Другая жизнь. Назад в СССР-2

Глава 15

Мы просидели на берегу до рассвета. Тиэко брала с собой плед, вот в него мы и закутались, спасаясь от солёной взвеси, сорванной ветром с огромных волн морской пены, висевшей над пляжем. К утру плед должен был промокнуть, но жар наших тел испарял влагу. Мы были как два йога, которые сушили голыми телами мокрую простынь на морозе. Нам не было холодно и мы не были голыми. Мы были «сёдзёсэй»[1], как сказала Тиэко, спрятав у меня на груди своё лицо.

Мне большего от неё и не надо было. Я упивался её поцелуями и какими-то не переводимыми но до боли нежным шептаниями. Иногда она, думая о будущем, жалобно поскуливала, словно щенок, и снова начинала плакать, а я снова начинал целовать её глаза, успокаивая и тоже шепча что-то маловразумительное.

Наконец лучи солнца, кое как разорвав хмурое небо, осветили наш берег.

— Мы словно на необитаемом острове, — сказала Тиэко. — Как бы я хотела жить с тобой на необитаемом острове.

— А что бы мы там ели? — спросил я.

— Мы бы ловили рыбу, собирали ракушки и крабов

— И ели бы их сырыми?

— Да. Я знаю, у вас не принято есть сырую рыбу, но когда ты попробуешь, тебе понравится.

— Я съём всё, что ты мне приготовишь, — сказал я. — Мне, кстати, нравится икра морских ежей, и сырая и жареная на костре.

— Мне тоже. Она сладкая…

— Я тебе сегодня насобираю ежей. Тут их полно. И трепанга полно.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Тиэко.

— А здесь этого добра везде полно. Я живу на этом берегу. Из моих окон видно Токио.

— Как так? — удивилась Тиэко. — Из Токио не видно Владивосток. Он на противоположной стороне Большого острова.

Они так называли свой Хонсю.

— Ну и что, что на другой стороне. Зато по прямой. Я покажу на карте. Если от моего дома прочертить прямую линию, то она пересечёт Токио.

— Я теперь буду постоянно думать об этой линии, — грустно проговорила Тиэко. — Невидимой линии, которая будет постепенно истончаться и когда-нибудь прервётся. Будешь мне писать?

— Обязательно. Но мы с тобой обязательно увидимся, — уверенно сказал я. — Я приеду учиться в вашем университете.

Почему-то, произнося эти слова, я был почти уверен в том, что так и будет.

— В Токио? — удивилась и обрадовалась Тиэко. — У нас учатся иностранцы! И, я слышала, что университет их поддерживает и даже некоторым, очень способным, назначает стипендии. Ты способный, но для поступления нужны хорошие знания. Я собираюсь поступать и усиленно готовлюсь уже сейчас. У меня будет последний год обучения в школе, и он будет очень трудным.

— У меня тоже будет последний учебный год. Я к тебе не смогу приехать, но ведь ты же сможешь? Приезжай на следующий год!

— На следующий год! Как это страшно! Целый год! Ты здесь найдёшь себе другую девушку. Они у вас вон, какие красивые. И все смотрят на тебя. Ты тоже очень красивый…

— Такую как ты мне точно не найти, — улыбнулся я и склонившись, чтобы поцеловал её в нос, на котором снова появилась солёная капля, я увидел отраженного в ней себя.

— У, блин! — подумал я. — Как прикольно! Надо будет попробовать нарисовать такую картинку.

— Ты знаешь, — сказал я, — в твоей слезинке я только что увиделсамого себя, кусочек неба, луч солнца, и понял, что у нас будет всё хорошо. Всё в наших руках.[2]

Она подняла взгляд и, посмотрев мне в глаза, улыбнулась.

— Это прозвучало, как хокку. Я запомню эти слова навсегда.

— Тогда я их тебе спою, чтобы ты лучше запомнила.

И я пропел те же самые слова на мотив песни «Надежда»:

— Си на чоу до ано тано мамида ку но ичииибу…

— Красивая мелодия. Это ваша песня?

— Она называется «Надежда».

— Спой её. По-русски.

Я спел.

— Очень хорошая мелодия. О чём песня?

Я перевёл, как смог. И вдруг у меня в голове всплыл видеоряд из памяти «предка», как эту песню исполняет какая-то японка. И почти в оригинальном переводе.[3] Я изумился его тонкости и поблагодарил «свой внутренний голос».

Тиэко тоже удивилась услышанному. Сказать, что песня ей понравилось, ничего не сказать. Мало того, она понравилась и мне. И мало того, во мне всплыли и другие песни, исполненные этой японкой из не моего будущего.

— Спой её ещё раз, — попросила Тиэко.

— Давай я тебе другую песню напою, что мне навеяло это утро. Она тоже наша русская, но у меня родился её перевод на японский язык.

— Давай.

Тиэко снова прильнула ко мне, и я кое-как даже не пропел, а скорее, проговорил песню Анны Герман «Эхо любви»[4].

Получилось так себе, но Тиэко даже стала подпевать мне, когда я повторял припев.

Мы не заметили, как солнце поднялось над сопками противоположного берега Уссурийского залива и осветило его, пробиваясь в просветы между тучами.

Тиэко, увидев на моём лице луч солнца, оглянулась.

— Что там за город? — спросила она.

— Большой Камень.

— Большой Камень? — удивилась Тиэко. — Он и вправду большой?

— Меньше Владивостока.

— А почему его так назвали? Там есть Большой Камень?

— Был. Он стоял прямо посередине бухты и был огромным, поэтому так бухту и называли «Большой Камень». Ещё до того, как там возник город. А потом его взорвали.

Я чуть было не сказал, что там строили военный судоремонтный завод «Звезда», где и сейчас ремонтируют подводные лодки, в том числе и атомные. Но не сказал. Предок меня вовремя остановил. Болтун — находка для шпиона… Сказал бы — и не видать мне Японию и другую заграницу, как своих ушей. А так, глядишь, и выпустят будущего штурмана-капитана дальнего плавания.

— Жалко… Такая красивая история…

— Всё течёт, всё меняется, — проговорил я псевдо-философскую благоглупость.

Тиэко снова посмотрела мне в глаза.

— Ты же школьник, а почему тогда такой умный?

— Много читаю. И не только фантастику.

Мы уже «отлиплись» друг от друга и прохаживались вдоль накатывавшего на берег прибоя. Купаться было опасно, но мне очень хотелось окунуться и смыть с себя ночное наваждение и отдать воде тяжесть девичьих страданий, принятых мной на себя.

— Подожди! Я сейчас! — сказал я, быстро скинул спортивный костюм, и быстро побежал на встречу волнам.

— Стой! Ты куда⁈ — крикнула Тиэко, но я, не оборачиваясь шагал и шагал по воде, бьющей меня в ноги. Подойдя к линии прибоя я нырнул в набегавшую волну, пропустив её над собой и вынырнул, чтобы вдохнуть. И снова нырнул. И снова вынырнул. Волны накатывались и накатывались, а я всё нырял и нырял, пластаясь на воде, и пропуская волны над собой. Наконец, развернувшись, я как сёрфингист лёг на поднимающийся гребень волны и помогая руками, понёсся на животе к берегу, балансируя, чтобы меня не перевернуло вверх тормашками и не закрутило.

Снова пропустив волну над собой но уже со стороны ног, я обернулся и подстроился к следующему гребню и тоже скатился с него, как с горки. На нашей «бухте Тихой» мы привыкли к «катанию» на волнах, которые иногда достигали приличных размеров, и большинство из нас были мастерами этого «спорта». У нас не было сёрфинга, о котором мне «рассказывал» мой «предок», и мы катались на волнах на своих животах. Иногда попадая в такую водяную «круговерть», что под водой путали местами верх и низ.

Встав на ноги и подталкиваемый волнами, я выбрался на берег.

— Сумасшедший! — с чувством восторга и страха выкрикнула Тиэко. — Тебя могло бы утащить в море.

— Сейчас идёт прилив, — переводя дыхание, сказал я и стал стряхивать с себя воду, проводя ладонями по телу.

Тиэко зашла сзади и я почувствовал, как её маленькая ладошка заскользила но моей спине сверху вниз.

— Какая у тебя красивая спина, — сказала она. — Такие огромные мышцы! Это ты на скалах накачался?

— На скалах, на турнике и на кольцах.

Мне действительно нравилось висеть на руках, подтягиваться и крутиться на кольцах. Отец по моей просьбе согнул на трубогибе кольца, сварил концы и я привязал кольца верёвками к баскетбольной металлической конструкции, что стояла на нашей спортивной площадке возле дома. Вот там я и тренировал свою спину и руки. Ребятне, что постарше, тоже нравилось виснуть, раскачиваться, как на качелях и спрыгивать, соревнуясь, кто дальше улетит.

— Отвернись пожалуйста, — попросил я, надевая мастерку. — Я плавки отожму.

Убедившись, что она повернулась ко мне спиной, а быстро скинул плавки и так же быстро выкрутил их и быстро натянул обратно.

— Хе-хе, — раздался за спиной чей-то кашель и спросили по-японски. — А чем это вы тут занимаетесь?

Обернувшись, я увидел трёх японских парней, которые не нравились мне тем, что никогда не смотрели на меня дружелюбно. Одним из них был тот парень Ичиро Матаити — «сын дедушкиного помощника по партии», который обещал встретить Тиэко без охраны и наказать. Двое других, скорее всего, были его приятелями, потому, что всегда были рядом с Ичиро.

— Маленька Тиэко, показывала гайдзину свою варэмэ[5], а гайдзин нам показывает свою сири[6]. Это непристойно, так ведь, господа? А что мы делаем с гайдзинами, оскверняющими наш взор и трахающими наших девушек?

— Мы наказываем! — сказал Ясуши, доставая из кармана натуральный металлический кастет.

Тоже самое сделал и другой парень — Тсуиоши.

— Хрена себе, — подумал я. — Так я об них себе что-нибудь сломаю.

— Давайте, ребята, проломим ему башку ещё раз. Может это пойдёт емц на пользу и он заговорит по-французски, ха-ха-ха…

— Французский я и так знаю, — сказал я и прорычал, как киногерой. — А вот вы забыли язык гостя и если сунетесь, будете жестоко наказаны. Я заставлю вас жрать собственное дерьмо.

Двое из них испуганно расширили глаза и отступили на шаг.

— Оставь свои киношные приёмы для театра, — сказал Ичиро. — Возьмите девку, а я справлюсь со этим киношным героем, возомнившим себя не весть кем.

— Стой на месте, — сказал я девушке, обернувшись через плечо и заметив, как у ребят кроме кастетов появились выкидные ножики, лезвия которых ало блеснули в лучах восходящего солнца.

Я посмотрел на ещё спящий лагерь и понял, что оттуда подмоги не будет.

Ножей я боялся. Кастетов не очень, а блестящих коротких лезвий, словно специально шевелящихся и сияющих кровавыми бликами, боялся до дрожи в коленях и до спазма в кишках, не освобождённых, кстати ещё после вчерашнего приёма пищи.

— Чёрт! — выругался я. — Ножи это плохо.

— А, зассал! — сказал и хохотнул Ичиро.

— Не то… Вам всем по шестнадцать уже исполнилось и поэтому вы попадаете под юрисдикцию наших законов и вас — даже если я вас сейчас обездвижу — посадят за попытку убийства. Я просто заявлю на вас в нашу милицию. А она будет свидетелем. Правда, Тиэко?

— Конечно! Бака яроу, рокуденаши![7]

— Никто ничего не узнает. Валите их насмерть обоих, ребята. А то они, действительно, заявят на нас в полицию. Всё равно мы хотели это сделать с ней. Почему бы не сделать это сейчас. А ещё и этого парня, что её пользовал, привалить.

К моему удивлению, парни спокойно шагнули вперёд, даже не подумав отреагировать на мои угрозы. Они одновременно махнули клинками. Я отшагнул назад и упёрся спиной в Тиэко.

— Млять, — выругался я, замечая, как лезвия распороли мою новую мастерку.

Правый от меня рубил ножиком слева на право, а правый справа на лево и снизу вверх. Оба били, чёрт возьми, профессионально, ведя нож по раскручивающейся спирали. Откуда я знал о ножевом бое? Хм! Предок рассказывал.

Оба меня достали, порезав не только мастерку, но и тело. На животе и на груди справа тут же засаднило.

— Млять! — выругался я и метнул в стоящего справа от меня Тсуиоши камешек, захватив его пальцами правой ноги.

Мне нравилось так «стрелять» камнями в цель с детства. А со временем овладения каратековскими ударами мае гири кияге, такие броски камней стали получаться лучше.

Под левой ногой камешка не оказалось и пришлось швырнуть в Ясуши простым песком, но это оказалось даже результативнее. Песок всё-таки попал ему в глаза и Ясуши заморгал. Тогда я тут же выпрыгнул вперёд, оттолкнувшись опустившейся на песок левой ногой, и всадил ему правой ногой прямой удар в живот.

Но Тсуиоши махнул рукой с кастетом наружу и попал мне кулаком по икроножной мышце прямо в болевую точку.

— Хорошо, хоть не кастетом, а косточками, — отметил я, взвывая от боли и отскакивая в сторону и приседая, уходя от выпада ногой Тсуиоши, которая летела по дуге слева. Пользуясб тем, что Ясуши на время из боя выпал, я опёрся руками о песок и всадил правую ступню Тсуиоши в колено опорной ноги. Там что-то хрустнуло. Парень взвыл, как только что орал я и рухнул на песок, хватаясь за ногу.

Когда я посмотрел на Ичиро он, видимо, что-то увидел в моём взгляде, потому что развернулся и молча, выбрасывая кроссовками песок, рванул к нашим корпусам.

— Пф-ф-ф… — услышал я за спиной. — Кто из нас ещё ссыкун⁈

Я обернулся к Тиэко.

— Ой! У тебя кровь! — воскликнула она, увидев мою располосованную мастерку.

— Моя любимая мастерка, — сказал я, действительно сожалея. — Настоящий «Адидас». У нас такую хрен купишь.

Порезы были неглубокие, но они были и кровь из ран сочилась прилично. Я прижал раны руками и ладони сразу окрасились кровью.

— Млять! И в медпункте ещё никого нет!

Тиэко склонилась над выпавшим из руки Тсуиоши ножом и хотела его взять.

— Стой! Не бери! — спокойно сказал я. — Надо вызвать милицию и сдать их. Там отпечатки пальцев.

Тиэко покрутила головой.

— Не надо милиции. Всё ведь обошлось? Ты молодец! Отбился от настоящих якудза.

— Э-э-э… Каких якудза?

— Это, — всё-таки беря лежащий на песке нож, сказала Тиэко, — охранники Ичиро. Они из якудза. Это такая группировка… Э-э-э…

— Я знаю про якудза. Но при чём тут Ячиро?

— Его отец — глава Токийской якудза. У них самый большой клан.

— Фига себе, социалистическая партия! — сильно удивился я.

— Ха-ха! У коммунистов вообще одни бандиты. Они и убивают неугодных, и взрывают. Сплошной терроризм. И там тоже якудза. У нас везде якудза.

— Да, какие они якудза⁈ Они же мальчишки!

— Хм! Им лет по двадцать, это точно. Просто подобрали таких, которые выглядят моложе своих лет.

— Ну и что, что якудза. Они должны ответить! Они грозились нас убить! Тебя убить!

— Ну… Не убили же. Ты спас меня. А теперь снимай мастерку.

Разговаривая, Тиэко располосовала плед и этими полосками обмотала меня.

— Раны не глубокие. Зашить бы не мешало, но…

— Если я обращусь в больничку, они сообщат в милицию, что поступил больной с резанными ранами. У нас с этим строго.

— Доберёмся до корпусов, я помажу тебя заживляющей мазью. А проснётся Тошинори, он зашьёт тебя. Не надо поднимать шум. Это может отразиться на моём дедушке. У него скоро выборы и ему не нужна ссора с отцом Ичиро. Ты достаточно наказал его.

— Жаль, что он убежал, — проговорил я с искренней досадой. — Почему он их бросил?

Тиэко пожала плечами.

— Это они должны его защищать, а не он их.

— Такая хорошая была ночь и такое паршивое наступило утро, — проговорил я.

— Почему — паршивое? — удивлённо спросила Тиэко. — Мы живы и это главное.

[1] Целомудренность.

[2] Shi ha chou do ana tano namida, ku no ichibu to taiyou no mitsu no naka de jibunjishin o mi mashi ta, so shite shi hasu be te ga watashitachi to u ma kui ku darou to kidzuki mashi ta. su be te ga watashitachi no te no naka ni ari masu.

[3] Нацуки Сугавара — Надежда — https://rutube.ru/video/9cebce7a8bb911a40133c4b4ab8684dc/?r=plwd

[4] Нацуки Сугавара и Тацуо Ёкояма — «Эхо любви» — https://youtu.be/D_FKn6Bt4XM

[5] Трещина.

[6] Жопа.

[7] Пошёл на х*й, мудак!