Другая жизнь. Назад в СССР-5

Глава 24

Наталья днём после обеда заходила ежедневно и я удивлялся своему «здешнему», кхм, здоровью. У неё была удивительно гладкая кожа везде. Говорила, что её с детства мать намазывала клубникой. Везде. Вот и выросла «ягодка». От неё я «здешний» и сбегал, потому, что наши отношения заходили всё дальше и дальше и могли вылиться в серьёзный скандал. А может даже и поножовщину. Видел я, как в конце рейса у мужиков крышу из-за женщин сносит. В том рейсе, да-а-а… Резали друг друга какой-то пром и Валерка Пак — старший электромеханик. Прямо в коридоре на палубе рядового состава устроили поножовщину. В нашей надстройке.

Тогда Валерке засадили нож под левую руку. Хорошо он успел уклониться, боксёр всё-таки, но косую мышцу нож пробил. Так даже и не узнал никто посторонний. В этом рейсе у второго крыша ехала. Профкомовцу не повезло. Сначала он в трюм упал, когда стоял у крышки на «вира-майна». На мешки с мукой правда упал. А потом он по заводу жену искать стал. Списали месяц как…

Вот и я «рвал», так сказать, «когти пока не поплохело, представляя, что если я так, то что остается делать жене в институтском коллективе, где так и кружат хищники? Красавица ведь она у меня. Начальником у неё сейчас тот ещё ловелас, проректор по хозяйственной работе Георгий Ким. Помнил я его по 'прошлым жизням». Часто судьба сводила. Ни одну красавицу не пропускал, женатых, не женатых. Ему разницы не было. Пользовался служебным положением, будь здоров. А мою пропустит? С какого?

Я мечтательно подумал о револьвере.

— Почувствую — завалю! — подумал я. — Проведу экспресс-допрос, завалю, разведусь и наймусь в Афганистан. Там как раз самый сенокос. В феврале на двадцать седьмом съезде КПСС Горбачёв сделал заявление о начале выработки плана поэтапного вывода войск. Но выведут войска только восемьдесят девятого. Уже поняли, что малыми группами воевать сподручнее. Спецназ ГРУ и КГБ, громит потихоньку душманов.

Я там был, мёд пиво пил. В одной из моих жизней. Да, не в одной, а в нескольких. Подсчитал. В ста сорока двух жизнях я, так или иначе, воевал в Афганистане. Да, я там каждую тропку и каждую сопку знаю. Знаю, где духи прячутся в подземельях, а где пакистанцы и британские спецназеры, скрывающиеся под «крышей» ЧВК, якобы охраняющих частных лиц и целые деревни. Зря я, что ли тело тренировал?

— Тьфу, млять! Не то это тело! — понял я. — Да-а-а… Это тело «сдохнет» на десятом километре. И донов нет!

— Чего нет? — спросил Наботов.

— Это я вслух, что ли произнёс? — удивился я.

— Ты в Афган, что ли надумал уйти? — спросил Наботов. — С ума сошёл? Думаешь, там тебе твоё каратэ пригодится? Там стрелять и таскать по горам оружие и боекомплект нужно. Лошадью там быть нужно. У нас тут в промах парнишка, оказывается есть. Первый помощник говорит, который Афган прошёл. Седой весь. По обстрел колона попала, а он под машиной просидел, когда она горела. Тело всё в ожогах. Я его тут в бане встретил. Так он в простыне парился, чтобы нас не смущать.

— Толик Тимофеев. Знаю такого. Комсомолец наш.

— Во-во. Там профессионалы сейчас воюют. Тебе до них, как до Луны боком. Хотел повоевать — шёл бы в военное училище. А так, ты кто по военной специальности?

— Специалист ГСМ…

— Ха! Тыловик! Но это с одной стороны, а с другой, так колонны бензовозов и горят в первую очередь. Объявили же, что выводить войска будут, а чтобы вывести, надо топливо завезти. Вот эти колонны душманы и станут караулить.

Наботов излагал мысли конкретно и очень разумно.

— Ну, да-а-а… Это в той жизни я фактически прошёл подготовку спецназа «Вымпел», выполнив все нормативы. Даже тринадцать прыжков с парашютом сделал. А в этой я никто и звать меня никак. И чтобы подготовиться самостоятельно нужен, как минимум год. Полноценный тренировочный год с лагерями, горной подготовкой и стрельбами. Ладно уж, Мишка, сиди на попе ровно.

Я вздохнул.

— Вздыхает он! Ты точно, Миха, долбанутый на своём каратэ! О жизни думай! Вот сейчас спишешься, как семью содержать будешь, квартиру, где возьмёшь. Вот о чём думать надо! А он об Афгане думает! Без тебя с ним разберутся.

— А ведь и верно! — подумал я. — Что это я? Остаточный эффект от прошлой жизни? Или просто если я грохну того типа, мне некуда больше будет податься? А я грохну? Обязательно грохну. Я так его и не грохнул ни в одной из своих жизней. И жену не бросил ни разу. Может сейчас? Что дал нам этот брак? Сплошные мучения и страдания детям. Лариса не была зайчиком-паинькой. Её неожиданные взбрыки разрушали и мою психику и психику детей и, в конце-концов, её психикутоже. Психику и сердце.

Ну промучаемся мы до конца своих дней, а зачем? Может не убивать его, а, наоборот, заставить его на ней женится. Может с ним у неё лучше жизнь получится? Я вода, она огонь. У нас с ней темпераменты е совпадают. И упёртые оба. Я, вроде пытался поддаваться, но ведь она просто подавляет инициативу. Одновременно сиди с ней рядом и чтобы деньги дома были. Сколько ругани будет из-за моих отлучек на дружину и субботники. Ради квартиры субботники и дружина. Мы так баллы зарабатывали. Кхм-кхм… Будем зарабатывать баллы для того, чтобы выйти в отряд строить Молодёжный жилой комплекс. И ведь построили же! Трёхкомнатную квартиру получили. Пришлось ей, конечно, одной вечерами быть, ну так не было другого выхода. И так с трудом в первый отряд вышел. Не… Во второй… Вот и думай голова. Но если оставлю её, и сам квартиру хрен получу, и они останутся с сыном в общежитии «Дальрыбвтуза», где нам комнату выделили. Да-а-а… Млять!

— Да это я так, про Афганистан думаю. Просто столько жизней положили, а за что?

— Интернациональный, сука, долг, хе-хе, — грустно «хохотнул» Наботов.

— Мне надо перестать срываться, — продолжил думать я.

Вид за иллюминатором, в смысле чернота, разбудили такие же чёрные мысли.

— Да как не срываться, когда в самый неожиданный момент, у неё какой-нибудь заворот мыслей. Безумство какое-то… Тьфу! Не-е-е… Надо делать квартиру в МЖК, а потом уходить. Двухкомнатных мало, может не достаться. Чтобы первым быть, надо так впахивать, что она повесится от одиночества. Я и так, кое как… Народ там землю рыл. Да и давно этот МЖК, оказывается. Уже года три как они по колхозам баллы зарабатывают. Грушевой у них верховодит из отдела кадров. А я и не знал. Только послезнание пробудило во мне эти мысли. Тут у нас на базе, кстати, Николай Якименко, в МЖК состоит. У него уже баллов столько, что он первым в отряд выйдет. И как мне надо херачить, чтобы их догнать, она думает?

— Ха! — усмехнулся я. — Она пока совсем о другом думает. Ни о каком МЖК. Какое МЖК. Нет для неё никакого МЖК. Думает, что муж её так и будет по морям ходить, а она, бедняжка, в общежитии жить. Бесперспективный у неё муженёк, да-а-а… Механик технологического оборудования на судах Владивостокской, млять, базы тралового, млять, и рефрижераторного, млять, флота, сука… Она же не знает, что я собираюсь сваливать из этой конторы и с морей в принципе.

Ту-то Ларису я в масле маслил, да и немного мысли ей подправил своей матрицей, а эта, как была взбалмашной, так и есть. Под стать своей фамилии. Да и родня у них… Все такие… Шлея под хвост попадёт и держите меня семеро. Любовь, будь она неладна. Проскочила молния, и пи*дец. Да-а-а… Вот пуля пролетела и ага… Вот пуля пролетела и товарищ мой упал. Э-э-э-х! Пи*дец ситуация! Не могу я бросать детей. Она сама без отца выросла и только в девять лет мать увидела по сути, когда приехала во Владивосток. Жила с бабушкой.

И бабушка жила без дедушки, потому что то ли тот её бросил, то ли она от него уехала, забрав дочь. И сейчас тёща гнобит отчиам, который поменял «зелёный Москвич» на чёрную Волгу и вынужден теперь зарабатывать на неё и на обстановку в новой четырёхкомнатной квартире. Сука! Гнобит, млять! За германский мебельный гарнитур, млять, гнобит! За то, что приёмная дочь ничего, кроме импортного шмутья не знала с девяти лет. А теперь уехал на заработки куда-то на севера и их бросил… Вот такая семейка…

— Что-то ты, Василич, молчаливый сегодня. Уже мыслями дома?

— Да-а-а, уж, — неясно выразился я, вздыхая.

Незаметно подошла вахта старпома, и я от греха подальше ретировался, спустившись в цех. Там шел процесс заморозки и тарирования, то есть — упаковки, рыбы. Стояла жуткая «запарильня».

— Как им самим дышится? — удивился я.

В слесарке на диванчике спал одинокий Панин. Значит Мостовой в своей каюте. Понятно. А мне, бедному крестьянину, куда податься? Вспомнил про бригадира, когда его увидел.

— Ахмед! — позвал я.

— Да, дарагой! — отозвался он. — Как настроение?

— Настроение рабочее. Хотел тебя попросить, чтобы твои ребята не учудили вдруг поломку шкафа.

— Что ты, дарагой! Я им вот как приказал, — он сжал пальцы и потряс правым кулаком.

— Ну, и хорошо.

— Ну, и хорошо, — сказал он и рассмеялся. — Эх! Жалко вина домашнего нет.

Я вспомнил, что он не лезгин, а осетин. С Северной Осетии он.

— У Коли Галушки ещё вино молдавское осталось. Он обещал бутылку. В подарок…

— Ух! Хороший подарок… От всего сердца подарок! У них тоже неплохое вино. Но наше лучше. Сладкое оно у них. Я пробовал. Но крепкое. Хорошее вино. Но наше лучше.

Я рассмеялся.

— Из винограда не может быть вино плохим. Другим — да, а плохим — нет.

— Павильно говоришь, дарагой. Как мой дед говоришь! Мудрый человек мой дед! И ты мудрый. Серёга говорил, ты что-то придумал для оттайки? Ходил, смотрел… Спашиваю, что смотришь? Он палец к губам прижал и говорит: 'Тихо! Молчи! Никому не говори! Василич рацуху придумал, скоро пара здесь совсем не будет. Так, да?

— Наверное. Придумал, да. Посмотрим, что получится. Только ты не говори не кому. Не надо. Пока. Надо сделать сначала, да? Потом говорить.

— Правильно говоришь! Снова мудро говоришь! Не ломались сегодня ещё!

— Тьфу-тьфу-тьфу! — ответил я, делая вид, что «сплёвываю» через левое плечо. — Ещё всякое может случиться.

Однако вахта прошла без происшествий, и я назло всем «врагам» в журнале написал только фразу: «Обслуживание работающих механизмов».

Этот вариант жизни был совершенно неправильным. Нельзя оставлять жену одну, тем более, такую ранимую, как моя, пережившую «тяжёлое детство». Надо было что угодно делать, но в море не идти. Пусть бы искали работу на берегу. Закоситьнадо было, короче. А я пошёл деньгу заколачивать, да-а-а…

И вот сейчас надо было ситуацию править. И не силовыми методами, плетью обуха не перешибить, а технично.

— Тебе сколько лет, Миша? — спросил я сам себя. — Двадцать пять? Не обольщайся! Тебе столько лет, сколько люди не живут. И ты тут будешь исполнять танец маленьких лебедей? Охренел, что ли на самом деле? Взбодри свою матрицу и хватит сопли жевать. Ты точно знаешь, что тебе надо. И начать надо с Натальи Басовой. Хрен с ней этой поджаркой из минтая под маринадом. Надо будет, я и сам приготовлю. Но второго раза быть не должно. Никакого ты права не имеешь предъявлять претензии жене, если сам пошёл налево.

Приняв душ, я не завалился спать, а пошёл в библиотеку и забрал все масляные краски, кисти, этюдник, пачку картона и три загрунтованных фабричных холста.

— Наташ, тут первый помощник меня работой загрузил к дню рождения Ильича, буду занят после обеда, — сказал я.

— Стендом займёшься сам? А что Сашка? Не сможет разве?

— Не, не стендом. Потом расскажу.

Оставив Наталью в раздумьях, я отнёс всё, что взял в фотолабораторию и направился к первому помощнику капитана Смирнову Николаю Петровичу. Отличный мужик, Николай Петрович. Пятьдесят годков ему уже стукнуло, а он всё в моря ходил и народ идеями Маркса, Энгельса, Ленина охмурял. Вот, меня, например… Но я ему благодарен. Перестройка, однако, давала перспективы и надежды. Вот я и повёлся. А не ради карьеры, как многие. За идею, мать её!

— Здрасте, Николай Петрович, — сказал я. — Разрешите с идеей к вам?

— Здравствуй, Миша. Что–то есть дельное сказать?

— Не только сказать, а предъявить!

— О как⁈ Предъявляй! Что это у тебя?

— А это вот как раз оно.

— Картина?

В руках я держал один из загрунтованных белилами холстов.

— Пока нет, но сейчас. Разрешите? Присядьте вот сюда.

Я усадил обомлевшего от наглости замполита на стул, сам сел напротив. Быстро, минуты за две, я набросал его портрет и предъявил для оценки.

— Хм! Однако! — выразил своё изумление замполит и нахмурился. — Это ведь точно я. Как на фотографии.

— Я предлагаю нарисовать портреты трёх передовиков производства и вывесить их на доске почёта. К двадцать второму апреля.

— Портрета? Маслом?

— Как раз успеют высохнуть.

— В смысле, э-э-э, за сколько же ты их нарисуешь? Масло долго сохнет. С месяц примерно. Хм! Дня за три и нарисую. Сутки мне на один хватит. Вот после своего дня рождения и нарисую. Числа двадцатого будут готовы и пусть сохнут.

— Кхм! Ты уверен, что справишься?

— Кхм! Уверен! Я для пробы ваш портрет сегодня напишу, разрешите?

— Кхм! Разрешаю! Кхм! Ну, ты, и удивил, Михаил Васильевич!

Я ушёл в свою каюту и приступил к росписи наброска.

Краски были «тяжеловатые», но я их разбавил и дело пошло быстрее. К вечеру портрет был готов. Я не особо старался над лицом, помня, что главное в портрете, это глаза и губы. На ужине, который я провёл в кают-компании, я сказал замполиту, что портрет вчерне готов и его можно посмотреть в фотолаборатории часов этак в девять вечера. Если что, пусть подходит.

Я, проведя прием вахты у сменного механика, прошёлся по заведованию, потрещал с Паниным, с токарем и поднялся в фотостудию, отданную мне под мои экзерсисы с фотографией.

Петрович пришёл тогда, когда я фактически закончил работу. Комнатка была маленькой и грязненькой, но замполит войти не побоялся, так как я поставил портрет лицом к двери.

— Вот это да! — вырвалось у него. — Вот это шедевр! Тебе выставляться надо, Михаил Васильевич.

— А то я не знаю, — чуть не сорвалось у меня с губ горделивое.

— Глаза-то, глаза! Ах ты разбойник! Поймал суть, поймал. Это же портрет Дориана Грэя! Подаришь?

— Безусловно, — согласился я. — Тогда мне бы холста и рамы сколотить. Плотника попросить надо. Грунт я сам наложу.

— Да. Плотник может. Он не раз это делал. Какие размеры?

— Сами определяйте. Но краски у нас немного.

— Краска у нас ещё есть, но ты прав. Большие портреты нам не нужны. Мы их потом передовикам и подарим.

— Правильно и рамки для портретов плотник пусть сделает. Не так же их вывешивать?

— Точно! Отличную ты идею придумал, Михаил Васильевич! Прекрасную! Партком одобрит!