Физрук: на своей волне 3

Глава 8

Соня, едва мы тронулись, начала говорить быстро, сбивчиво, будто боялась замолчать. Наверное, тогда бы ей пришлось снова слушать собственные мысли? Хрен его знает, но она перескакивала с темы на тему, рассказывая, какой трудовик подлец, как он её обманывал, как «всё это» было ошибкой.

Я смотрел на дорогу, но иногда бросал короткие взгляды в зеркало заднего вида — на отражение лица завуча. Там всё было написано без слов. На лице запечатлелась обида и какой-то глупый стыд, что вообще поверила этому мутному типу.

Я слушал ровно столько, сколько позволяла вежливость. Но когда понял, что рискую сегодня превратиться в подушку для слёз, решил поставить точку.

— Соня, — перебил я. — Смотри, ты, конечно, с этим товарищем конкретно так опростоволосилась, спору нет. Но ты же сама сейчас говоришь, что надо его забыть и вычеркнуть из жизни. Так вот — бери и вычёркивай. Убирай слёзы, сопли и вот эти вопли о несчастной любви. Сделала выводы, и пошла дальше.

Завуч замолчала. Потом коротко кивнула и выдохнула так, будто сбросила мешок с плеч.

— Ты прав. Слишком много чести для такого козла, как он, — выпалила она.

— Во, другое дело!

— Я, кстати, надеюсь, что он скоро из школы свалит окончательно, — добавила Соня, нервно ёрзая на кожаном сиденье. — Он сам мне говорил, что работа в школе для него как каторга.

— Ну, — протянул я, — значит, недолго осталось.

Она чуть улыбнулась. И продолжила дальше тарахтеть. Я быстро смекнул, что Соня попросту изменила стратегию: если поначалу она жаловалась на свою нелёгкую, то теперь перешла в наступление — поливала трудовика грязью.

Я для себя решил так: раз уж тема неизбежна, то стоит выжать из неё пользу. Пусть говорит — может, расскажет что-нибудь дельное.

То, что трудовик никакой не педагог, а случайный пассажир, я понял давно. Этот фрукт не любил детей, не вкладывался в них. И вообще вёл себя как человек, которому школа нужна не ради миссии, а ради какой-то выгоды.

А значит, в его истории была подоплёка.

— Слушай, Сонь, — я покосился на неё в зеркало заднего вида, — как я понимаю, этот крендель недавно устроился в школу?

— Ну да, — кивнула завуч. — За недельку до того, как ты в больницу лёг. Ты что, не помнишь?

— Память после больнички дырявая…

Фраза, которой я уже не раз прикрывался, сработала как всегда безотказно. Соня задумалась.

— А-а-а… вот оно что, — протянула она. — А я-то всё думала, почему ты практически ничего не помнишь. Да ты вообще, если честно, другим человеком стал после того, как тебе больничный закрыли. Совсем другим.

Я не ответил, чтобы эту тему не развивать. Знала бы она, что я не просто другой, а… совсем другой.

Соня помолчала, но, видя, что я не собираюсь ничего говорить, вынесла свой вердикт:

— Может, оно и к лучшему, Владимир. Ты прежний был слишком мягким… без обид.

— Да ну, — усмехнулся я. — Какие обиды, мягкие долго не живут. Но мы сейчас не обо мне. Ты хотела рассказать, зачем твой бывший… кхм, возлюбленный пришёл работать в школу.

Соня отвела взгляд, снова поёрзала на сиденье, потом пожала плечами:

— Честно? Не знаю. Когда я спрашивала, он всё время съезжал с темы. То шутками отмахивался, то переводил разговор.

— Понятно… — протянул я. — А бизнес у него какой?

— Тоже толком не знаю, — призналась завуч. — Говорил, что «дела идут», но без конкретики. А если я пыталась уточнить, сразу становился раздражённым.

— Мутный, значит, — я крепче сжал руками руль. — Но при бабках.

— Да уж, — вздохнула Соня. — Теперь понимаю, что я даже не знала, кто он на самом деле.

Я никак не прокомментировал, помолчал, беря время на подумать. Такое ощущение, будто этот «Котя» специально нарисовался в школе и явно не ради зарплаты, а ради чего-то другого. Что-то тут нечисто.

— Ну, — продолжил я, — если мужик с бизнесом идёт работать в школу за копейки — значит, ему нужно не место, а прикрытие.

Соня нахмурилась, тоже задумавшись. Видимо, раньше такие мысли её не посещали, а если и посещали, то быстро отходили на второй план.

— Думаешь, он что-то мутил? — прошептала она.

— Думаю, что просто так такие типы у доски не стоят… Зная тебя, Сонь, — добавил я с лёгкой усмешкой, — могу предположить, что ты вытрясала из него информацию по чайной ложке. А если и ты не докопалась, то, значит, твоему дружку было что скрывать.

— Ну будет… что ты из меня зверя делаешь… я же всё ради дела…

Она смущённо опустила глаза. Мы немного помолчали. Соня задумчиво смотрела в окно, потом снова покосилась на меня.

— Вроде как… что-то связанное со стройкой, — припомнила она. — Точно, он Леониду Яковлевичу как-то рассказывал, что разбирается в строительстве, мол, «всё знаю от и до».

Я кивнул, но ничего не ответил. Зато внутри сразу щёлкнуло — пазл начал складываться.

Если у него был бизнес, связанный со стройкой, то это могло объяснить, почему он выбрал вакансию трудовика. Формально всё логично: мастер на все руки, умеет обращаться с инструментом, может и ребятам показать. Только вот одно «но» — зачем? Зарплата копеечная, особенно на четверть ставки. Ну-у, версию с энтузиазмом я и так сразу отмёл.

Я задумался. Если этот недоделанный Котя пришёл не ради денег… то ради чего? Доступа. К чему? К помещениям, материалам, школьным складам? А может, к кому-то из сотрудников или детей?

— В общем, мутная история, — сказал я вслух. — Не клеится.

Соня только отрывисто кивнула:

— Я тоже теперь думаю, что что-то там не чисто.

— Разберусь, — пообещал я.

Может, Аня знает подробности — она с ним ближе общалась. Или при следующей встрече с директором узнаю, зачем ему вообще был нужен такой кадр.

Я чуть сбросил скорость, потому что впереди показался перекрёсток.

— Кстати, — добавил я, — любопытный момент: ведь именно директор его и устроил, верно?

— Ну да, — ответила Соня. — Через знакомых. Говорил, что человек надёжный, с опытом.

— Ясно.

Я уже прикидывал в голове, как эту ниточку аккуратно потянуть, чтобы увидеть, что скрывается за фасадом «учителя труда».

Далеко ехать не пришлось. Всего через пару кварталов Соня попросила остановиться у старой пятиэтажки с облупленной штукатуркой.

— Вот мы и приехали, — сказала она, кивая на дом.

— Удобно, — хмыкнул я. — От школы минут десять пешком.

— Да, бабушка когда-то специально добивалась, чтобы нам дали квартиру здесь. Тогда и школа была рядом, и транспорт удобный — во все концы города, — ответила Соня с какой-то теплотой в голосе.

— Прям династия ударников образования, — пошутил я, глуша двигатель.

Соня усмехнулась, но в её улыбке читалась грусть.

— Ну, вообще-то ты не так уж далёк от истины. Работа в школе у нас почти семейная традиция. Бабушка, мама — обе были здесь. Бабушка директором когда-то была. Потом мама заняла её место… до тех пор, пока не пришёл Леонид Яковлевич.

Я отметил, как на слове «пришёл» голос Сони стал резче.

— А вот у меня стать директором не получилось, — добавила она после короткой паузы.

Я посмотрел на неё внимательнее. Сказано было с обидой, но не только. В этом тоне было и что-то личное — словно она не просто упустила должность, а считает, что её отняли.

— Лёню, значит, не жалуешь? — спросил я, хотя ответ был очевиден.

Соня неопределённо пожала плечами.

— Просто… у каждого своя правда, — тихо произнесла она. — Он пришёл, когда мама болела, и работал с приставкой «и. о.». Потом, когда мама умерла, пост занял он уже безо всяких приставок. А я тогда была ещё молодая… и, видимо, не подошла по возрасту.

Я не стал озвучивать мысли на этот счёт. В провинциальной системе всё решают не дипломы, а связи. И зря Соня рассчитывала на место директора по наследству.

— Ну, не переживай, — сказал я, чтобы хоть как-то разрядить атмосферу. — Судьба у тебя всё равно роль директора не отняла — ты и так всей школой командуешь.

Соня посмотрела на меня, чуть улыбнувшись, но глаза оставались задумчивыми.

— Иногда командовать — это не значит управлять, Володя, — предельно честно ответила она. — Просто стоишь посередине между глупыми и наглыми и стараешься, чтобы никто никого не сожрал.

Соня помолчала, потом вдруг сказала:

— Володя, может, зайдёшь? Чаю попьём. Правда, у меня дома ничего сладкого нет, но тут рядом магазин, можно что-нибудь купить к чаю.

Она говорила с лёгким смущением, будто сама не была уверена, зачем вообще делает это предложение — то ли из вежливости, то ли действительно не хотела оставаться одна.

Честно говоря, после всего этого дня я валился с ног. В голове шумело, тело требовало отдыха, а где-то на краю сознания маячила ещё одна нерешённая проблема — пёс. Домой нужно было успеть до Ани, чтобы не объяснять, почему я возил завуча по ночным улицам и где в этот момент был Рекс…

— Сонь, пожалуй, в другой раз, — мягко отказался я. — С ног валюсь от усталости. Но обещаю, что с меня торт.

Она чуть вздохнула, но кивнула.

— Жаль… — сказала искренне, опуская глаза.

Потом полезла в сумку, и я мельком заметил внутри тот самый апельсин, который я ей предлагал в учительской. Тот, от которого она тогда так гордо отказалась. Усмехнулся про себя.

Вот так жизнь переворачивается… утром мы готовы были перегрызть друг другу глотки, а теперь стоим у подъезда, как старые знакомые, и она даже зовёт меня в гости.

Соня достала ключи, вышла из машины и открыла домофон.

— До свидания, Володя, — обернулась она. — И… ещё раз извини, что я тогда так себя вела.

— Всего хорошего, Сонь, — ответил я.

Она улыбнулась, нырнула в подъезд и исчезла за дверью. Я не стал выходить из машины и провожать её — ноги болели так, что даже уши в трубочку сворачивались.

Сколько я сегодня прошёл? По ощущениям — километров двадцать, не меньше. В этом времени «нормой» считались десять тысяч шагов в день — типа гарантия здоровья и тонуса. Так вот, у меня сегодня, похоже, был личный рекорд — тысяч тридцать, не меньше.

А учитывая, что ел я сегодня как пленный, организм должен был уже начать жрать сам себя. Правда, жиры — те ещё упрямцы. Сначала уходит вода, потом мышцы, а уж потом, если повезёт, доберёшься до этих паразитов.

С такими философскими мыслями я подъехал к своему двору. Как и ожидалось, все парковочные места были заняты под завязку. Народ уже вернулся с работы, каждая машина прижата к бордюру, и втиснуться туда было можно разве что танком.

Ладно, фиг с ним — как и в прошлый раз, поставлю джип на привычное место у дороги.

Мотор тихо урчал, фары выхватывали из темноты облезлые подъезды и редкие силуэты прохожих… Я ещё издалека понял, что у дороги, где я парковал джип, творится что-то странное.

Фары выхватили из темноты несколько припаркованных машин, и на лобовых стёклах каждой аккуратно лежали… кирпичи.

Они были выложены так, будто кто-то специально «украсил» весь ряд.

Вот это да…

Я остановился и вышел из машины. Подошёл ближе, взял один из кирпичей — обычный, строительный, с пылью и следами цемента. Никаких записок или надписей. Газетка под ним — старая, ничего интересного, кроме того, что на ней когда-то печатали кроссворды и объявления.

Но намёк был ясен и без слов.

В девяностых подобные «послания» были вещью обыденной — кирпичом на стекле предупреждали заранее. Мол, сегодня просто аккуратно положили, а завтра могут и неаккуратно «уронить».

Я прошёл взглядом по ряду импровизированных угроз. Так сказать, воспитательная работа на местах. Местные «хозяева асфальта» недовольны тем, что кто-то паркуется не там, где им хочется.

Скорее всего, послание адресовано всем, кто ставит машины вдоль дороги… не знаю, правда, чем они тут мешают. И ломать голову особо не хочу. Но очевидно, что рисковать и оставлять тут машину без присмотра не хочу тоже.

Я на миг задумался и почти сразу вспомнил про визитку стоянки, которую я как-то находил под дворником пару дней назад.

Хм… теперь же картина складывалась идеально: сначала визитка, потом кирпич. Следующий шаг — битое стекло. Видимо, такая вот реклама платной стоянки. Тоже старые как мир приёмчики, с душком.

Мол, бросать машину без присмотра на улице — рискованно. И хрен же потом докажешь, что это стояночные дельцы приложили руку.

Классика — по типу саморезов, разбросанных по асфальту вместо визиток от шиномонтажа.

Ладно, ясно-понятно. По-хорошему надо переставить джип. Слишком уж прозрачно намекнули. И хоть я привык к разным «приветам» за жизнь, но рисковать машиной зазря смысла не было.

Я глянул на часы — поздновато, конечно, но оставлять машину без присмотра после того, что я увидел, не вариант. Джип хоть и старенький, но в нём стояло оборудование, не моё, причём дорогое. При должной сноровке снять его можно за пять минут. А подставлять перекупов, которые мне доверились, не хотелось.

Решено.

Сейчас проверю, как там Кирилл с псом, и, если всё хорошо, то сразу отгоню машину на стоянку. Будет спокойнее — и для нервов, и для лобового стекла.

Я достал телефон, открыл контакты, нашёл Кирилла и нажал вызов. Из динамика уже на втором гудке послышался его запыханный голос:

— Да, Владимир Петрович, всё в порядке! — выдал он.

На фоне раздался заливистый лай Рекса, и у меня от сердца отлегло. Значит, успел — собаку Кирюха забрал до того, как Аня вернулась.

— Ну, рассказывай, как дела? — спросил я. — Я так понимаю, пса уже поймал?

— Забираю вашего пёсика, да, — подтвердил Кирилл между вдохами. — Только, кажется, он не особо рад меня видеть.

— В смысле? — насторожился я.

— В прямом! Он мне чуть руку не отгрыз, когда я попробовал его на руки взять! — пояснил пацан. — Хорошо, что успел вовремя отдёрнуть, а то минус рукав был бы точно.

Я услышал, как Кирилл нервно засмеялся.

— Ну, это в его духе, — заверил я. — Ладно, держи в курсе. Я уже на подходе.

— Есть, Владимир Петрович! — бодро отозвался Кирилл.

В трубке снова послышался лай и щёлканье поводка. Связь оборвалась, и я выдохнул.

Хорошо, что парень справился.

Я сунул телефон в карман и снова завёл двигатель. Фары прорезали темноту, и я направился в сторону стоянки, адрес которой мелькал в памяти ещё с той визитки, найденной под дворником.

Стоянка оказалась именно такой, какой я и ожидал: кусок земли, обнесённый сеткой-рабицей, ржавой, но крепкой. У ворот висела перекошенная вывеска — «СТОЯНКА КРУГЛОСУТОЧНО». Буквы местами облезли, лампа над ними мигала, будто доживала последние часы.

У въезда стояла будка сторожа — крошечная, по типу скворечника, с облупленной фанерной дверью и окном, залепленным полиэтиленом. Внутри горел приглушённый свет.

По сути, мало что изменилось со времён девяностых. Тот же забор, та же будка, да и тот же принцип — цепочка на въезде и сторож, который, судя по всему, вечно где-то пропадает.

Я подъехал вплотную, остановился перед въездом — цепочка болталась между двумя металлическими столбами-трубами. Пару раз коротко посигналил.

Тишина.

Дверь скворечника так и не открылась. Я посигналил ещё раз, чтобы наверняка, но с тем же результатом.

Ясно, спит, зараза.

Я поставил джип на ручник и пошёл к будке, чтобы разобраться, где этот хранитель «железных коней», и можно ли вообще сегодня поставить машину под охрану.

Я аккуратно поднялся по ступенькам, выглядевшим крайне ненадёжными. Сколоченные из деревянных досок, они жалобно заскрипели под моими ногами. Тут одно неаккуратное движение — и можно вполне себе улететь вверх тормашками.

Однако ступеньки всё-таки выдержали мою немаленькую тушу. И, оказавшись у двери, я трижды постучал.

Из-за двери отчётливо слышался звук работающего то ли радио, то ли телевизора. Я ради приличия подождал несколько секунд, а потом открыл дверь сам.

Перед моим взглядом… хотел бы сказать «комната», но язык не поворачивался. Скорее это было пространство площадью метр на метр. На удивление в нём помещалось старенькое прохудившееся кресло и телевизор — причём с ламповым экраном. Эх, давненько такое не приходилось видеть.

Телевизор был включён и показывал какую-то передачу — на экране отплясывал какой-то ансамбль. Ну а сторож, который, как я и предполагал, оказался стариком, мирно дрых на кресле, чуть запрокинув голову и храпя.

— Рота, подъём! — не удержался я.