Гасконец. Том 1. Фландрия

Глава 4

Я с сомнением поглядел на шпагу. Острое лезвие коснулось сперва моего подбородка, затем скользнуло к кадыку. Я определенно чувствовал себя не тем попаданцем, который всех должен нагибать.

— Вот, как так вышло, ирландец? — в расстроенных чувствах спросил я. — Что мы пытаемся оставаться людьми чести, а ты сразу же становишься мудаком?

— На моем месте ты бы тоже попытался сбежать, — ничуть не смутившись, ответил О’Нил. — А теперь поднимайся, пока я тебя не проткнул.

— Давай-ка ты вернёшь мне шпагу, — предложил я вежливо. — И утром пойдешь в Лилль без веревок. Сохранив достоинство.

— А давай-ка лучше ты перестанешь действовать мне на нервы, — нетерпеливо огрызнулся О’Нил.

— Убьешь меня, живым отсюда точно не выберешься, — пожал я плечами. — Дело даже не в заложнике, тебя просто в голову никому не придет живым брать.

Ирландец кровожадно усмехнулся. Но без излишней уверенности — он знал, что я прав. Но и я понимал, что разумные доводы на такого сорвиголову могут не подействовать.

— Де Порто, хватит дурачиться, — бросил я в сторону. — Мне нужна ваша помощь.

Ирландец сообразил сразу. Он успел чуть повернуть корпус и отвести плечо назад — для одного точного и рокового укола шпагой. Но не успел буквально на какое-то мгновение, встретив лицом деревянный бочонок.

Этого хватило. Восставший пленник упал на землю, еще в сознании, но уже без особых шансов на побег. Я встал и отобрал у него шпагу.

— Ну вот, теперь придётся тебя связать, — буркнул я, приводя в чувство Планше.

О’Нил молчал, только тряс головой. Де Порто со смехом обратился ко мне:

— Как вы поняли, месье, что я не потерял сознание?

«Вспомнил, как в фильме, вас огрели поленом по голове, а вы даже не почесались», — чуть было не выпалил я, но сдержался. К счастью, я действительно начинал трезветь.

— С вашей-то комплекцией, месье? Не смешите меня.

Планше, между тем, тоже оказался крепким малым. Он только потряс головой, коснулся рукой макушки и сразу же начал искать что-то на столе. Я посмотрел на него с укоризной, молча кивнул в сторону относительно оглушенного Оуэна О’Нила. На самом деле, все присутствующие как-то подозрительно спокойно переживали удары тяжелыми предметами по голове. Богатыри, не мы. Интересно, когда мне прилетит по голове рукоятью шпаги, мне тоже будет достаточно пары пощёчин, чтобы прийти в себя?

В любом случае, Планше понадобилось ещё кое-что. Он нашел на столе кружку с недопитым вином, опрокинул в себя содержимое и только после этого сказал:

— Вот теперь я как новенький, месье Ожье!

— Серьёзно, вино? — устало вздохнул я и пнул трясущего головой О’Нила. Очевидно, по голове, потому что иначе он бы только сильнее разозлился и точно поднялся бы на ноги.

— Коньяка же нет… — грустно ответил Планше, принимая от де Порто ещё одну кружку и опрокидывая в себя её содержимое. — Вот теперь совсем хорошо, месье Ожье!

Я мог только во второй раз вздохнуть и показать рукой на ирландца. Уже через минуту, пришедший в себя Планше наконец-то закончил связывать О’Нила. Судя по виду ирландца, он уже был готов петь народные песни. Не в знак протеста, а исключительно из вредности. Чтобы помешать другим спать. Поскольку это могло привести его к случайно смерти, а я очень не хотел терять не полученные еще даже деньги, я сказал:

— Отдохните, месье О’Нил. Завтра нам идти в Лилль. Будете хорошо себя вести, я возьму вашего приятеля Роджера.

— Я постарел, щенок, — устало ответил О’Нил. Мне стало жаль его, и я помог ему добраться до скамейки, где уже спали остальные пленники. — Надо было помереть с честью, когда было тридцать.

Я только сейчас смог разглядеть несколько седых прядей, спрятавшихся в рыжей шевелюре. Но даже так, О’Нил совсем не походил на пятидесятилетнего человека. Я только пожал плечами.

— Может быть Бог тебя хранит, чтобы ты мог помереть на родине? — спросил я.

— Возможно и так… — ответил ирландец, соглашаясь.

Упоминание слова «Родина» сжало мне сердце.

— А ты не знаешь, что сейчас творится в… — я осекся, так и не закончив фразу. Как правильно сказать, чтоб он понял? Московия? Или лучше Царство Российское?

Спрашивать у него сейчас про Россию не было смысла. До меня только в этот момент дошло, насколько же я далеко от дома.

Но меня наконец-то отпустил кураж боя, и оставшись наедине со своими мыслями, я вдруг подумал: «А насколько это вообще правильно, что я тут помогаю французам, а не мчусь домой?». С другой стороны, как много «дома» в России семнадцатого века? Впрочем, мне всё равно нужно было вернуться туда. Может быть не сразу, сперва закончить с делами здесь, во Фландрии. Но обязательно вернуться.

Нужно было что-то придумать, а в голову вообще ничего не лезло. Я вышел из трактира, предварительно поинтересовавшись у клевавшего носом Планше, где его знакомый коновал.

Ночь была тихой и звездной. Походных костров совсем не было, оно и понятно: почти все перебрались за городские стены и гуляли там. Я добрался до старой конюшни, находившейся в сотне метров от трактира. В одном из окон горела свеча. Я вошел внутрь, обнаружив с десяток раненых, мирно спящих на соломе. Сирано де Бержерак был среди них и дышал ровно. Не знаю почему, но мне не хотелось спать в трактире. Будто бы веселье как-то сошло на нет, и моё место было здесь. Я улегся на солому, положив под голову руки и успел подумать лишь об одном.

Смогут ли меня похоронить на родине?

Утром Сирано де Бержерак, едва стоящий на ногах и перевязанный, клялся, что без него мне не выжить по дороге в Лилль. Если честно, я не слишком долго спорил. Носатый был приятным парнем, так что я, сперва посоветовавшись с цирюльником, посадил его на лошадь.

Де Порто вывел О’Нила и бугая Роджера. Впрочем, в сравнении с де Порто, тот казался всего лишь немного высоким. Настоящей глыбой был Исаак Исаакович. Да, на прощанье, де Порто даже представился мне по-человечески. Впрочем, мне бы никогда в голову не пришлось звать его Исааком, если бы дело не касалось какой-нибудь шутки или каламбура. Де Порто звучало слишком органично, по отношению к этому весёлому здоровяку.

О’Нил и Роджер были связаны по рукам, и между собой. Отойти друг от друга ирландцы могли метра на два, не дальше. Пьер, вместе с другими гасконцами, решили остаться в Аррасе, а потом вместе с остальным войском двинуться дальше не север. Технически, мой путь тоже лежал на север, но Лилль располагался чуть восточнее.

Я с удивлением обнаружил, что легко запрыгиваю в седло. Стоило мне отключить голову и довериться телу настоящего д’Артаньяна, как управлению лошадью сразу же стало простым и понятным.

Планше передал мне пистолет, захваченный у О’Нила и мешок с серебром.

— А это откуда? — удивился я. — Ты смог продать нашего второго пленника?

— Верно, месье, — поклонился слуга. — Здесь почти двести ливров. Утром, когда вы спали, приходил его брат, из гарнизона. Я подумал, вы не будете против.

— Нет, нет, Планше, — рассмеялся я. — Ты молодчина.

Слуга снова поклонился, затем выжидающе посмотрел на меня. Я достал из кошелька две монетки и передал ему. Один процент не Бог весть сколько, но я не хотел попасть впросак, заплатив слишком много слуге. Планше, тем не менее, довольно заулыбался и поблагодарил меня, назвав «очень щедрым месье». Классовая сознательность внутри черепа немножко поворчала, но и у неё было слишком много забот.

Какое-то время мы продолжали разорять хозяина трактира, укладывая на лошадей бурдюки с вином и мешки с хлебом и сыром. Роскошно жить не запретишь. К счастью, местные слишком сильно ненавидели испанцев, чтобы обижаться. Или просто не рисковали роптать, пока армия ещё не покинула пределы Арраса.

Мы двинулись в путь, спустя час или полтора после рассвета.

На самом деле, это было скорее расточительством по отношению ко времени. Насколько я смог понять уже тогда и в чём убедился дальше, во время своим приключений во Фландрии, Париже, а потом… впрочем, это уже спойлеры. В общем, выезжать за час после рассвета было не самым разумным решением. Однако, именно оно стало причиной встречи судьбоносной для меня, а в последствии и для всей Франции.

Дорога была лёгкой, летнее утреннее солнце ласково касалось моего лица, ветерок был почти незаметным. Я с трудом подавил желание запеть что-то из старого фильма. Меня остановило то, что я представления не имел, смогу ли переводить с ходу и в рифму. Всё равно, раз через раз, но я начинал мычать себе под нос: «пуркуа па, пуркуа па».

Воспоминания о советской классике, впрочем, навевали на меня тоску. Не в том плане, что мне не нравился фильм, как раз напротив. Понятное дело, что если уж судьба дала тебе второй шанс и после смерти ты возродился не мышью полёвкой, а человеком, роптать совсем не комильфо. Но всё же, я оказался в чужом краю, и должен был провести жизнь служа совершенно чужой стране. Которая потом, через пару веков, ещё и пойдёт на мою Родину войной. Конечно, читал я и книжки про попаданцев-диверсантов, но я ведь и не в наполеоновских временах возродился. Так что большую часть пути я думал только о том, как могу принести пользу Московскому Царству совсем недавно пережившему Смуту.

Я заметил что-то неладное спустя пару часов. Мы ехали молча, каждый погруженный в свои мысли. Точнее, мы с де Бержераком ехали, а остальные шли рядом. Как вдруг, метрах в двууста от тракта, я заметил чью-то лошадь. Привязанную к ней плачущую женщину и мужчину, накидывающего на ветку дерева верёвку.

— Так, ну мне это не нравится, — сказал я себе под нос и тоже съехал с дороги. — Планше, пригляди за пленными!

Слуга не стал задавать лишних вопросов, только придержал за поводья лошадь де Бержерака. Я быстро доскакал до дерева. Мужчина непонимающе посмотрел на меня, затягивая петлю.

— Что вам угодно, месье? — спросил он на французском, весьма грубо. — Не видите, я занят!

— И мне интересно, чем же таким вы заняты, черт подери! — я спешился, подходя к заплаканной женщине.

Платье её было дорогим, но разодранным. На голом плече отчетливо выделялось клеймо в виде лилии. Я вздрогнул, наконец-то понимая, какая сцена разыгралась перед моими глазами.

— Атос? — обратился я к мужчине. Тот непонимающе дёрнулся.

— Что вы несёте? Не мешайте мне, сукин сын. Идите своей дорогой.

— Вас зовут Атос? — переспросил я. Мужчина — светлые кудри, крепкого кроя камзол, никакого головного убора и шпаги на поясе — качнул головой.

— Меня зовут Робер де Бейл, месье. Но у меня нет времени на знакомства. Если вы тотчас же не отойдёте от лошади, я посчитаю вас соучастником преступления и казню на месте.

— Преступления? — переспросил я. — Судя по клейму, преступление этой девушки уже было совершено. За что вы собираетесь её казнить?

В книге, как мне помнилось, Атос решил повесить Миледи — всегда вызывающей у меня сочувствие — всего лишь за факт наличия у неё этого клейма. Сама же она получила его за кражу церковного имущества.

— За то, что скрыла от меня тот факт, что была простой шлюхой! — выпалил Робер де Бейл. — А теперь, когда вы всё разнюхали, убирайтесь вон.

Я бросил короткий взгляд на девушку. Она молчала, крепко сжав пересохшие губы. Рыжые кудри были разбросаны по обнаженным, покрытым чудесными веснушками, плечам. На вид ей было едва больше двадцати пяти, но в этом времени у всех черт его знает, что творится с возрастом.

— А что вы скажете, миледи? — улыбнулся я незнакомке, которой совершенно точно решил помешать повиснуть на дереве.

— Ваше какое дело! Я теряю терпение, — шпага Робера де Бейла покинула ножны.

Между тем, к нам совершенно спокойно подъехал Сирано де Бержерак, сопровождаемый Планше и пленниками. Все четверо не вмешивались, а лишь с интересом наблюдали за происходящим.

— Он говорит правду? — спросил я у девушки, спокойно вынимая собственную шпагу. Заплаканная девица кивнула.

— Да, — едва слышно сказала она. — Мне было… я была совсем ребёнком, голодали, мои младшие братья…

— Заткнись! — взвизгнул Робер де Бейл. — Мало того, что у тебя не было чести тогда, чтобы достойно умереть, так ты ещё и навлекла на меня позор своим…

— Позор на себя навлекаете только вы сами, месье, — устало бросил я. — Вы её муж?

— К сожалению, — рыкнул Робер. — Но вы уже довольно пользовались моим терпением. Убирайтесь.

— Боюсь, я вынужден бросить вам перчатку, — вспомнил я нужные слова. — Это дуэль, месье, защищайтесь!

Судя по всему, Робер этого не ожидал. Он отпрянул назад, выхватил из-за спины кинжал. Теперь он находился в его левой руке, а шпага в правой. Кинжал он держал обратным хватом, лезвием к локтю и на уровне груди. У меня с собой не было ни ножа, ни кинжала, но я выхватил пистолет. Стрелять я, конечно же, не собирался. Перехватил его за дуло, получилась короткая дубинка.

Я начал наступать, а пленники отчего-то загудели. Бросив короткий взгляд на О’Нила, я сказал:

— Если надеешься меня отвлечь…

— Так я на твоей стороне, щенок, — рассмеялся О’Нил. — Всыпь этому негодяю по первое число.

Робер, воспользовавшись нашим разговором, сделал шаг и выпад. Шпага едва коснулась моей, я легко отбросил её в сторону. Оружие это было, несмотря на кажущееся изящество, достаточно тяжёлым. Вкупе с его длинной, это делало шпагу не такой уж и простой в обращении. Когда я отбросил оружие Робера в сторону, его руку повело следом. Я легко мог заколоть его, но почему-то дрогнул.

— Убирайтесь, — попытался я разыграть крутого, поднимая шпагу к лицу. — Убивать вас, значит, позорить моих учителей.

А, чёрт. Боярский же говорил в фильме, что гасконцы сразу умеют фехтовать, от рождения, безо всяких учителей.

— Идите вы к дьяволу! — крикнул Робер де Бейл, бросаясь на меня во второй раз. Впрочем, новый его выпад был куда более умелым. То ли злоба помогала, то ли наоборот, он наконец-то пришёл в себя. Шпага заскрежетала о шпагу, я снова сбросил его оружие вниз и чуть было не расплатился за это. Робер попытался полоснуть меня кинжалом по руке.

Затрещал рукав камзола, но не более.

— Хорошо, — хмыкнул я, нанося рубящий удар сверху вниз. Шпага Робера, увлекаемая инерцией, не успела бы принять этот взмах, так что он подставил кинжал. Опасно, лезвия снова скрежетнули одно об другое, и мы разошлись на шаг. Я ожидал, что Робер и в третий раз постарается меня уколоть, но не угадал куда.

Его шпага нацелилась мне в бедро, и в этот раз уже не я, а тренированное тело д’Артаньяна среагировало в последний миг. Рукоять пистолета опустилась на лезвие, сбивая его к земле. В ту же секунду, я вонзил шпагу в плечо противнику.

Брызнула кровь, Робер зарычал, но сдаваться явно не собирался. Он перехватил кинжал человеческим образом, лезвием ко мне, и ударил в грудь. Я еще не успел вытащить из него шпагу.

Отшатнувшись, я позволил лезвию кинжала остановиться в сантиметре от моего сердца. После чего рубанул рукоятью по лицу Роберу, высвобождая при этом шпагу.

Злость уже застилала мне глаза. Ирландцы распевали что-то невнятное, но ритмичное. Робер шипел, не собираясь сдаваться. Он перекинул шпагу в здоровую руку, снова бросился на меня. Я ударил своим оружием по его, вкладывая всю силу. Загудела сталь, от вибрации у меня задрожала рука, а противник и вовсе выронил шпагу. Я занес свою для последнего удара.

— Нет! — вдруг девичий сиплый крик разорвал пение ирландцев. — Пожалуйста.

Я обернулся. Миледи, связанная, ползла к нам. Она свалилась с лошади, или спрыгнула, чёрт её знает, но она пыталась добраться до нас.

— Отпустите его, пожалуйста, — запричитала она. — Не нужно убивать Робера, он же ни в чём не виноват!

— Ни в чём не виноват? — у меня брови стукнулись о шляпу, так высоко они вздёрнулись от этого заявления. — Он только что хотел тебя повесить!

— Я люблю его, пожалуйста, — девушка уже стояла на коленях, в трех метрах от меня. Я всё равно поглядывал на Робера. Такому негодяю хватило бы подлости схватиться за кинжал, пока я отвлечён.

— Воистину, женщина не станет счастливой, пока не научиться перешагивать через свою любовь, — подал голос молчавший до сих пор Сирано де Бержерак. — В противном случае, всю жизнь будут перешагивать через неё.

— Если я оставлю его в живых, — произнёс я, обращаясь к Миледи. — Он вас повесит.

— Могу не вешать, а отрубить голову, — буркнул Робер де Бейл. — Как-никак, её родители были дворянами.

— Мужик, ты не помогаешь! — не выдержал я. Мой рот сам выпалил эти слова, и, судя по всему, в качестве «мужика» я использовал французское слово, обозначающее крестьянина. Потому что Робер не выдержал и бросился за кинжалом. Я огрел его рукоятью пистолета. — Ну что за народец.

Мешок благородства свалился на землю, а я обратился к девушке.

— Он убьет вас.

— Я уеду, — сквозь слёзы заявила она. — Клянусь, уеду, так далеко, как только можно. Только не убивайте его.

— Так он уже без сознания, — удивился я. — За кого вы меня принимаете, миледи? Как вас зовут?

— Анна, — рыжая вытерла слёзы рукавом. — Анна де Бейл. В девичестве Берри.

— Что ж, Анна, — я убрал шпагу в ножны и принялся развязывать девушку. — И куда же вы отправитесь?

— Не знаю… может быть в монастырь. Мои братья… — она снова всхлипнула.

— Живы? — угрюмо спросил я.

Девушка начала рыдать и всё стало ясно. Словно этого было мало, я почувствовал странный гул.

— Эй, парень, — подал голос О’Нил. — Не хочу тебя отрывать, но судя по топоту… сюда скачут всадники.

Разумеется, ирландец улыбался во весь рот. Я вздохнул, глядя на дорогу. На севере пыль стояла столбом. Французов с той стороны ждать уж точно не приходилось.