— Привет, Алесей, как оно? Крутится?
— Привет, Василич. Да, вот, пищит! — озабоченно нахмурился Лёха, мужичок лет тридцати пяти, кругленький, улыбчивый, чем-то похожий лицом на артиста Евгения Леонова.
— Что пищит? — озаботился я.
— Да вот, пресс пищит.
— Кхм! Так он и должен пищать! — сказал я. — Он же массу выдавливает.
Лёха озадаченно посмотрел на меня, потом улыбнулся.
— Молодец, Василич, не повёлся на шутку.
— Эх, Лёха-Лёха, знал бы, ты сколько раз я этот прикол слышал от тебя, — хотел сказать я, но не сказал.
— А сколько, кстати? — подумал я и, прикинув, резюмировал — девятнадцать раз я работал на этой плавбазе.
Девятнадцать раз «предок» не заморачивался решением задачи по спасению СССР и пускал судьбу на самотёк, пытаясь уйти в нирвану.
— Ты вариатор отпусти немного. Фарш плотный идёт. Гореть на шкуросборнике будет.
Лёха выпучил на меня глаза.
— Сам хотел это сделать. Как ты узнал? Ты же даже не трогал фарш.
— По звуку. Забыл, что у меня слух музыкальный.
— И не знал даже.
— Приходи ко мне двенадцатого, узнаешь.
— Так, ты приглашал уже.
— Так, я и говорю: «Приходи узнаешь, какой у меня музыкальный слух».
В токарке, в которую я попал, пройдя через неработающую часть рыбного цеха, поздоровавшись кивком головы с технологами и завпроизводством, проводившими в диспетчерской планёрку.
— Привет, Фёдор Тимофеевич, — поздоровался я с токарем.
— Здорово, Михал Васильевич.
Этот «я» во время работы ко всем обращался по имени отчеству. Особенно к старшим по возрасту.
— Что привело? Давненько не захаживал. С неделю, наверное. Как с тормозами вашими закончили, так и всё. Забыл сюда дорогу.
— Хех! Забудешь тут. Как без твоих золотых рук обойтись?
— Да ладно-ладно, не прибедняйся. Твои пружины с подкруткой проволоки вокруг оси, это о-го-го… Та ещё голова нужна, чтобы придумать такое.
— Ну… У меня только голова, может быть, а у тебя к голове ещё и руки золотые.
Фёдор Тимофеевич, мужик под метр девяносто и пошире меня раза в полтора, с ручищами, как у биндюжника, в смысле, — портового грузчика. Коренного киевлянина, ранее работавшего токарем на заводе «Маяк», производившем магнитофоны известной модели. Любил все поверхности валов точить с нулевым классом чистоты обработки. Ну, или очень близкому к нему. Привык он так работать. Мы на него бурчали поначалу, но потом и сами привыкли. Особенно я, потому что оборудование в фаршевом цехе было с такими валами. Потому и работало с семьдесят первого года практически без поломок.
— Что хочешь?
— Пружину нужно навить диаметром во, — я показал окружность, полученную путём смыкания указательных и больших пальцев обеих рук.
— Михал Василич…
Токарь укоризненно покачал головой. Я рассмеялся и протянул ему раскрытую тетрадь, где был нарисован «эскиз» будущей трубы для вытяжки.
— О, как! Солидный эскиз! — уважительно нахмурился токарь. — Аккуратно и понятно. И для чего тебе такая труба?
— Вытяжки будем ставить на оттайки. Задолбал этот пар!
— Нормальная идея. Хреновый у вас там климат… Какие сроки. Не прямо же сейчас?
— Не-не… Хотя… Когда сможешь, так и приступай. Я тебе заявку оставлю. Дальше сам решай. Но чтобы к утру было готово!
Закончил я фразу строгим голосом, так, что токарь вздрогнул.
— Ха-ха-ха! — засмеялся он. — Ну, рассмешил! Хорошая шутка!
Посмеялись, вышли на шкафут, закурили. Я здешний курил. Спортсмен, хе-хе…
— Тут вот ещё что, Тимофеич. Помнишь игрушку, что ты Генке в том году делал?
Токарь бросил на меня взгляд и снова уставился в бескрайнее море.
— Ну…
— Сделаешь мне такую же?
— Тебе-то зачем? — буркнул точила. — Тот конкретный был человек, хоть и молодой. А тебя куда несёт? Правильный вроде парень. Комсорг, молодой коммунист… Зачем тебе, э-э-э, такая игрушка.
Я помолчал.
— Ты в чертовщину веришь? — спросил я.
— Кхм! — кашлянул токарь. — Вообще-то я, хоть и коммунист, но в бога верую.
— Ну, значит и в чёрта тоже веришь. Так вот не знаю, кто ко мне приходил, но сказал, что скоро в стране будет полный пи*дец. И начнётся всё после девяностого года. Страны не станет. На улицах будут бандиты хозяйничать. И без, хе-хе, оружия лучше и не ходить. Очень чётко было мне показано, что случится. Вот я и решил…
Фёдор посмотрел на меня с озабоченностью.
— Ты не переутомился, как наш профорг, случаем?
Я вздохнул.
— Вроде, нет. Да и списываюсь я в мае. Замену потребовал. Что тут осталось-то? И не ловлю я чертей. Просто сны снятся. Это я так назвал сие, чертовщиной. А то, может быть и наоборот, предупреждение свыше идет.
— Хм! Не святой старец ты, чтобы тебе видения приходили. Или я чего-то не знаю?
— Не-не! Точно не святой! Однако вот… Отягощён откровениями…
— Хм! Заговорил-то как витиевато. Как наш батюшка в Ильинской церкви.
— Ходил туда? — удивился я.
— Ходил, — со вздохом ответил Фёдор.
Я подумал-подумал и решился.
— Я больше скажу, Фёдор Тимофеевич… В этом апреле в Припяти атомная станция загорится и реактор взорвётся. На Киев радиация ляжет, но не много, не очень смертельно.
— Что значит, «не очень смертельно»? — удивился токарь.
— Ну… До шестисот микрорентген.
— Сколько? Да ты понимаешь, сколько это⁈
— Понимаю. Мы проходили по военке. Пятьдесят — это край, за которым последствия.
— Именно! А ты — шестьсот. Гонишь ты, Михал Василич!
— Посмотрим. В апреле бахнет. Двадцать шестого. Но объявят об аварии только двадцать седьмого апреля. Тогда же начнётся эвакуация населения Припяти. Двадцать восьмого об аварии сообщит ТАСС.
Я закрыл глаза и 'замогильным голосом произнёс:
— «На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Повреждён один из атомных реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь. Создана правительственная комиссия»
— Знаешь что, Василич. Я думал, что ты нормальный парень, а ты…
Он сплюнул в море и выбросил окурок сигареты.
— Таким не шутят, — процедил он. — У меня семья в Киеве и сестра в Припяти.
— Так я и не шучу. Я помню, ты говорил про жену и детей. Про сестру не помню. Телеграфируй, чтобы срочно уезжала.
— Да, ну тебя, Василич! — он махнул рукой. — Скажешь тоже. Как я телеграфирую? Ты херню несёшь, и думаешь, что я поведусь на твой прикол⁈
— Ты сам не охренел, Тимофеич⁈ Какой прикол? Я что — е*анутый⁈ Посмотри на меня, я похож на человека, готового получить от тебя железякой по башке, и оказаться за бортом. За такие приколы убивают. И не мне тебе об этом говорить. Ты сам с понятиями.
Токарь бросил на меня косой взгляд.
— Ты представляешь, как я буду радировать? Что я ей напишу? Срочно уезжай, будет взрыв на ЧАЭС? Меня тут же гэбэшники примут.
— Письмо напиши. Ещё месяц целый. Дойдёт. Как раз перегрузчик ждём. Трюмы полные.
— Письмо? Хм! Вариант! Только не поверят ведь! Подумают с ума сошёл вдали от дома.
— А ты напиши, что у нас тут ясновидящий работает. Что не первый раз сходились его предсказания. И напиши, что не молодой парень, а солидный дед. Всем известный целитель.
— А ты целитель? А, ну да. Ты же мне спину правил!
— Правил спину? — чуть не спросил я, но вспомнил, что здесь я пытаюсь лечить методом японской рефлексотерапии. На переборке висят плакаты силуэта человека с точками и линиями меридианов.
— Только она как и болит. Прошла ненадолго и снова.
— Так ты постоянно курить на шкафут выходишь. Там у тебя грелки, как в бане, а тут дубак.
— Ну, да…
Токарь снова закурил.
— Вот ведь озадачил ты меня, — покачал он головой.
— Всё тайное станет явным, — сказал я пожимая плечами и размышляя, сработает ли здесь моя способность настройки чужих нейронов. Если бы так, то здесь этим точно можно было бы неплохо зарабатывать. Скоро Чумак с Кашпировским по телевизору станут народ разводить. И многим, кстати, крышу от этих телевизионных экстрасэнсов посносит. Править можно будет за деньги, да… Сумасшедшие — это наш профиль, хе-хе… Убил одни нейроны, возродил новые, и ву а ля!
Почитал я про клетки головного мозга и что с ними случается при различных заболеваниях. Очень интересные выводы делают учёные. Но, в конце концов, если мозг поражён сильно, можно ведь переключить управление телом на энергетическую матрицу. Как мне «предок» сделал после поражения моего мозга. Его нет, но ведь есть я. Знаю я как это сделать. Только смогу ли наладить связь с чужими нейронами Попробовать надо.
— Правильно! Напишу письма обеим! Ты говоришь до Киева не скоро радиация дойдёт? Значит успеют мои уехать. Главное, чтобы письмо дошло. Не поверят сразу, зато потом, когда объявят, сразу поймут, что надо уезжать. А сестра? Поверит — хорошо, не поверит, её дело! Главное — предупредить!
— Правильно! А игрушку?
Токарь сначала глянул на меня косо, потом развернулся ко мне всем телом.
— Если это правда, я тебе такую игрушку сделаю, что закачаешься.
— Ха! Не успеешь! Я уже третьего уйду на СРТМе.
— Откуда такая уверенность? — удивился токарь.
— Оттуда! — хмыкнул я.
— Одна-а-ко, — проговорил Тимофеич и снова закурил.
Что Генка делает револьвер я узнал случайно. Увидел, что он из куртки достаёт что-то завёрнутое в тряпицу, а тряпица возьми и раскройся. А под тряпицей стальная поверхность характерной для ствола формы. НУ, то есть просто ствола, как части оружия. Почему я смог сразу определить, что это ствол, не знаю. Может быть по реакции Генки. Сообразительный я был малый. Хотя, почему был. Я и остался сообразительным и с мгновенной реакцией. Даже в «здешнем» институте здешний «я» брал не знаниями, а сообразительностью. Особенно на предметах по специальности. Хотя и не только.
И Генка сознался, показал, я удивился, а потом присутствовал при испытании, когда стальная самодельная пуля пробила пятисантиметровую доску, отчего-то металлического отрикошетила и прострелила токарю штаны и мошонку, не повредив, правда сами яички. Тогда токарь с психу, выбросил револьвер за борт и пошёл сдаваться медику, сообщив ему, что сел на электрод, которым наплавлял вал. Медик — кореец Киохан, только хмыкнул и прооперировал бедолагу. Разбираться, чем и кто пырнул токаря, он не стал.
Потом токарь был вынужден собрать ещё один револьвер, потому что Генка «подтянул Тимофеича за базар», пригрозив в Находке поставить того на ножи, если ствола не будет.
Что и как было дальше я не знал, так как из стажёров перешёл в механики и от Генки съехал в каюту на палубе выше. Теперь мне вспомнилась та история, и я подошёл к токарю с подобным вопросом. К моему удивлению Тимофеич отреагировал на просьбу спокойно. И я предположил, что у того процесс налажен и уже имеются заготовки.
Металл на плавбазе имелся любой. Как в отливках, так и в изделиях. Например, списанное оборудование в моём цеху: немецкие морозильные шкафы «Линды». С них мы много чего пооткручивали. Вот двадцатимиллиметровой толщины нержавеющая станина агрегата и пошла, по словам Генки, на сам ствол.
Точила поэкспериментировал с закалкой, и, «процементировав» металл в небольшом электро-горне с, хе-хе, «турбонаддувом», добавив углерода, сумел ствол нормально закалить. На сколько выстрелов его хватит, кто знает, но оружие стреляло, как говорил Генка, нормально. Мелкашечными патронами стреляло.
Зачем мне ствол, я не думал, но его наличие меня бы в этом мире успокаивало, думал я. Промолчав про цену, токарь сказал, что у него работа и включил станок. Поняв, что сделка заключена, я вышел в цех и вышел через него в кормовую надстройку, где была столовая команды, библиотека, кинозал, где каждый вечер крутят фильмы. На самом верху надстройки имеется волейбольная площадка, огороженная высокими трубными стойками с натянутой между ними сетью. На этой площадке я «здешний» занимался спортом, да. Вот туда я и двинулся, на ночь глядя.
На площадке, освещённой ходовыми огнями, я выполнил хейяны и несколько высших ката. Тело было неплохо подготовлено. Я только немного добавил в работу таза и выполнения блока гедан барай. Тут я его, почему-то, выполнял с разворотом корпуса во фронт, а не повёрнутым против блокирующей руки. Странно, кто это его так научил? Хм! Похоже — Жлобинский.
И другие блоки у «здешнего» меня были хороши, но выполнялись с прямо развёрнутым корпусом. Странно. С развёрнутыми хикитэ плечами, локоть свободной руки уходил по дуге вокруг тела, усиливая блок, свободная рука заряжалась для следующего удара или блока. Одновременно уменьшалась площадь «мишени». Тело посопротивлялось немного и сдалось, побеждённое моей матрицей. В целом своим выполнением комплексов я был удовлетворён, как и техникой ударов руками и ногами. В кирзовых сапогах ноги слушались не очень, но «здешний» я ноги к сапогам вполне себе приучил, а я только подкорректировал, взяв их матрицей под особый контроль. Скорость ударов не была запредельной, как у меня прежнего, но вполне достаточной, для обычного каратиста уровня коричневого пояса. Есть куда расти, хе-хе… Сейчас мои мышцы как перестроятся! Ух!
Удовлетворённый собой «здешним», я как можно дольше поотжимался от палубы. Получилось отжаться сорок раз.
— Нормально для такого тела! — решил я. — Количество отжиманий дело наживное, ха-ха.
Поприседал на одной ноге, держа другую «пистолетом»… Тоже ничего себе. Тридцать раз… Хорошие ноги у меня «здешнего». А по внешнему виду не скажешь. Вспомнил, что здешний я не любил «тягать железо», опасаясь лишится скорости, и работал только с телом, отжимаясь, приседая и подтягиваясь. Хотя, какая разница? И так тоже можно мышцы «забить» если не растягивать их.
Посмотрел на часы время подбиралось к полуночи. А с полуночи до четырёх была вахта третьего помощника капитана Сергея Николаевича Наботова — первейшего тут на базе у меня корефана. Потом, с четырёх часов до восьми, стоял вахту четвёртый помощник со старпомом. Старпом часто на вахту приходил и уходил досыпать, поэтому я и в это время мог заходить на мостик и «отвлекать» друзей от вахты.
Особо я их не отвлекал. Мы обычно стояли у лобового стекла рубки, вперившись в чёрную даль, иногда облагодетельствованную точками ходовых огней. Стояли и хлебали чай с печенюшками, позаимствованными штурманами в своём буфете.
Как-то в этом рейсе, когда мы только свершали переход из Владивостока в Южно-Курильскую ивасёвую экспедицию, проходя Сангарским проливом, я первый увидел странные огни, движущиеся синхронно и пересекая наш курс. Судно, судя по хорошей скорости должно было проскочить между ними, но я обратил внимание Наботова, что огни движутся с одной скоростью. Тот глянул в радар и заорал:
— Лево руля, машина — самый малый!
Оказалось, что мы шли, как раз в борт огромному парому. Пролив-то был между островами Хоккайдо и Хонсю. Вот такие дела, да-а-а…[1]
В цеху делать было нечего. Пока ничего не сломалось можно расслабиться, а Мостовой и Панин знали, где меня искать. Да исправятся они без меня в любом случае, если что. Это если вдруг в нескольких местах одновременно «жахнет», тогда да… А транспортёрную ленту поменять, редуктор или какую другую поломку, они и без меня устранят.
В столовой попил чаю с хлебом и маслом, как раз что — то типа обеда для ночной вахты, и пошёл на «мост».
— Всем доброго времени суток! — поздоровался я. — Привет, Серёжа!
За руку мы не здоровались. Пройдёшься по судну, подержишься за поручни, и руки мыть нужно. Поэтому мы друг с другом порешали, что ручкаться не будем.
— Привет! — сказал Наботов растягивая «е».
Он был родом из Латвии, окончил там мореходное училище и распределили его во Владивосток. Отец у него был русским, мать — латышкой. Жил в городе Лиепае. Говорил он по-русски как и мы, но чуть-чуть растягивал конечные гласные.
— Готов к четверному?
— Готов. Наварили, наготовили, как на свадьбу. Ночью перед днюхой девки обещали целый противень минтая под маринадом приготовить.
— Какие девки?
— Мостовая, да Басова.
— Ты Наталью склеил, что-ли? — удивился Наботов.
— С чего взял? Она же замужем. У неё муж в промах. Щирый[2] бандера. Что я сумасшедший?
Наботов скривился.
— Да, ладно! Если бы не моя Натаха, я бы с Басовой замутил.
— Жениться тебе надо, — сказал я.
— Ага! На ком? Чтобы она на берегу хвостом крутила?
— На Ворсиной и женись. Вместе будете деньгу зашибать.
— Да, пи*длявая она, как магнитофон на девятнадцатой скорости. Её же хрен остановишь. Только и радости, что на вахту свалить.
— А так бы дружили домами…
— Ты так никого себе не присмотрел?
— Ну их. Проблем потом не оберёшься. Жене обязательно расскажут. Шила в мешке не утаишь.
— Ха-ха! Вот потому-то я и не женюсь! — Наботов поднял указательный палец вверх.
[1] История реальная. Взята из автобиографии автора.
[2] Щирый — настоящий.