дошла очередь. Девочка играла лучше всех и, естественно, лучше меня. Я стал осваивать настольный теннис только год назад, когда физрук летом выставил два стола в фойе первого этажа школы и позволил нам играть, поэтому ни чего против японской, как сказали наши ребята, подачи, предъявить не мог и на победу даже не рассчитывал.

Девчонка, хоть и была всего метр пятьдесят ростом, крутила шарик «пинг-понга» так, что он, отскакивая от стола, летел куда угодно, только не в ракетку соперника. Но такими подачами Тиэко пользовалась не часто, а только тогда, когда её соперник начинал обходить её по очкам.

— Что? — спросила она, вытирая полотенцем пот со лба.

— Брекеты не мешают? У нас такие не носят. В школе задразнят. А у вас?

Мы уже с ней разговаривали немного и на море, когда она хотела заплыть за буйки, и потом на берегу, где я попытался объяснить ей, что море — это опасно.

Своим вопросом я нарушал японское «табу» не создавать дискомфорт собеседнику, не ставить его в неловкое положение и одновременноо давал понять, что я тоже, как и она, — школьник. От меня Тиэко этого не ожидала — я весь день держал себя в рамках японского приличия — и поэтому на некоторое время задумчиво «остолбенела», а потом «отмерла», но подняла на меня взгляд и уставилась на меня, пристально глядя прямо в глаза, в которых я увидел что-то похожее на вызов.

— У нас тоже некоторые пытаются дразниться, но меня дразнить опасно для здоровья. А ты разве учишься в школе?

— В последнем классе.

— Ты выглядишь, как взрослый, — она снова посмотрела мне в глаза, — и ведёшь себя не как гайдзин. За исключением последнего вопроса. Но я думаю, что это ты специально сделал, чтобы меня разозлить и выиграть у меня партию?

Я улыбнулся. Улыбнулась и она. Мне было известно, что японцы ради собственной выгоды могут подличать и это у них не считалось зазорным. Использовались любые способы достижения цели.

— Не-е-е-т, ты точно не гайдзин, — сказала она, продолжая улыбаться. — Но тебе у меня не выиграть. Я лучшая по пинг-понгу среди школьников в Токио, а Токио очень большой.

— А я начал играть только в том году, но я тебя сделаю.

Тиэко расширила глаза до нормальных и фыркнула, что для японских девушек было верхом бескультурья. Но Тиэко уже не изображала из себя пай-девочку.

— Ну-ну, — сказала она и бросила на мою сторону шарик. — Подавай!

Я наблюдал за её игрой достаточно долго, чтобы понять, как она крутит и как режет, а поэтому, подав простую подачу с минимальной закруткой влево и вниз, очень удобную для атаки принимающего, сразу отскочил на пару метров назад, и сам принял её пушечный выстрел, сходу срезав в правый от себя вражеский угол, попав именно в самый угол.

— Кикакэ[2], — криво усмехнувшись, проговорила Тиэко.

Я хмыкнул и подбросив шарик из-за спины подрезал его так, что он стукнувшись о её стол у самой сетки, вернулся на мою половину.

— Тикусёмо![3] — воскликнула она, расширив глаза. — Только в том году начал играть в пинг-понг?

Я кивнул. Не рассказывать же ей, что «предок» тоже увлекался настольным теннисом и играл, между прочим, с обеих рук, что я и продемонстрировал на следующей подаче, высоко подкинув шарик левой рукой, туда же переложив ракетку, сместившись телом вправо и подрезав шарик параллельно краю стола.

— Ама, — ответил я на её предыдущее оскорбление, обозвав сучкой.

Она, естественно эту подачу не взяла, так как снова остолбенела, как и вожатый, кстати.

— Бакаяро[4], — ругнулась, нахмурившись Тиэко.

Я подбросил шарик и спросил:

— Ты и дальше продолжишь обзываться, или уже начнёшь играть?

— Подавай! — ответила она мне и встала в стойку принимающего.

Продув мне пять подач, Тиэко отыграла лишь четыре своих. Я ведь недаром наблюдал за её игрой почти два часа, и сейчас моя матрица двигала моим телом, подстраиваясь под её подачи. Хотя, скорее всего, это я выдумывал что-то для оправдания своей удачной игры. Моё тело не дёргалось и не прыгало, а скользило в длинных стойках, перетекало из позиции в позицию и мгновенно сокращалось для приёма или удара. Предок так точно не умел играть. Он сам мне сказал, что это у меня получился странный симбиоз карате, китайского у-шу и тенниса.

— Ты занимаешься карате? — спросила она, передавая мне шарик.

— Тоже недолго.

— Какой силь?

— Это не совсем карате. У нас это называется «Самозащита без оружия», или самбо. Это больше бросковая техника. В ней мало ударов.

— Броски я знаю, но мало. Хочу заняться дзюдо.

— Самбо похоже на дзюдо, но жёстче.

— Жёстче дзюдо? — удивилась Тиэко. — Дзюдо — очень жестокий спорт. Покажешь своё самбо?

— Покажу, — кивнул я головой и подбросил шарик.

Мне пришлось сильно поднапрячься, чтобы не проиграть, но я всё-таки выиграл и Тиэко признала своё поражение, склонившись едва не в пояс. Я положил ракетку на стол и её с удовольствием схватил кто-то из наших ребят. Столов стояло целых три, но все играющие собрались вокруг нашего, потому что я выделывал такие кульбиты, чтобы достать шарик, что позавидовали бы и волейболисты.

— Ты очень своеобразно играешь и когда ты меняешь руки, перебрасывая ракетку, ты меня просто выводишь. Ты неправильно выиграл! У тебя совсем нет школы! Такое ощущение, что ты и вправду играешь недавно.

— Я, и вправду, начал играть всего год назад.

— Тогда ты — феномен.

— Хорошо хоть не «мудозвон», — подумал я и тихо рассмеялся, вспомнив этот анекдот.

— Ты что ржёшь? — спросила Тиэко.

— Да так, анекдот вспомнил.

— Что за анекдот? Расскажи!

— Это же русский анекдот. Как я тебе его переведу? Да и особенности языка нужно знать. Ты не поймёшь. Давай я лучше другой расскажу?

— Ну, давай! — вздохнула Тиэко.

— Мам, а Владивосток далеко?

— Замолчи и плыви!

— Э-э-э… Это как? — спросила девчонка, потом глаза её расширились и она прыснула в ладонь. — Ну, ты…

Она стукнула меня кулаком в плечо.

Мы стояли на крыльце нашего корпуса, опираясь на покрытые деревом стальные перила и смотрели на раскинувшееся перед нами море и разговаривали о всякой фигне долго и не заметили, как ночь сгустилась.

— Красиво тут, — сказала Тиэко. — А это и правда место для отдыха детей простых родителей?

— Правда, — сказал я. — У меня отец рабочий, а мама преподаватель в университете.

— А! Ну вот! Мама — преподаватель! А папа, правда, — простой рабочий?

— Правда. Ты же видела, сколько тут детей? Тысячи. Море сегодня кипело! Весь берег был занят. Ещё и на той сопке корпуса. И вон там. Завтра пройдём посмотрим.

— А мой дедушка — губернатор города Токио. Он сделал бесплатным больницы для стариков.

— А у нас для всех больницы и все врачи бесплатные.

— Мы тоже так хотим сделать, только голосов в парламенте не хватает.

Тиэко понурила голову. Я улыбнулся.

— Пошли спать, — сказал я. — А то нас, наверное, потеряли.

[1] Пятая заповедь гласит: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо тебе будет, да долголетен будешь на земле».

[2] Позёр.

[3] Сукин сын.

[4] Ублюдок.