Другая жизнь. Назад в СССР-5

Глава 21

Умер-то я умер, но мне показалось, что я сплю. Потому что, я продолжал мыслить. Хотя перестал видеть глазами моих ботов. И своими остальными матрицами я управлять не мог.

— Точно — сон, — подумал я. — Но было больно. Что-то голова в последнее время стала часто болеть.

Тут я почувствовал, что лежу на спине, что мои глаза, действительно, прикрыты веками, за веками светло, а я слышу какой-то несильный гул и небольшую вибрацию.

— Херня какая-то, — подумал я. — Где это я уснул?

Приоткрыв глаза, я увидел перед собой странный потолок, слева ограниченный шторкой, спускающейся до самой кровати. Кровати узкой, не такой, к каким я привык. Даже один я спал, раскинув руки, а потому, кровати предпочитал широкие. С этим имелась некоторая проблема спанья с женой. Она норовила прилечь на мою раскинутую руку, а я терпеть этого не мог. Рука затекала мгновенно. Может и не затекала, но ухудшение кровообращения в руке я ощущал физически. Лариса жаловалась, что я её ночью бессовестно отпихиваю. А ещё я заматывался в персональное одеяло, укладывая его между коленок. Чтобы не тёрлись. Вот такие «тёрки» у нас возникли на супружеском ложе. Да-а-а…

Я резко раскрыл глаза. Был день, потому, что по шторке с мерзкими цветочками, шарился солнечный луч. Именно, что шарился. Не стоял спокойно, замерев, а двигался туда-сюда. Словно солнце пыталось заглянуть в щель между шторой и оконным проёмом.

Цветастое недоразумение было аккуратно отодвинуто, ибо находилось от моего плеча сантиметрах в тридцати. И тут же задвинуто.

— Ска! — подумал я. — Что за хрень!

За шторкой я увидел небольшой овальный столик на одной круглой ножке, за ним какой-то жуткий зелёного цвета диван, справа спинкой ко мне и чуть справа стояло низкое, такого же зелёного цвета, квадратное кресло. За ним у правой стенки серого пластика узкий двустворчатый шкаф и письменный стол. Слева угадывалась ещё одна такая же как и моя кровать, задёрнутая такой же аляповатой шторкой. Между чужой кроватью и диваном стоял холодильник «Океан», а на холодильнике магнитофон «Маяк-203», усилитель «Одиссей» и самодельная колонка. Другая колонка висела над письменным столом на правой стене. Почему я понял, что она — самодельная? Да потому, что сделана она была из непокрытой ничем ДСП, имела два динамика и отверстие фазоинвертора. А в эпоху «Маяков» и «Одиссеев» фазоинверторы отечественной промышленностью не приветствовались.

Над диваном имелся, мать его, квадратный иллюминатор, задёрнутый вытягивающейся из пружинного рулона черной тканевой жалюзи. Иллюминатор, похоже, был приоткрыт, вот шторка жалюзей и отходила от переборки под напором ветерка, давая солнечному лучу проникать в каюту. А блуждал луч света в тёмном царстве потому, что судно рыскало, имея ход и небольшую валкость. И судно, мать его, было рыбо-перерабатывающим плавзаводом. Потому что запах… Ска! Рыбомучной запах стоял такой, что меня едва не вывернуло. От того, что я увидел, честно говоря, блевать хотелось ещё больше.

— РМБ «Пятидесятилетие СССР», мать его, — вспомнил я одну из версий моей биографии. — Механик, млять, технологического оборудования. Пи*дец! Приехали!

Я отодвинул шторку и свесил ноги с матраса. Ступни ощутили холод и гладкость линолеума. Сначала глазами, а потом ногами найдя тапочки, я влез в них и поднялся, обратив внимание, что тело стало другим. Нет, руки-ноги были мои, но рыхловатые, какие-то. Хотя мышцы имелись, и костяшки на пальцах были набиты. Хорошо так набиты.

Подошёл к дивану по наклонному полу.

Ага! Крен на левый борт, — вспомнил я.

Снял с крючка шторку, которая услужливо свернулась, и уставился в стекло иллюминатора, покрытое солевыми потёками.

— Льды, млять! — воскликнул я. — Пи*дец! Строили-строили, и наконец построили! Махмуд поджигай!

Это была фраза из анекдота про то, как неправильно склеили киноплёнку и что из этого получилось. Вот и у меня, ска, пуля, попавшая мне в голову, переклеила мою жизнь. Не хотел я оказаться в этой версии своего будущего.

Я посмотрел назад, где над моей кроватью, которая на судне называлась шконка или, как не странно, — койка, висел настенный календарь, где я отмечал проведённые на плавбазе дни. Как каждый моряк отмечает дни до приказа и дембеля. Однако я здесь не по принуждению, а, ска, добровольно. Деньги зарабатываю.

— М-м-м, — застонал я. — Деньги! Где мои миллиарды долларов⁈ Где мои «свечные заводики»⁈ Багамы-ы-ы… Су-у-у-ка…

Я реально заплакал и просто упал в кресло, оказавшееся в принципе удобным. На календаре я успел заметить помеченную синей пастой дату — десятое марта одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Через три дня моё двадцати пятилетие. Значит я перенёсся в другой мир но в ту же дату.

Я метнулся к зеркалу, висевшему над раковиной с краном, слева от входа. Из зеркала на меня смотрел я, но чуть-чуть другой. Там, откуда я пришёл, я был несколько строже лицом и немного выше ростом. Фигура у меня была «там» очень спортивной. Я каждый день «грузил» себя спортом весьма прилично. У этого тела, как я уже говорил, мышцы тоже имели место, но какие-то… Обычные, что ли?

Сделав глубокий вдох и медленный концентрированный выдох низом живота, я «подпер» диафрагму верхней частью пресса, и увидел приличные кубики, но не мою «броню», обтянутую тонкой кожей даже без напряжения. Тут же имелась небольшая прослойка жирка.

— Да-а-а… Флибер-Флибер, где ты Флибер, собака дикая? — подумалось мне.

Сполоснув лицо прохладной водой я посмотрел на ручные часы, оказавшиеся как всегда на моей правой руке. Двенадцать без пятнадцати… Так-так. А обед когда? Так, идёт уже. До двенадцати тридцати…

— Хех! Война — войной, а обед по расписанию, — сказал я сам себе, провёл расчёской по своему прямому пробору, подняв волосы наверх и пошёл одеваться. В одном отделении шкафа висела и лежала моя одежда. Убо-о-генькая одежонка, да-а-а… Какая-то бежевая рубашка с коротким рукавом и пристёгнутыми на пуговичку погонами напоминала форменную, но таковой не была. Имитация. Хм! Пойдёт! Надел. Колючая, млять! Из чего её скроили и пошили⁈ Что за ткань⁈

С брюками дела обстояли ещё хуже. Джинсов не было никаких. Висели вельветовые, типа, но… А, и хрен с ними! Надел и их. Саламандры… О! Хоть это без изменения! Бежевые. Как я любил! Носки бежевые… Та-а-а-к… Нормально выгляжу? Бэ-э-э… Хоть женат я? На такого «обсоса» я бы точно не взглянул, будь я женщиной. Капитан, млять, дальнего плавания!

— Чешется-то, как тело под рубашкой!

Память реципиента подсказывала, что кают-компания комсостава находится палубой выше в этой же надстройке. Вот я и двинулся, выйдя из каюты и пройдя по коридору, вверх по трапу. Правда, от стоящего рыбомучного смрада я сомневался, что смогу справиться с какой-нибудь едой.

Кают-компания имела двойные распашные в обе стороны двери и была практически заполнена, ха-ха, отцами командирами. Напротив двери стоял стол высшего комсостава. За ним сидели: капитан-директор, старший помощник капитана со всеми штурманами, первый помощник, то бишь — замполит, заведующий производством и главный механик. Старшие и остальные механики сидели по службам за отдельными столами. Наш стол стоял справа от входа. За ним сидели: Харьковский — старший механик, Гарасёв — механик РМУ, Шистеров — механик рыбного цеха. Пустовало моё место.

— Приятного аппетита! — сказал я, входя, прошёл к столу и, усаживаясь на своё место, поздоровался. — Доброго дня.

— Виделись уже, — буркнул Гарасёв, очень плотный, почти лысый, с плешью на всю верхнюю часть головы, неопрятный мужик лет сорока пяти, глянув на меня из из-подлобья.

Я вспомнил:

— А-а-а… На разводе в «токарке» в полвосьмого.

В кают-компании пахло относительно неплохо. Тут же к столу подошла офциантка.

— Суп сайровый, борщ, котлета, гуляш, рис, картошка-пюре, кисель, компот, чай, — сказала Татьяна, высокая стройная, симпатичная, но без трёх первых пальцев, девушка.

— Суп и котлета с пюре.

Принесла.

— Ты когда в гости позовёшь, хрен морковкин? — спросила Татьяна. — Смотри, сама приду.

— В ночную смену я, — улыбнулся ей.

— Когда у вас пересменка? — спросила девушка, обращаясь к Харьковскому.

— Он всё время, Танюша, в ночную, — улыбнулся Харьковский.

— Русо туристо. Облеко морале, — сказал я и показал обручальное кольцо, потыкав его указательным пальцем левой руки.

Татьяна фыркнула так, что поднял голову капитан, а за ним и все штурмана. Официантка расширила глаза, прикрыла губы левой ладонью и, вихляя задом, удалилась в буфет. Капитан Мухтасипов нахмурился. Он был очень строг. По сравнению с предыдущим капитан-директором Куликом. Это я вспомнил сразу.

— Чёрт! Память работает нормально! — подумал я, вспоминая, как капитан шуганул меня с мостика, куда я частенько захаживал в ночную вахту. Когда стояли вахту третий, или четвёртый помощники капитана, штурмана: Серёга Наботов и Сашка Кунгурцев.

— О! Даже имена с фамилиями помню!

— Михаил Васильевич культурный, в отличие от тебя Николай Иванович. Ты даже руки не моешь перед едой. Как вынырнешь из своей помойной ямы, обтеревшись ветошью, так и садишься за стол.

— Я на вахте, у меня третья машина встала. Мы там раком в дерьме, — просипел Гарасёв, поглощая гуляш с пюре ложкой. Он склонился над столом, сильно ссутулившись и придвинув лицо почти к тарелке

— Ну, так и питайся в столовой команды. Там все такие чумазые. И я там обедаю, когда на вахте, — продолжил нотацию Шистеров. — Григорий Григорьевич, ну когда это кончится? Поесть нормально нельзя.

Гарасёв вдруг вскочил, как медведь, поднятый из берлоги, с шумом отодвинув стул. Выскочив из-за стола, он пулей вылетел из кают-компании.

Капитан-директор, нахмурившись, смотрел на Харьковского.

— Прошу прощения, Тимур Ибрагимович, — сказал тот.

— Не превращайте кают-компанию в бедлам, Григорий Григорьевич, — сказал Мухтасипов.

— Этого больше не повторится, Тимур Ибрагимович.

— И что б я здесь никого не видел в рабочей одежде! — продолжил выговор капитан-директор. Всех касается!

Харьковский осторожно показал Шистерову кулак, пряча его от Мухтасипова за мой абрис. Я оглядел зал. Механиков-дизелистов я почти не знал, так как с ними не пересекался по работе. Технологов и электрическую службу знал. Всех поимённо. С зав-производством и старшим электромехаником даже общались по-дружески на почве каратэ. Ким Валерий Миронович был сильно меня постарше, а Пак Валерий Николаевич, не на очень. Но оба были фанатами каратэ и мы с ними кое как тренировались. Валера Пак был боксёром, а Мироныч, где-то у кого-то занимался. Здесь многие хоть чуть-чуть, но затронули каратэ. Которое сейчас находилось пол строжайшим запретом. А меня что-то не брало, хе-хе. Не думал я «здешний» об опасности уголовного преследования. Почему? Хрен его знает. Именно «его», да… Но в конце концов, запрещено тренировать, а тренироваться самому никто не запрещал.

Здесь я, кстати, под крышу милиции, не залез. И под крышу КГБ тоже не залез. Хотя в первой жизни, я «помнил», меня в этом возрасте, как только вступил в партию, тоже «занесло» под комитет государственной безопасности. Засосало, так сказать. Сейчас — нет. Чувствовал себя невинным, как слеза ребёнка, и чистым, как стекло.

Я тщательно пережёвывал пищу и размышлял о случившемся.

То, что меня убили, а моя матрица перескочила в другой мир и другое тело, — это, скорее, хорошо, чем плохо. Всё-таки не смерть, да. И то, что я попал в середину восьмидесятых, это тоже лучше, чем если бы попал в семьдесят третий. Чем лучше? Тут ближе к развязке, так сказать, «истории про СССР». Осталось-то пять лет всего… За которые, между прочим можно подготовиться к дефолту и беспределу девяностых.

Моя матрица в прошлом мире была основной. В ней хранились данные с других матриц, структурированные и индексированные. То есть я помнил все специальности, которые изучал мой героический, не побоюсь этого слова, предок. Тысячи пережитых им жизней, это серьёзно! Я уже на второй запаниковал и даже заплакал, а он мужественно нёс бремя перерождений. Нёс, «ростя над собой», и передав мне настоящий кладезь знаний.

Правда, память о какой-нибудь конкретной жизни моего предка, о его будущем, у н=меня не осталось. Не обращался я к ним за ненадобностью, а поэтому и не осталось у меня о них следа. Но первая и вторая «память» присутствовали, да, так как просматривали мы их с «предком». Для сравнения с моими действиями. Да и про Дроздова с Судоплатовым там я черпал информацию.

Здешний мир, как я понял, практически повторял мою первую жизнь. За исключением работы в КГБ. Хм! Но, вдруг ещё предложат? Тут у нас пятый помощник капитана по пожарной части — соглядатай. Сукачев фамилия. Хе-хе… Нормальный парень. Мы с ним тем летом неплохо повеселились, ха-ха… На день рыбака… На реку Сучан ездили узким кругом, ха-ха… С двумя ящиками водки, двумя канистрами не фильтрованного пива и вином для девушек. Да-а-а…

Пить мой реципиент, в отличие от меня «старого», не боялся и делал это умеючи, строго контролируя процесс отравления организма. Самоконтроль — наше всё. Медитации, йога, цигун, тайцзицуань, каратэ, ду-ин и шиатсу[1]. Сейчас прибавилось умение управлять своими нейронными связями. Про чужие нейроны — пока не знал, а своими уже занялся. В первую очередь мышечными нейронами. Для переноса в мышцы наборов поведенческих алгоритмов и распределения по телу оперативной информации.

Хоть эта возможность у меня осталась. Тоже не мало… Но получиться ли у меня раскачать своё тело до такого же уровня как «старое»? Посмотрим. Хотя… Толку-то себя прокачивать? Ни от пули, ни от неожиданного ножа или какого другого холодного оружия, не убережёшься. Да и, как я понял, что-то у меня с сердечком неладное. И в этой жизни, как и в первой, и во многих других. Тело загибалось от сердечной хвори. Причём — неожиданной. Может быть, между прочим, из-за тех перегрузок, какими я его мучал. Так, может быть, ну её нафиг эту физкультуру? Излишества всякие? Для чего? Ведь не пригодились в обычной жизни от слова совсем, если не брать службу, мои навыки скалолазания, каратэ. Я и не дрался-то почти. Сам иногда встревал, но можно было бы и мимо пройти… Да-а-а… Вопрос на миллион долларов.

Вспомнив про оставшиеся в том мире мои финансовые накопления, я застонал.

— Ты что это, Михаил? — спросил Харьковский. — Зубы болят?

Он уже давно выпил свои два компота и сидел, наблюдая за мной.

— Прикусил щёку, — сказал я.

— О чём думаешь?

— Он уже о жёниной подмышке думает, — сказал Шистеров, тоже, кстати, наблюдающий за мной.

— Я о ней всегда думаю, — буркнул я.

— Не заберёшь заявление? Я пока ещё не отправлял заявку о замене.

— О, как! Значит я списываюсь на берег! — понял я и сразу вспомнил, что да.

— Не-не, Григорий Григорьевич. Отправляйте заявку на замену. Не хочу ещё восемь месяцев в море торчать.

— Замена-то есть. А почему ещё восемь. Вроде, через три месяца на базу?

— Хм! Ага! После капитального ремонта? Год и восемь месяцев, будьте любезны, отпашите!

— Ты что-то знаешь? — нахмурился Харьковский.

Я знал, но сказал, пожав плечами, обратное.

— Логика.

— Фух! — выдохнул замерший Шистеров. — Напугал!

— А что тебе бояться? Валентина твоя рядом, — пророкотал стармех.

У него интересный был голос. Он, хоть и картавил слегка по понятной причине, но звуки из него выкатывались, словно горный поток, перекатывающий камни. Большие камни. Харьковский внешне соответствовал своей фамилии. Он был носаст, черноглаз и черноволос. Мне было известно, что он имел солидную плешь, которую скрывал, укладывая длинный «чуб» по спирали. Очень ловко скрывал, кстати.

— Так она и спишется, если что. Ей к родителям надо. А меня она одного не оставит.

— Да не-е-е… Не оставят нас без захода. Пару месяцев но дадут. Это сколько «промов» спишется, снова «пассажир» фрахтовать для замен?

Шистеров, круглолицый с пухлыми руками крепыш среднего роста, он как раз поднялся из-за стола, сказал, усмехнувшись:

— Контора богатая. Когда они экономили? Это разные статьи расходов.

— У Шистерова жена работает в нашей судовой бухгалтерии, — вспомнил я. — Надо бы взять аванс и заглянуть в судовой магазин. Может приодеться получится до списания. Это я до этого думал, что в нашем магазин завозят только конфеты-печенье. Теперь-то я знаю, что там много чего есть, но не про нашу честь, конечно. И продавщица ходит такая важная! Просто павлин-мавлин! Золотом-бриллиантами обвешена, как елка новогодняя. Как её ещё не «выставили» ни разу? Удивляюсь.

— Странный ты какой-то сегодня, Михаил, — сказал Харьковский и тоже поднялся.

Поднялся и я. Простую еду я ел быстро. Да, и что её было смоковать? Котлету ту?

После обеда спустился на «свою», мать её, палубу и вышел на наружу к аварийно-спасательным шлюпкам. Палуба так и называлась — шлюпочная. Посмотрел на море, покрытое льдинами. Было прохладно. Март в Охотоморье — зима, однако.

— Ска, день рождение отмечать! — подумал я. — Понаприглашал кучу народа. Самогона наварили… Литров десять. В холодильнике только три банки стоит. Но и этого впритык. Знакомых у меня много. Общительный я, да-а-а…

Я уже думал об этом теле, как о своём. Быстрая, однако адаптация и синхронизация матриц. Полное погружение в чужую реальность. Хм! Чайки летают! А до берега-то далеко. Тут и живут на корабле, а кормятся рядом. Вон какая огромная кормушка! Что творилось за бортом я не видел, но знал, что там, в буквальном смысле, кипела и бурлила жизнь. Все морские обитатели радовались присутствию плавбазы. Кроме минтая, конечно, живущего на глубине попадающего сначала в тралы, а потом к нам на борт. К «нам», да-а-а…

Я вернулся в каюту. Уснуть вряд ли получится, но попытаться стоит попробовать. В конце концов могу же я приказать матрице отключиться и включиться в часов шесть вечера? Осмотр «места происшествия» потом буду делать. Вещи, документы реципиента никуда не денутся с «подводной лодки». Сука! Как это звучит хреново! Ведь и я никуда с этой, не дай бог, «подводной лодки», не денусь, пока замена не придёт.

Я снова разделся до трусов — из потолочной «дуйки» дуло теплом — и завалился на шконку. Поразила твёрдость матраса. Снова встал и приподнял край. О, как! Под матрасом на пружинах лежала дверь. Интересно. Чтобы не прогибалась, значит. Хм! Оригинальное решение! Я снова лёг и покрутился. Удобный станок для, кхм-кхм… Но мне-то с кем? Русо туристо, млять!

В дверь тихонько постучали и кто-то сразу вошёл.

— Напарник, что ли с вахты заглянул? — подумал я и закрыл глаза.

Рядом вдруг сильно задышали.

— Ну подвинься что ли? Что придуриваешься! А то сейчас на тебя лягу.

Я охреневший открыл глаза. Такого в моей биографии ещё не было.

На меня смотрела темноволосая, очень симпатичная пышечка явно украинской наружности. Ей венок с лентами и…. Мать моя! Какие у неё сиси! Ого-го! А что тогда у моего реципиента с семейными отношениями? Какой, нафиг, русо туристо⁈ Какое, млять, облико морале⁈

— Ну! Холодно. Вон какие мурашки побежали.

Соски у неё напряглись.

— Хорошие мурашки, — проговорил я и тронул Наташу за грудь.

Грудь, как живая, подтянулась.

— Хи-хи. Извращенец!

Я коснулся левой груди. Такая же реакция.

— У как они напрягаются! — сказал я, чуть охрипшим голосом.

— На себя посмотри, — кивнула она, показав глазами на мой низ, и снова хихикнула.

Накрыться одеялом я не успел, но и оно теперь стояло бы, как паруса барка Крузенштерн и как сейчас стояли мои трусы. Семейные между прочим, синего цвета.

[1] Ду-ин — китайский, Шиатсу — японский метод нородной медицины путём воздействия на «энергетические» точки разными способами: массаж, иглоукалывание, прижигание.