Гасконец. Том 1. Фландрия

Глава 17

Одна моя рука была на лестнице, другой я держал фонарь. Помирать, так с музыкой, как говорил мой брат (чаще всего, перед тем, как нашкодить на гражданке, конечно же).

Я бросил в испанца фонарём, тот ловко и со смехом отбросил его в сторону взмахом шпаги.

Смех тут же сменился воплем, когда освободившейся рукой я схватил его за достоинство. И в ту же секунду отпустил вторую руку, спрыгивая с лестницы. Испанец не смог даже нормально закричать, от боли он сразу упал на колени и захрипел. Секунду я буквально висел на его гульфике (это для красного словца, гульфика он не носил), потом послышался треск. Вроде бы ткани, но точно не уверен. Мужчина ударился лицом о люк и потерял сознание. Я снова упёрся ногами в лестницу.

— Как дела? — подал снизу голос д’Арамитц.

— Всё в порядке, Анри, но месье фонарь нас покинул.

Я выбрался в погреб, отшвырнув тело в сторону. По лицу испанца уже стекала кровь. Скорее всего, падение было очень неудачным. К счастью, подвал был достаточно освещен — несколько свечей стояли в разных углах, на жестяных подставках в виде лодочек. Вдвоём с Анри, мы затащили наверх и нашего пленника.

— Как удачно, — повторил я за убитым. — У нас теперь есть два комплекта формы.

— Один из них всё ещё мокрый, — ответил мушкетёр.

Я осмотрелся и запер на засов ведущую наверх дверь. Над нами кто-то явно гулял. Несмотря на то, что Бапом находился в осаде, люди в таверне всё равно пьянствовали и распевали песни.

Затем мы с Анри раздели убившегося о люк испанца и сбросили труп в подземный ход контрабандистов. Оставалось решить, как нам поступить с Диего. Он как раз начал тихо постанывать. Пусть и связанный, с кляпом во рту, он всё равно мог привлечь к нам внимание испанцев, устроив в подвале дебош. Но мы уже привели его сюда, более того, мне хотелось положить пленника в тепло.

Я обошёл подвал, в поисках хоть какой-то одежды — ничего.

— Переодевайтесь, Анри, — указал я на форму снятую с убитого. — Судя по росту, вам подойдёт больше.

— А вы?

— Мне надо что-нибудь придумать, — ответил я, снова обходя погреб. Только винные бочонки, пивные бочонки, бочонки с куда более крепкими напитками и несколько ящиков с какими-то сушеными штуковинами. То ли овощи, то ли грибы — я не рискнул пробовать.

Переодеваться в мокрую одежду самому означало, во-первых, дать повод для ненужных расспросов в общем зале. А во-вторых, простите мой излишний и мало применимый к текущим реалиям гуманизм, оставлять Диего мерзнуть голым и мокрым, в старом подвале. До изобретения Женевской Конвенции было три сотни лет, но я-то оставался человеком века двадцать первого!

— Остаётся один вариант, — сказал я, поворачиваясь к Анри. Тот уже закончил с одеждой и выглядел настоящим испанцем.

— Какой? — спросил он.

— Поднимись наверх, закажи выпить и поищи для нас самого пьяного одинокого испанца.

— Ты уже раздаёшь приказы, дорогой Шарль? — блеснул уже опостылевший мне оскал.

— У тебя есть план получше?

— Увы, нет, — королевский мушкетёр холодно усмехнулся. — Мне просто не понравился твой тон.

— Господи, ещё скажи, что я твою честь задел.

— В этом случае, мне бы пришлось тебя убить.

— Пожалуйста, Анри, — я уже сам был готов схватиться за шпагу и заколоть безоружного. — Сделай. Как. Я. Прошу.

Он вздохнул. Потом всё-таки подошёл к дверям и отодвинул засов.

— Сиди тихо, кадет, — напоследок сказал он, указывая мне на моё место. Очень хотелось его стукнуть. Оглушить, как Диего, снять с него форму и сделать всё самому. Увы, д’Арамитц был худее и уже в плечах, и скорее всего, на пару сантиметров выше. Испанская форма смотрелась бы на мне по-идиотски.

Мушкетёр вздохнул, прошептал что-то себе под нос, и вышел. Я остался один на один с оглушенным пленником, в окружении выпивки и холода.

Злость немного сошла, вновь уступая место ознобу. Я снова приложился к фляге, безо всякого удовольствия. Прошла минута, вторая, третья. Шум наверху не стихал, но… что-то в нём изменилось.

Я подошёл к двери, постарался прислушаться. Ругались на испанском. До меня доносились только короткие фразы, и то перекрываемые шумом пьянки. Вот только один из голосов принадлежал д’Арамитцу и мне это совсем не нравилось. Судя по всему, у мушкетёра намечались проблемы.

Я чуть приоткрыл дверь, заглядывая в щелочку. Д’Арамитц действительно стоял перед одним из столов, у самого дальнего (от меня) угла таверны. На лавке, рядом с ним, полулежал уже перепивший испанец. Скорее всего, именно его Анри и выбрал своей жертвой. Увы, двое испанцев стояли у того же стола, уперев руки в стол и о чём-то очень грубо разговаривали с мушкетёром.

— Где, ещё раз, сукин сын, твоё оружие! И чё за акцент, я не пойму! — наконец расслышал я пьяный голос.

— Сеньор, моя шпага вас никак не касается, — очень зло отвечал д’Арамитц, явно нарываясь на драку.

Проблема в том, что тремя мужчинами за столом, количество испанцев в таверне не исчерпывалось. Их вообще было куда больше на квадратный метр, чем мне бы хотелось. Большая их часть держала на коленях каких-то размалёванных девиц, кто-то просто надирался, а кто-то буквально нависал над группой весьма несчастных мужчин без формы. Если мушкетёр затеет здесь драку, никакая божественная помощь его не спасёт. Не может же он быть настолько заговорённым.

Выбора не было, пришлось переходить к плану Б.

Я подбежал к бочонку с тем спиртным, что по запаху определил как наиболее крепкое. Опрокинул его на землю, опорожнил чуток, так, чтобы можно было и самому поднять. Затем разбрызгал содержимое по ящикам и углам, так, чтобы огню вообще было что есть. Большой пожар бы точно помешал нашим планам — если таверна сгорит, как прикажете пользоваться секретным ходом? А вот маленький вполне годился. Оставалось надеяться на то, что именно это варево окажется горючим.

Задув все свечи, кроме одной, потом сделал глубокий вдох. Опрокинув в лужу свечу — вспыхнуло, слава Богу, моментально — я подхватил на руки Диего и закричал:

— Горим! Пожар!

Шум в таверне не то, чтобы приутих. Кто-то обратил на меня внимание, кто-то нет. Конечно же, первым прибежал кто-то из местных — тощий дядька, как две капли воды похожий на сдувшегося Дика. Может и впрямь брат. Он лишь всплеснул руками, глядя на полыхающие тут и там ящики. Мы с Диего держались самого тёмного угла, подальше от пожара.

— Эй, вы! — крикнул он в общий зал. — Тащите воду, скорее!

Д’Арамитц сразу сообразил, что происходит. Он бросился на помощь одним из первых, а двоим испанцам пришлось следовать за ним, чтобы продолжить разговор. Конечно же, они продолжали обвинять его в чем угодно, пока тащили с улицы большую бочку с дождевой водой. Кроме того, что он французский шпион и вообще гугенот. Хозяин тем временем пытался сбить пламя полотенцем. Я же осторожно прислонил связанного и оглушенного Диего к стеночке. Когда все трое, д’Арамитц и испанцы, оказались в подвале, я крикнул хозяину:

— Возвращайтесь, мы справимся!

Бедолага был так напуган, что даже не удивился голосу из темноты. Как не удивился он и тому, что кто-то закричал о пожаре. А вот испанцы отчего-то напряглись.

— Кто ещё тут? — спросил один из них.

Хозяин остановился на пороге. Кажется, до него что-то дошло.

— Диего Артуро Перес, — представился я, не покидая своего укрытия. Шляпу и форму на мне можно было разглядеть, а вот её цвет и знаки отличия точно нет. — Ловлю тут французских шпионов.

— Каких ещё шпионов? — побледнел тощий хозяин таверны.

— Ступайте, отец, — вежливо подтолкнул его в спину д’Арамитц. — Это мой старый приятель.

— Твой приятель тоже без шпаги бродит? — спросил один из испанцев, как только за хозяином захлопнулась дверь.

Всё это время огонь только разгорался. Тушить его солдаты планировали, видимо, уже после перепалки. Я же не мог себе позволить такой роскоши.

— На ваше несчастье, сеньор, она у меня с собой, — улыбнулся я, выходя из темноты и делая один точный выпад.

Испанец, чьё сердце я пронзил, повалился на землю. Второй собирался было закричать, но лишь схватился за перерезанное горло. Анри д’Арамитц стоял за его спиной и, казалось, наслаждался тем, как жизнь покидала тело испанца. Я же успел быстро дёрнуть умирающего на себя, так, чтобы кровь из горла заливала пол, а не такую ценную для нас форму.

Мы быстро бросили трупы в подвал и принялись тушить пожар. Благодаря бочонку с водой, ушло на это минут пять, если не меньше. Только после этого, я позволил себе спуститься вниз и раздеть наших дорогих мертвецов. Пока Анри переодевал Диего, я натянул на себя испанскую форму сам.

Мушкетёр снял с трупов шпаги, мы развязали нашего пленника и взвалили его себе на плечи.

— Спасибо, Шарль, — наконец сказал мушкетёр. Я только махнул рукой, поправляя Диего так, чтобы не было видно кровавого пятна на форме. Знал бы, что столько натечёт, колол бы испанца в глаз.

— Уверен, ты поступил бы также.

— Нет, я бы просто поджёг таверну, — пожал плечами Анри д’Арамитц. — Господь бы разобрался, кто праведен, а кто нет.

Я рассмеялся, уверенный в том, что это шутка. Мушкетёр слишком часто комментировал мой гуманизм, чтобы я верил в его жестокость. Это куда сильнее походило на старую маску, которой Анри скорее тяготился. Но поделать ничего не мог. Времена были слишком жестоки.

Д’Арамитц и впрямь улыбнулся, одними губами. Глаза его оставались всё такими же холодными. Мы открыли дверь подвала, вывели Диего в общий зал и обратились к хозяину:

— Всё потушено, сеньор, — мой испанский становился всё лучше и лучше. — Но наш приятель дымом всё же надышался.

— Ох, спасибо, спасибо, сеньоры! Знали бы вы, как наша семья гордится этим местом. Что я могу сделать для вас?

— Комнату и тёплую постель, для начала.

Хозяин закивал, его большая голова смешно закачалась на тонкой шее и казалось, что она вот сейчас просто отвалится. Он быстро побежал куда-то вглубь коридора, зазывая нас за собой.

Комнаты располагались на первом этаже — второго в таверне попросту не было. Хозяин отпер для нас одну из таких. Скорее келья, два на полтора метра, но с кроватью. Мы переложили Диего на кровать и укрыли. Я ещё раз проверил у него пульс, и как раз в этот момент он пришёл в себя.

— Где я… — тихо спросил пленник. Я сразу же сунул ему в руку флягу с вином.

— Выпей-ка лучше, — сказал я по-испански.

Диего с трудом открыл глаза, нас освещал разве что лунный свет из окна. Дождь наконец-то закончился. Перед мужчиной стояли двое в испанской форме, через две стены от него шумела и кричала пьяная кампания. Кто-то распевал испанские песни. Диего улыбнулся и сделал несколько больших глотков.

— Гадость какая… — пробормотал он.

— У французов отняли, — пожал плечами я. — Хочешь, принесём настоящую сангрию утром?

— Палец бы себе отрубил за хорошую сангрию, — признался Диего и сделал ещё несколько глотков из фляги. — Мы победили?

— Скоро победим, — успокоил я его. — Ты пей, мы ещё принесём.

— Я посплю, наверное, ещё чуток, — улыбнулся испанец и улёгся на кровать. Мы даже стянули с него сапоги, и только после этого пленник захрапел.

— Вы надеетесь заслужить место в Раю, мой друг, — усмехнулся Анри, когда мы покидали комнату и запирали её на ключ. Я только пожал плечами.

— Мне иногда кажется, что вы недостаточно серьезно относитесь к этой войне? — добавил мушкетёр.

— Почему мы снова на «вы»?

— Потому что я не хочу сближаться с человеком, для которого жизнь вражеского солдата может оказаться важнее, чем интересы Короля. Потому что я уважаю добросердечность, Шарль, но у него должны быть границы. Вы буквально нянчитесь с этим пленником.

— Может дело в том, что я хочу изобрести новый вид войск? Боевых нянек? — вспомнил я вдруг любимый фильм детства. Анри только фыркнул, не оценив шутки.

— Я же говорю, Шарль, вы не относитесь к этому серьёзно.

Ну что я мог ему ответить? Что киношный Арамис мне нравился намного сильнее, чем эта ледяная статуя?

— Вы сами сказали, что Диего достойный человек.

— Мои слова о достойной смерти вы, конечно же, забыли.

— Достойная смерть, это от старости, в кругу семьи.

Д’Арамитц не ответил. Он только грустно вздохнул, как будто бы часть его была со мной согласна.

— Анри, я не поставлю свой гуманизм выше интересов Короны, — нашёл я самый честный ответ, который только мог. — Пока я могу себе позволить быть хорошим человеком…

— Но сейчас вы не можете. Сейчас, если бы у вас была хоть крупица совести, вы бы прирезали беднягу, пока он спит.

— Что?

— Если он проснётся до того, как мы вернёмся. И расскажет своему командиру о том, что французы нашли секретный ход. Как думаете, нас зальют кипятком? Или просто взорвут, когда попытаемися пройти по нему с отрядом?

Он был прав. Как бы ни прискорбно было это признавать, но д’Арамитц был совершенно прав. Я заигрался в героя, в рыцаря без страха и упрёка.

— Я не убиваю безоружных.

— Я убиваю, если так нужно, — холодно произнёс Анри, но его голос всё же дрогнул. Или мне просто хотелось в это верить.

— Он дал слово чести, что не предаст нас до рассвета.

— Господи, мы на войне! — ледяная маска начала трещат.

— Я знаю.

— Каждый четвёртый труп, что я успел похоронить за эти несколько лет, был уверен в том, что слово чести нерушимо. Угадайте, Шарль, как так вышло, что именно эти достойные люди сейчас лежат в земле? — Анри д’Арамитц выдавливал каждое слово через крепко сжатые губы.

— И всё же, — грустно усмехнулся я. — Выходит, что для четверти всех мертвецов слово чести и впрямь чего-то стоило.

— Софистика, — сплюнул Анри на земляной, устланный травами пол. — Вы только и можете, что передёргивать, пряча правду за красивыми словами.

Несмотря на то, что д’Арамитц обращался ко мне, я был уверен, что имеет он в виду весь несправедливый, католический мир.

Как много успел пережить этот человек? Если война с гугенотами давно окончена, почему он по-прежнему с такой обидой смотрит на мир? Мушкетёр, пришедший из «сатанинского города», смотрел на меня теперь почти что с ненавистью.

Я был уверен, впрочем, что лишь человека, для которого «честь» не была пустым звуком, может так уязвить произошедшее. На это и пришлось ставить. Я сказал:

— Вот что. Если дадите слово чести, что не убьёте его до рассвета, оставайтесь с ним. Я вернусь с первыми лучами солнца, когда всё разведаю. Если не вернусь — делайте то, что должны и убирайтесь.

Мушкетёр задумался. Мимо нас прошла пара пьяных испанцев, с трудом волоча ноги и опираясь то друг на друга, то на стену. Они чуть не врезались в д’Арамитца, но тот лишь сверкнул глазами… и парочка сразу же оказалась у противоположной стены, бормоча извинения на испанском.

— Будь по вашему, — наконец сказал мушкетёр. — Вот вам моё слово.

Он протянул руку, я пожал её, а затем передал ключи.

Д’Арамитц приложил к шляпе палец, прощаясь, и скрылся в комнате Диего. Мне же оставалось только выйти в общий зал, заказать себе немного вина и, придя в себя, выйти на улицу.

Город пах дерьмом так сильно, что никакая свежесть после дождя, не могла его спасти. Луна висела высоко в небе, тучи расходились, а звёзд было так много, что вообще не хотелось никуда идти. Ни на какую разведку. Если бы я мог себе это позволить, я бы просто уселся на лавку и, запрокинув голову (и зажав нос), смотрел на небо.

— Ладно, — сказал я сам себе, не забывая про испанский. — Пора заняться делом.

Проще всего было бы расспросить кого-нибудь, но это могло привлечь ко мне лишние подозрения. Пьяных солдат на улице не было, они предпочитали ночевать в гостинице, так что и я притворяться выпившим не стал.

Если местное командование относится к осаде хоть сколько-нибудь серьёзно, то за появление на улицах в таком виде могли и казнить. Двигаться на удачу, впрочем, тоже не хотелось. Так что, я поискал взглядом ближайшее здание, кроме таверны, где в окнах ещё виднелось пламя свечей и направился к нему.

Таким зданием оказался длинный, метров в десять, одноэтажный дом, с хорошей крышей и несколькими выходами. Возле каждого дежурил солдат, так что, это местечко меня определённо заинтересовало. Я хотел было пройти мимо, но, к сожалению, ночь действительно была очень звёздной.

— Эй, ты! — крикнул мне стоящий в карауле солдат. Уже не молодой мужчина с пышными седыми усами. — Ну-ка, назови себя! Чего тут шастаешь?

— Диего Артуро Перес, — с улыбкой заявил я, подходя ближе. Солдата, увы, моё обаяние не проняло.

— Что ты мелешь, — зарычал он, вынимая шпагу. — Подонок, думаешь я зятя своего не узнаю⁈