Другая жизнь. Назад в СССР-2

Глава 21

Снились мне, как не странно, бандиты. Бутылёк и иже с ним пытались поймать меня на слове, «базаря за Светлану». Светлана стояла тут же и молча наблюдала за нашим словестным фехтованием. Сновидение имело чёткую картинку, чёткий звук и понятную логику дискуссии. Я проснулся среди ночи и, поняв, со «слов предка», что видел именно сон, а не наведённые им картинки, удивился.

«Предок» иногда давал мне что-то в виде сна, потому, что сны меня после коммы, покинули. Перестал я видеть сны. Это меня поначалу пугало, вот я и попросил «предка» посылать мне что-нибудь из его памяти. Какой-нибудь видеоряд. Всё равно он ночью не спит. И днём не спит, Никогда не спит. Нет у него такой функции, у «моего внутреннего голоса» — «предка». Что он такое и какие у него функции, вселившееся в меня «нечто», по его словам, и само не знало. Я уж, грешным делом, подумывал, что в меня вселилось одно из энергетических инопланетных существ, про которых рассказывал сам «предок». Какой-нибудь «тох», но никаких инопланетных ощущений я не испытывал, как и не ощущал чужеродной памяти. Но, чем чёрт не шутит?

Так вот… У «предка» в памяти скопилось столько всего, что он и сам, порой, путался в своих воспоминаниях. Там ведь были и сны, и выдуманные, и реальные события. Сколько он книжек написал за свои «дцать» прожитых жизней? Мама дорогая. А это ведь образы! Поэтому «предку» было, что мне показать вместо снов. А тут, на тебе… Настоящий сон. Значит мой мозг постепенно оживает. Хотя я уже давно перестал концентрировать внимание на своём мозге во время медитаций. Мне и моей матрицы хватало… Хотя…

Как я понимал, или, скорее, предполагал, матрица сейчас структурировала те знания, что имелись у меня. Нет, не так… Не знания, а информацию. Вся информация, пришедшая ко мне от «предка» была скопирована на неповреждённые и восстановленные участки мозга, но осталась и в ментальной матрице. В моих нейронах информация структурировалась по необходимости путём, как сказал «предок», индексации. Структурировалась и снова копировалась в ментальную матрицу. Получалось, что я имел, как бы, четыре хранилища.

Потому и процессы мышления теперь шли на несколько порядков быстрее. Да и «мой внутренний голос» мог довольно быстро оперировать матрицей, но не моим мозгом. Он мог генерировать параллельные задачи и подсказывать мне найденные на них ответы. Таким образом у меня получалось легко решать по несколько задач сразу. Потому, что ментальная матрица могла выделять хоть сколько частей для индексации и поиска нужной информации в основном, кхе-кхе, «информационном массиве», как говорил «предок». Правда, до сих пор не было нужды делить матрицу больше, чем на три операционных участка. Термин тоже из лексикона «моего внутреннего голоса».

Для шахматиста такая функция моей матрицы была бы очень полезна, для перебора вариантов, но в шахматы ни я, ни «предок», играть не любили. И слава, как говорится, Богу! Не хватало мне ещё и в шахматах себя проявить, как Бобби Фишер. Свят, свят, свят… Точно посадили бы в клетку, как чудо-чудное и диво-дивное…

Снова уснув, сновидений я больше не видел и когда проснулся был этим разочарован, а потому с утра находился в мрачном расположении духа. Грек, пришедший за диском ни свет, ни заря, только ухудшил настроение, сообщив, что пластинка «Рэйнбоу» не продаётся. Но за очень большие деньги можно попробовать выторговать.

— Да и хрен с ним, — сказал я как можно равнодушнее, понимая, что Грек разводит меня на бабки. Вернее, пытается развести.

— Это маме понравилось. Она с магнитофоном не дружит, а пластинки включать научилась.

— А тебе как? — спросил Валерка.

— Не люблю французов, — скривился я. — Только ради мамы переписал.

— У того чёрта ещё и «итальянский концерт» есть.

— Рэйнбоу? — удивился я.

— Ага. Принести?

— Э-э-э, — сделал задумчивый вид я. — Ну, принеси. Для коллекции. А «английского» концерта у них нет? Вроде бы Сьюзи Кватро и сам этот Джон Сомерсет — британцы…

— Сомерсет? Сомерс там написано!

— Это псевдоним Джона Сомерсета. Кстати — основателя компьютерной фирмы. Тоже «Рэйнбоу». Я слышал про него по радио. И даже песни его английские. Так, что, диск должен быть. Ищите и обрящите… Кстати… «Энималс» Пинков не появился на продажу?

— Нету ни хрена. Даже переписать не дают.

— Да, что же такое! С января ждём.

— Запись есть.

— Запись и у меня есть. Диск нужен в коллекцию.

— Забурел ты, Шелест, — осклабившись словно шимпанзе, проговорил Грек.

— Да пошёл ты!

— «Вишу» дай, на обмен за итальянский «Рэйнбоу»?

Я вынес Греку «Вишь ю ви хиа» Пинков. Он проверил наличие в конверте диска.

— Отвечаешь, — предупредил я.

— Отвечаю, — вздохнул Грек.

Так у нас было заведено. Однажды этим летом Грек уже прое*ал мой «Мэшин хед» Дипов и долго телился, с отдачей денег, пока я ему не пробил пару раз печень. А с ним по другому было нельзя. Думаю, он проверял меня на слабость, то есть, на доброту к ближнему своему… Но доброты у меня к Греку и раньше не было, и сейчас не на йоту не прибавилось. Слишком хорошо я знал его продажную «греческую» натуру.

— Венецианский купец, не читал, наверное? — спросил я.

Валерка покрутил головой.

— у нас есть, но предлагать не стану. Шекспир «Избранные драмы» тридцать четвёртого года издания. Раритет. В чужие руки не даётся. Так вот, там за долг, купец требовал с должника часть тела размером десять на десять сантиметров. Кхм-кхм… Я, конечно не венецианский купец и комсомолец, но с живого с тебя не слезу, если что…

Валерка нахмурился, потом снова осклабился и, покивав головой, ушёл. Грек был полезен. Он мотался по городу, обменивая мои и свои диски на те, которых у нас нет, для записи на плёнку. Мне этим заниматься категорически не хотелось, а Валерке нравилось вращаться в «тех кругах», вот он и суетился. Грек, он и в Африке грек. Да-а-а…

По утрам я обязательно бегал короткий кросс по лесу и выполнял дыхательные упражнения, прокачивая диафрагму. Вот я и побежал, а пробегая мимо кустов, где встретил когда-то Жлобинского, услышал, напоминающие, извините, натуженное кряхтение, характерные звуки. Уже пробежав мимо я, подумал: «а почему бы и нет», и вернулся.

— О, Владимир, приветствую, — поздоровался я и улыбнулся. — А я думаю, кто это тут кряхтит, а это ты.

Жлобинский был лет на пять меня старше, но, когда увидел во мне собрата по боевым искусствам, сразу сказал, чтобы я обращался к нему на ты. Карате я ему тогда не показывал, а показал тайцзицуань, который его не впечатлил.

— О, Михаил, привет. Кроссируешь?

— Ага. Хотел тебе предложить к нам в спортзал ходить. Мы там карате начали заниматься.

— Карате? Оно ведь запрещено.

— Хм… Странно это слышать от человека, занимающегося карате, — сказал я и улыбнулся.

— Ну… У нас тренер пенсионер «оттуда». Ему можно. А у вас кто ведёт?

— Я, — нескромно глядя прямо в глаза Владимиру, сказал я.

— Э-э-э… Ну, у тебя же китайский внутренний стиль. Я спрашивал у тренера. Он знает его. Тайцзицуань, ты говорил, называется.

— Это я для восстановления после больнички практиковал оздоровительный комплекс по рекомендации профессора, что меня лечил. А вообще-то у меня японский сертификат по Шотокану. Первый дан.

У Владимира отпала челюсть, но он быстро совладал с собой.

— Покажи первый хеан.

— Может, сразу пятый? — спросил я.

— Пятый я не знаю. Я всего два года занимаюсь. У меня желтый пояс.

— Ну, тогда хеан нидан ты знать должен, — сказал я и исполнил второе ката.

— Да-а-а… Вот это номер… И как ты получил сертификат? В Японию ездил?

— Нет, мастер сюда приезжала. У неё третий дан. Она проводила семинар.

— Кто-то ещё получил разряд? — глаза парня загорелись.

— Нет. Она только меня аттестовала. Да никто не знал, что она приедет. Только я был.

— И долго она здесь была?

— Она с детьми приезжала в «Океан». Почти на месяц.

— Офигеть! Жириков узнает, локти будет грызть. Да, все будут локти грызть.

Он смотрел на меня с таким восхищением, что мне вдруг стало стыдно. Но не на долго.

— Чего мне стыдиться? — подумал я. — Сертификат настоящий. Первый дан — честно заработанный. Просто сразу второй не даётся, а так, я не намного хуже Тиэко двигаюсь и базовую технику и ката знаю не намного хуже. Так она сказала. И сказала мне, что то, что она меня любит, не заставило бы её покривить своей репутацией наставника. Ведь я всё равно приеду в Японию за вторым даном и все увидят моё карате. Да и сразиться в поединке мне придётся с первыми и вторыми данами.

— Так у тебя точно есть настоящий японский сертификат на первый дан?

— Точно, могу показать. Приходи. Мы там тоже дышим: нагаре, ибуки. Новички конечно, но тебе то, что? Размялся, повторил с ними простейшую базовую технику и нарабатывай кихоны[1] в связках, нужные для аттестации на оранжевый пояс.

— С первым даном ты можешь аттестовать на пояса вплоть до коричневого. Так Жириков говорил. Он говорил, что тоже имеет первый дан, но сертификат не показывал.

— Могу, да. В сертификате так и написано. И Тиэко приедет зимой ещё в Союз. Правда в Москву. А летом следующего года снова сюда планировала.

Я замешкался. Владимир терпеливо ждал продолжения.

— Но, получится ли? Сам понимаешь сложности.

— Это понятно. А ты давно занимаешься? И у кого тренировался?

Я замялся.

— Можно я не буду говорить? — спросил я.

— Ну, ладно, — пожал плечами Жлобинский. — Каждый имеет право на личные тайны. Когда у вас тренировки.

— Вторник, четверг, суббота.

— О! А у нас понедельник, среда, пятница в Артёме, — он вздохнул. — Самому учиться и других учить — разные навыки. Справишься? Есть метода? Хотя… Раз сам учился, значит есть. Я приду во вторник. Спасибо, что пригласил. В любом случае от обшения с тобой польза будет. Тем более, рядом с домом.

— Ну, и отлично. Я побежал!

— Беги, — сказал Жлобинский.

— Пока, — сказал я и выбежал на свою тропу.

— Пока, — услышал я.

Пока я бежал кросс — мне пришла в голову мысль, что на мой сертификат и на меня лично будут ходить, как на приму «Большого театра». А поэтому надо подготовиться и морально и, кхе-кхе, физически. Будут предлагать спарринги, соглашаться или нет? Думается мне, что не на всякие. С какого это перепугу я должен со всеми драться? А вот с лучшими из лучших. Можно устроить неофициальный турнир и сразиться с победителем… Хотя… Какой турнир? Запрещено карате. По подвалам сидят каратеки. У нас на самбо некто Ибраев что-то похожее, как говорит «предок», ведёт. Я сам не видел. Не допустили посмотреть. Да и пофиг. Теперь они у меня подглядывать будут. Надо, кстати, окна в спортзале забелить известью. Пока нельзя…

Сбегав на Патрокл, там чуть-чуть обмывшись в накате океанских волн, подышав и прокачав диафрагму резкими выдохами и криками, я снова побежал вверх на сопку с перепадом высот до ста метров на путь в двести. Подъём бегом в уклон двадцать шесть градусов, это сложное мероприятие. Обычно я к морю не спускался, чтобы потом не подниматься, а оббегал сопку вокруг вершины вдоль забора воинской части. А тут решил грузить себя по полной.

С началом осени я решил подналечь на «физику» и «дыхалку» своего тела, ибо надо было соответствовать высшим эталонам мастера карате первого дана. Хорошо, что мы с Тиэко регулярно тренировались и соревновались. Она меня загоняла, конечно, теннисом и бадминтоном. Плюс я сам активно бегал и дышал. Поэтому сейчас преодолел подъём не пешком, а бегом.

Во время плавного спуска змейкой по-над сопкой, снова продышался и к школьной спортивной площадке прибежал почти свежий, как огурец. Здесь я помахал руками и ногами,растягиваясь и «продышиваясь», и пошёл домой.

Уроки занимали около полутора часов. Причём, я ежедневно практиковался в английском и японском, читая вслух и переводя, подаренные мне японцами книжки. Тиэко организовала сбор литературы и сказала: «читай, чтобы к декабрю выучил наш язык». А я сразу вспомнил фильм «джентльмены удачи»: «Выучить английский от сих, до сих. Приеду, проверю…». Кхе-кхе…

Зато сейчас у меня было аж двадцать три книжки и три из них на английском языке. Ха-ха… Целая библиотека детской (и не очень) иностранной литературы.

Папа и мама буквально «выпали в осадок», когда я зачитал им на японском пару абзацев. Папа, мужик суровый, вида почти не подал, а мама, натура измученная студентами, даже всплакнула от умиления и почему-то погладила меня по голове.

Немного отдохнув после душа и позавтракав, я пошёл на море, зная, что пацаны купаются, скорее всего, на дамбе насосной станции ТЭЦ-2. Море штормило и волны, ударяясь в огромные камни ограждающего водозабор мола, перебивали его, и это было прикольно, постоять под брызгами. Да и в самом «затоне» можно было купаться без какой-либо опаски попасть в штормовую круговерть и быть унесённым в море.

Тем паче, «затон» был полон медуз, и ими было прикольно играть в пятнашки на воде. Правда, тело потом пощипывало от слизи. А от серо-буро-малиновых медуз так покрывалось сыпью, но это нас не останавливало.

Так и случилось. На дамбе купались Славка Федосеев с сестрой Танькой и младшими братьями: Андреем, Вадиком и Романом. Ромке было лет пять, наверное. Танка училась в параллельном «б» классе.

— О! Шелест! — воскликнула она, протирая глаза после брызг огромной волны, разбившейся о камни дамбы. — Привет! А мы тут плюшками балуемся!

Очередная волна ударилась о дамбу, которая ответила ей грохотом сдвинутых валунов, и брызги окатили уже и меня.

— Привет-привет! И утром два привета! — крикнул я, перекрикивая почти несмолкающий грохот, так как волны накатывались на гидротехническое сооружение, которое имело длину метров, этак, пятьдесят не ровным фронтом, а разнородными атаками.

Дамба, между прочим, была высотой метров пять, а волны буквально перекатывались через неё. Были случаи, когда шторм разбивал дамбу, собранную из валунов, размером с двухметровые мячи и тогда её восстанавливали, завозя карьерными «Белазами» обломки скал и по-новому выстраивая преграду для стихии.

Я любил наблюдать, как море ломает преграду, сооружённую людьми, и лелеял надежду когда-нибудь перенести эту борьбу противоположностей на холст или бумагу.

Мы не успевали протирать глаза и отряхиваться от воды, потому что волны били и били.

— Привет, Миха! — крикнул Славка, подходя. — Давно тебя не было видно. Уезжал⁈

— Было дело. Но не далеко.

— А мы тут всё время. Я работал всё лето. Сейчас учёба.

Славка был на три года меня старше и учился в «Энерготехникуме» на последнем курсе.

— Да я же тоже всё лето здесь был! — хохотнул я. — Это тебя тут не было. А мы всё лето на рифах. Знаешь, что я нырнул в «Бездну»?

— Говорили. Молоток! И как там?

— Темно. Только на самом дне, что-то видно. Продувался постоянно. Маска так вдавилась, что потом еле снял.

Нас снова окатило брызгами.

— Вот, штормит! — восторженно прокричала Татьяна, держа за руку Ромку.

— И не покупаешься. А в дамбе сплошные медузы, как в киселе плывёшь, Ха-ха!

— Я на Патрокле был. Там на правом пляже тихо. Покупался.

— Там же запретка? — удивилась Татьяна.

— Когда это нас останавливало, да, Славян? — хохотнул я. — Я там всё лето трепанга и мидий собирал.

— Да? — удивился Славка. — Зачем?

— Из мидий плов шикарный получается. Ну, а трепанг — есть трепанг.

— Плов⁈ — ещё больше удивился Славка. — Что там есть-то? Мантию вари не вари, хрен прожуёшь.

— В мидии главное — середина.

— Там же говно⁈ –скривился Славка.

— Сам ты… Зайдём ко мне, угощу. Сам потом побежишь за мидией. Это — деликатес. Знаешь, как их французы любят⁈

— Хе! Французы и лягушек любят! — хохотнул Славка.

— У меня мама технолог рыбных продуктов. Они технологию консервов разработали с мидией. Попробуешь, пальчики оближешь.

— И я хочу, — сказала Татьяна.

— Пошли. Ещё много осталось со вчерашнего ужина.

— И я хочу есть мидии, — сказал маленький Ромка, который, не смотря на пятилетний возраст вместе с нами летом кормился на море пойманной рыбой, ежовой икрой и мидиями. Семья у Федосеевых была многодетная, а мать Славки и Таньки имела медаль и звание «Мать-героиня».

— Да все идём. Мои у тётки. Там дядька с морей не на долго пришёл. За снабжением приехал. Так что я один сейчас.

— Тогда пошли! — решительно сказал Славка. — Одевайтесь, мелкотня. Андрюха, Вадик! Танюха, Ромку вытирай и за нами! Пошли Миха!

Мы, не вытираясь и не обсыхая, подхватили свою одежду, лежащую на берегу внутри ковша, там с края даже песочек был отсыпан, маленький, такой пляжик, (получился метров десяти размером, нам хватало) и пошли ко мне домой.

[1] Кихон — базовая техника.