Другая жизнь. Назад в СССР-2

Глава 22

Хватило нам и плова. Мама всегда плов готовила в самой большой кастрюле, а мидий у нас, действительно было много и мы их резко полюбили.

Я ещё и с собой дал Славке мороженых мидий, чтобы дома сготовить для остальной части семьи. Ха-ха… Хорошо провели время. Я снова поставил французский «Рэйнбоу», мы сидели в зале за столом-книжкой, который «махом» разложили со Славкой и разговаривали, как взрослые, за жизнь.

Они, естественно, знали о моём увлечении самбо, но не знали про карате. Ни Славка, ни, тем более, Танька, вообще ничего не слышали про такой вид спорта, но переживали за меня, что я не могу заниматься самбо после травмы. Я рассказал про соревнования по скалолазанию, показал «альпенкнижку» с разрядом и свои рисунки девушек-скалолазок. Славка знал, что я рисую, но удивился, увидев эти рисунки, а Татьяна цену моих художеств знала, так как видела и мою стенгазету, и стенд…

— Нас бы нарисовал, что ли, — сказала Татьяна. — Меня, например.

Я пожал плечами.

— На скалу залезь, он тебя нарисует, — сказал Славка. — Ему движение нужно. Простых портретов-то и нет совсем.

Я удивился тому, как Славка тремя словами смог объяснить моё художественное и «жизненное кредо». Мне нужно было движение. Моё тело требовало движения и напряжения мышц. С детства был дёрганым, как говорили взрослые. И на уроках вертелся, и на переменах бегал, и на улице спокойно не стоял. Смирить с «бездействием» меня могла только книга, о чём догадалась мама и записала меня в библиотеку уже в третьем классе. Подсадила, так сказать, на книги: сказки и фантастику. Сейчас я книг не читал. Ну… Уже почти целый год не читал. С того момента, как осознал в себе чужую память и до недавнего времени. Пока не выучил сначала английский язык, а потом японский и не получил от японцев «библиотеку» иностранной литературы. Двадцать книг — это много. И почти все они были англоязычных авторов, но переведённые на японский язык.

Был тут и Толкиен с хобитами, про которого в памяти «предка» имелась информация, был и Туви Янсон с «муми троллями», но в основном это были книги японских авторов, таких, как: Такэдзи Хирацука, Тосико Кандзава, Миёко Мацутани. Мне не особо нравились японские авторы, но все они были с множеством картинок, и их приятно было держать в руках и рассматривать.

Предок пояснил, что японцы, с детства рисуя иероглифы, постигают искусство рисования и почти все хорошо рисуют. И они очень восприимчивы к визуальной информации. Родители не ругают детей, а просто хмурятся, или бросают «косые» взгляды на ребёнка и тот их понимает, как если бы его отчитывали словестно.

Пока мы «взрослые» разговаривали, я дал несколько японских книжек Славкиной «мелкотне», и им книжки понравились. А мне, своими картинками, нравились книжки-комиксы, которые в Японии называют «манга», Фудзико Фудзио про кота-робота Дораэмона, прилетевшего из будущего и помогающего мальчишке по имени Нобито Ноби. Их было аж целых восемь штук. Ещё мне понравилась книжка с иллюстрациями Ивасаки Тихиро, которые были не просто картинками, а настоящими акварельными рисунками. В переданной мне библиотеке нашлась и книжка с русскими сказками: «Волк и семеро козлят», «Репка», «Вершки и корешки». В ней тоже было много рисунков.

Тиэко, передавая мне книжки, посетовала, что у наших историй нет продолжений. А очень бы хотелось узнать, как сложилась дальнейшая жизнь этих персонажей. Она сказала, а я задумался. Даже не я, а больше «мой внутренний голос» задумался, а потом выдал идею.

— А ведь можно нарисовать продолжения в виде комиксов, — сказал он, — и их издадут в Японии.

— Чего вдруг? — спросил я недоверчиво.

— Как чего? Эти образы раскручены, но японцы не могут ими воспользоваться, так как уважают наши авторские права. А ты, гражданин Союза ССР и советский человек, имеешь на это абсолютное право. Я бы, будучи на твоём месте, воспользовался случаем. Главное, что это никакая не антисоветчина и издание твоих рисованных историй заграницей не вызовет негативных эмоций. Так что, дерзай.

— Так это же истории нужно писать… Какой из меня писатель?

— Да, ты такой фантазёр, Мишка, какого свет не видывал. По себе знаю. Кхк-кхе… И слог у тебя, то есть, э-э-э, у нас, неплохой. Да и истории-то должны быть пустяшные. Как у Винипуха: с дерева упал, ослику хвост оторвал, шарик лопнул.

— А что можно написать про «Репку»? Или про «Вершки с корешками»?

— Про вершки? Ну, как, что? Это ведь была первая встреча мужика с медведем. Дальше у них завязалась дружба и они стали совместно сажать огород. Медведь с тяпкой или запряжённый в плуг будет забавно выглядеть.

— Мне не хочется, чтобы дед обманывал медведя.

— А зачем его обманывать? Там же медведь первый «наехал» на мужика, пригрозив его покалечить, если тот не отдаст половину урожая. Вот и выкручивался мужик. Ему же и семью кормить нужно было и барину отдать десятину. А ту можно и про барина что-нибудь написать. Мост под его повозкой медведь может подломить, а потом напугать. Ой! Да мало ли коротких сюжетов?

Так я ни начал потихоньку выдумывать продолжения к сказкам и рисовать картинки, которые тоже показал Федосеевым. Тут удивилась Татьяна.

— Ну, ты, Мишка, даёшь! Это же какие классные детские книжки получатся! У нас-то их нет почти. А если появляются, то тут же раскупаются. А их, что, напечатают?

— Не знаю пока, — скривился я и пожал плечами. — Так, на будущее… Покажу в райкоме…

Однако ни в каком райкоме свои рисунки я показывать не собирался. «Мой внутренний голос» подсказывал мне, что мои работы надо держать втайне от издателей, ибо важны не рисунки, а идея. А ведь русских сказок много… И тут, вспоминая, как я «пришёл к жизни такой», я вспомнил про «Федота-стрельца»… Вспомнил, и поставил свою запись.

Родителям моим нравилось «моё сочинение». Особенно папа веселился с фразы: «Утром мажу бутерброд, сразу мысль, а как народ?», которую повторял каждое утро за завтраком. Федосеевы Танька со Славкой ржали словно кони. Я даже балконную дверь прикрыл.

— Тебя, Шелест, посадят за антисоветчину, — наконец произнёс сквозь выступившие слёзы Славка.

— За что? — «удивился» я. — Какая «антисоветчина»? Это же про царя и его слуг. А в конце, как и полагается, царя свергли. Революция, ёпта…

— Дуру не гони, — хмыкнул Славка. — А про «Магадан»? Про «отсижу»… Не-е-е… Сидеть тебе, Шелест, не пересидеть. Пошли Танюха! Забирай детей и пошли! От греха подальше…

Это он так глумился надо мной, никуда из кресла вставать не собираясь и поглощая круглые карамельки с чаем и сушками одну за другой, словно семечки.

— Да не-е-е, — протянула Танька серьёзным тоном. — Сейчас за это не садят. Из комсомола попрут, это, да. А посадить — не посадят.

Она тоже заржала. Смеялась она по-пацански. Да и вела себя так же, имея перед собой «образец для подражания» в виде старшего брата, которого благоволила, до преклонения. У Татьяны были и намного старше неё сёстры, но они ей были, больше, как матери. А с матерей дочери начинают пример брать только во взрослом возрасте.

Помню нашу первую с ними встречу, когда мы все только-только переехали в этот новый дом. Они со Славкой играли на бывшей свалке, присыпанной грунтом и разровненной бульдозерами, в бадминтон и каждый удар по волану сопровождали коротки матами: ху*к и пи*дык. В соответствии с гендерной принадлежностью ударяющего, хе-хе. Я тогда почти не матерился и был сильно удивлён, хотя тоже рос в домах, где жил рабочий и сильно пьющий класс, не стеснявшийся в выражениях собственных чувств, когда находился в «изменённом состоянии».

— А так, как вам сказка? Если без подъ*бона? Ничего? — спросил я.

— Во! — переглянувшись, показали большие пальцы Славка и Танька.

— Ты, Мишка, — со всех сторон — молоток! — сказал Славка. — И накормил тремя хлебами и развеселил.

— «Хлеба и зрелищ!» просил народ Рима, крича вслед императору, — сказала Татьяна, а я проговорил, цитируя древнеримского поэта-сатирика Ювенала, жившего в I веке н.э.

— Этот народ уж давно все заботы забыл, и Рим, что когда-то всё раздавал: легионы, и власть, и ликторов связки, сдержан теперь и о двух лишь вещах беспокойно мечтает: Хлеба и зрелищ!

— Вот, даёт! — восхитился Славка. — Правду говорят, что кое-кому удар по затылку добавляет ума.

— Ты только нашему бате это не скажи, — сказала Татьяна и рассмеялась.

В кинотеатре «Владивосток» демонстрировали фестивальный фильм «Бегство Логана», который я уже видел и даже переводил. А увидев его на киноэкране, удивился ещё больше, услышав свой закадровый перевод. Светлана тоже удивилась, услышав мой голос.

— Это же твой голос⁈ — сказала она глядя на меня и «лупая» глазами.

— Похоже, что мой, — задумчиво произнёс я.

— Мы смотрели другие фильмы. Они шли только с субтитрами.

— Прикольно, — сказал я, хмыкнув, и пояснил, ответив на немой вопрос Светланы. — Слышать свой голос с большого экрана прикольно.

— У тебя тут хорошо получается менять голос и говорить с выражением.

Мы снова сидели в директорском закутке, но «применять его по интересному назначению», не спешили. Я совершенно погрузился в волшебство кино. Эффект «большого экрана» был поразительным и никак не мог сравниться с экраном телевизора, хоть бы и цветным.

Светлана тоже внимала звукам с экрана, лишь иногда бросая на меня удивлённо-восторженные взгляды, которые я улавливал левой щекой.

— Он даже похож немного на тебя, этот Логан, — сказала она в середине фильма. — Ты такой же сильный.

Она коснулась своей рукой моей груди и я, вздрогнув, наконец-то отвёл взгляд от киноэкрана, а увидев её глаза, больше туда — на экран — до конца фильма, не смотрел.

Мы ещё в трамвае заметили двух подростков хулиганской наружности, которые то и дело бросали на нас со Светланой косые взгляды и перешёптывались. Мы стояли на задней площадке между поручнем двери, закругляющимся бортом, переходящим в трамвайный, как мы называли «задник», на котором летом иногда катались, встав на «колбасу» и держась за металлическую лесенку. По этой лесенке монтёры залазят на крышу трамвая, когда требуется.

Пацаны зашли на Луговой вслед за нами, но с передней двери и всю дорогу до конечной остановки «Сахалинской» простояли спереди, чего я за такими типчиками никогда не наблюдал. Чаще они ездят на задней площадке, а не с пенсионерами, женщинами с детьми и инвалидами, для которых и отведены первые места трамваев.

Так вот эти типчики вышли вместе с нами на «Сахалинской» и пошли, чуть отставая метров на десять, вслед за нами, не обгоняя, хоть мы и шли специально очень медленно. Дорогаи тратуар шёл мимо двухэтажных домов «барачного типа», а попросту — бараков, где жили семьи «первопоселенцев» нашего района, не отличавшихся стремлением следовать кодексу строителей коммунизма. Сейчас, в воскресный тёплый вечер, от этих бараков неслась песенная и скандальная разноголосица, сообщавшая всем проходящим мимо, что пролетарий отдыхает. А «воронок», мигающим синим проблесковым маячком, уведомлял, что гуляют качественно.

Увидев желто-синий УАЗ, я несколько расслабился и повеселел, но пройдя мимо и увидев, что «гаврики» не пошли прямо, а свернули вслед за нами, я поскучнел, предположив, что они идут вслед за нами неспроста. У меня мелькнуло, что-то вроде «дежавю», потому, что подобный эпизод в жизнях «предка» имел место неоднократно. В том или ином раскладе, но многажды.

Я даже посмотрел вниз по дороге, ожидая увидеть Кольку Городецкого, однажды спасшего «предка» от таких же хулиганов. Но сейчас, видимо, была иная история. История, в которой имели место только я и Светлана.

— Сразу им дай в рыла и всё, — сказал «мой внутренний голос». — Чего ждать неизбежного?

— А вдруг это просто пацаны, тоже смотревшие кино?

— Ты их лица видел? Кто их на фестивальный фильм пропустит? Видел, сколько зрителей? Аншлаг! Ещё и приставных стульев сколько. Не-е-е… Будут вас трясти как грушу, богатеньких Буратин. Они специально таких выбрали, но не ожидали, что вы на конечной выйдете. На Фадеева или Борисенко, вас бы уже пинали где-нибудь в подворотне. Э-э-э… Ну, не вас, конечно, а других, кто бы там вышел.

— Не… Не могу я просто так кого-то бить, — мысленно «буркнул» я. — А вдруг, хоть и не из кино, но простые пацаны?

А вдруг, они именно вас «пасли» и сейчас возле её подъезда вас встретит толпа этого самого «Бутылька»?

— А-а-а… Вечно ты в шпионов играешь, «предок». Аналитик ты наш доморощенный. Где «Бутылёк» и где мы. Бутылёк должен сейчас минимум поломанное ребро лечить. Уж очень хорошо я пробил ему по нижним рёбрам.

— Да-а-а… Там, боюсь, как бы селезёнка не лопнула, — проговорил «предок». — Сколько я их порвал за свои жизни, мама дорогая.

— Тьфу, тьфу, тьфу, — сплюнул я снова мысленно. — Помню-помню и контролировал удар специально…

— Эй, пацан! Закурить не найдётся? — наконец-то раздалось сзади.

— Ну вот и приехали, — усмехнулся «мой внутренний голос».

— Спортсмен, — бросил я за спину, не останавливаясь и сокращая прения.

— Э-э-э… По бегу, что-ли? — рассмеялись мне в спину.

Гаврики явно ускорили шаги уже догоняли нас. Тротуар шёл под плавный уклон. Вдоль тротуара росли кусты, направо уровень склона опускался, слева поднимался, а тротуар шёл, вроде как, по диагонали.

— Подожди, поговорим. Нам твоя девчонка понравилась. Оставляй, а сам вали. Тогда не тронем. А так и тебя попишем и её.

В трамвае я их хорошо разглядел и оценил по достоинству. Несмотря на затрапезный вид, пацанчики были крепкие на вид и явно взрослее меня года на три-четыре. Типа Славки Федосеева, и такие же жилистые. А какой он сильный я знал не понаслышке. Как дикий кот…

Я глянул через правое плечо, левой ногой сделал шаг назад с разворотом по часовой стрелке и всадил задний боковой удар пяткой в голову правому «гаврику». Тот рухнул, как подкошенный. Не прекращая движения тела, я поставил правую ногу на асфальт и запустил передний боковой удар левой ногой в голову второму, но тот, вероятно испугавшись моего первого удара, рефлекторно наклонился, и моя нога пролетела выше его головы. Однако я не остановился, а поставив эту ногу на асфальт с доворотом туловища на сто восемьдесят градусов опять же по часовой стрелке, всадил прямой задний удар правой ногой, попав второму «гаврику» подошвой туфля в печень. Ударная комбинация завершилась за пять секунд. Фонарей на этой пешеходной дорожке не имелось и «вожделенцы тела комсомолки» лежали, темнея бесформенными кучками тряпичных кукол. Правда, постанывая.

— Пошли, — сказал я, выдохнув после вдоха.

Три удара я сделал на один вдох и три выдоха. Выполнив, так называемое «нагаре сандан». Потом вдохнул-выдохнул, выполнив «ибуки», вдохнул-выдохнул, вдохнул и сказал «пошли».

Светлана ничего не сказала. Она почти ничего не увидела в темноте. Девушка просто подала ладонью вперёд руку, схватила мою и, потянув за собой, зацокала каблучками по асфальту. Я подчинился. А возле дома нас ждали…

— Дай закурить! — потребовали у меня.

— Да, когда же вы уже накуритесь? — спросил я, но не достаточно громко, чтобы его хорошо расслышали.

— Чего сказал? — спросил другой голос с вызовом.

Я ударил ногами крайних справа и слева, шагнувших, чтобы зайти мне за спину или схватить Светлану. Ударил простыми прямыми в сторону. Сначала правого, потом левого. Ступни ног вылетели, как из катапульты и врезались правому в горло, а левому в живот.

Всего их было пятеро. До моих ударов. Но и оставшиеся трое представляли серьёзную угрозу. Во-первых, для Светланы… Поэтому, я продолжил работу ногами, встретив второго правого и второго левого прямыми ударами ног. Они словно напоролись на удары бревном и осели там же, где встретились с препятствием. Пятого я не успел достать, ни руками, ни ногой, хотя и пытался. Не достал. Он убежал, но увидев, что я его не преследую, остановился и выкрикнул:

— Всё равно мы тебя и твою шлюху прищучим. Бутылёк дал команду.

— А-а-а… Так это Бутылёк? Не угомонился, сволочь.

— Какой Бутылёк? Валька, что-ли? — Спросила Светлана, — обращаясь ко мне. — Он вчера ко мне преставал.

— Они вчера на меня напали и огребли, — сказал я, скривившись и мрачно нахмурившись.

— У Бутылька два ребра сломано, — крикнул «пятый», — и нос сломан. В больнице он. Сейчас бы тебя поучили и всё, а так кранты, и тебе, и ей. Теперь ты Борова завалил, а он обиды не простит. Он из «блатных». Он просто хотел поговорить с тобой.

— Сука! — Не стерпел я. — Бутылёк, Боров… Что вы за люди такие? Всё клички у вас, как у собак. Где тот Боров?

— Вот лежит, — показал «пятый» на крайнего правого. — У меня клички нет. Это они блатные и сидельцы. У них так на зоне приинято.

— Ага, со спины, хотел зайти с ножом и поговорить, — сказал я и осторожно приблизился к Борову, рядом с которым лежала «обычная» зоновская финка. Боров не подавал признаков жизни.

— Беги домой, — сказал я Светлане.

— Да, я, — начала она.

— Домой иди, — повторил я, не гладя ей в глаза.

Она вошла в подъезд и прикрыла за собой дверь.

— Сюда иди! — сказал я «пятому». — Ощупай его. Вроде не дышит твой Боров.

— А я-то что? Мне он похер! Я не из его кодлы. Я вообще тут не при делах. Почему и стоял не рыпался. Я просто знаю тебя, вот и подписали. И не лез, потому, что знаю.

— Это ты правильно сделал, что не полез. Я тоже тебя знаю. Ты Сашки Балдина старший брат Стёпа. В этом году школу закончил. Он тобой писался по малолетке, а ты приходил гонять нас в пятом классе, когда мы твоего брата отпи*дили. Он е*лан, твой братец. Был е*ланом, е*ланом и остался. А поэтому пи*дили его и будут пи*дить. И тебя тоже. Поэтому, Стёпа, не зли меня и иди сюда по-хорошему.

Старший Балдин подошёл осторожно.

— Держи его за руки, — сказал я. — И подними их вверх.

Балдин взял Борова за запястья и потянул к себе, приподняв над головой.

Я «кольнул» «блатного» пальцами под нос, но он не очнулся, хотя дыхание, вроде появилось. Зеркальца у меня с собой не имелось. Не нарцис, да-а-а…

— Вроде дышит, — сказал я.

— Но скорее всего, имеет перелом основания черепа, — «утешил» меня «мой внутренний голос». — Этот удар ты не контролировал. Но этот уже мстить не будет. А вот недобитки очнутся и придут за Светланой.

— Опусти его руки вниз! Не знаешь, как искусственное дыхание делать? Учили же на военке!

Старший Балдин шагнул вперёд и склонился над Боровом. Я схватил его за запястье и он разжал пальцы, держащие Борова за правую руку. А я вложил в них тот нож, которым меня собирались зарезать японские якудза. Вложил и провёл им по горлу Борова. Держа Стёпу за кулак, не давая разжать пальцы. Раз провёл и другой. Стёпа задёргался, пытаясь вырваться из моего захвата. Тогда я ударил его прямо в сердце ножом Борова, до того взятого с помощью носового платка, коих у меня было два. Ударил и там оставил.

Я знал, что длины бандитского ножа хватило, чтобы пробить сердце придурка, сдавшего меня бандитам. И я понимал его, почему он это сделал. Бивал я его брата Сашку потому что подл был Сашка без меры. Да и не только от меня он получал. Да-а-а…

Балдин старший охнул и обмяк. Я же, взяв нож якудзы и проделав им аналогичные ювелирные «хирургические операции» по прокалыванию сердечной мышцы, снова вложил его обратно ему в руку.

А убедившись, что все, участвовавшие нападении на нас со Светланой, мертвы, направился по направлению к дому.