Железный лев. Том 2. Юношество

Часть 2 Глава 10

1846, сентябрь, 29. Санкт-Петербург

Скрипнула карета, останавливаясь у одного из подъездов Зимнего дворца. А где-то рядом еще несколько.

Лев Николаевич молодцевато выскочил наружу и помог выйти Шамилю, придержав его под руку. Хоть и пленник, но возраст и статус. Да и определенные правила игры требовалось соблюдать. Следом вышел ротмистр Петров. Из этой же кареты. В трех других ехали остальные офицеры эскадрона и сопровождающие.

Их уже ждали, поэтому они без промедлений вошли во дворец и начали подъем по лестнице на второй этаж, направляясь прямиком в тронный зал.

Граф же невольно усмехнулся.

Не планировал он столь скоро оказаться тут, не планировал. Но человек предполагает, а Бог располагает…

К Чир-Юртовскому укреплению они тогда подошли очень уставшие, на шатающихся конях. Обгоняя преследователей на час, не более. Местами они даже видели друг друга. Но лошади горцев тоже были на последнем издыхании и просто не могли двигаться быстрее шага.

Ушли?

Как бы не так!

Оставшиеся на свободе наибы и сыновья Шамиля уже разворачивали бурную деятельность. То есть, стягивали к укреплению войска. Поэтому эскадрону с пленниками пришлось спешно уходить дальше, вглубь территорий империи.

Вечером.

Но демонстративно.

Сменив лошадей и взяв заводных. Чтобы отвести угрозу от полка и оторваться на рысях от противника.

Добрались до укрепления Петровское.

Сдали лошадей.

Сели на большую расшиву, с трудом в нее поместившись. Так и ушли в Астрахань, а потом и далее — на Москву по воде. А уже оттуда в столицу.

Сам Петров и Толстой с остальными офицерами рванули на двух дилижансах, подвинув гражданские рейсы[1]. Остальной же эскадрон должен был явиться позже, своим ходом, получив лошадей и приведя наибов. Благо, что особой нужды в переводчике не было — за три недели Шамиль уже мало-мало говорил по-русски. На достаточном для базовой коммуникации уровне. А дальше уже пусть начальство думает…

В принципе, добравшись до Астрахани, можно было и остановиться. Здесь имама уже едва ли могли достать коллеги по опасному бизнесу. Далеко. Слишком далеко. Но Петров, обычно достаточно осторожный, решил ехать дальше. В столицу. И самим туда Шамиля везти. По вполне банальной причине. Если гнать, то можно и депеши обогнать. То есть, упредить начальство в докладе. А вместе с тем упредить противодействие и интриги тех же англичан, которые, как известно, нужно как, правило подготавливать.

А тут раз и готово: распишите и получите.

Кроме того, начальство очень любит тех, кто ему приносят хорошие новости. А значит, что? Правильно. Можно получить больше плюшек.

Рискованно.

Дерзко.

Вон через сколько голов разом прыгать придется. Но оправдано, как им тогда казалось. Ведь всегда заявить, что уходили от преследования. Им казалось, что их преследуют с целью освободить Шамиля. Точка. Мерещилось им это или нет — неважно. Главное, что не взирая на все треволнения, они, стиснув зубы, рвались вперед и выполняли поставленную перед ними задачу.

Как могли.

И выполнили.

Да, начальство будет очень зло. Ведь самим докладывать о таких вещах намного выгоднее. Ну а что делать? В конце концов, Фортуна любит смелых и решительных мужчин…

Лев Николаевич шел по Зимнему дворцу и невольно крутил головой, выдавая в себе чуть ли не деревенщину. Но ему было плевать. Он был в обалдении. Такое столпотворение пышных и дивных! И не только местные аристократы, но и иностранцы.

— Никого такого не видел, — тихо шепнул он граф Петрову.

— Чего именно? — уточнил он на грани слышимости.

— Чтобы в одном месте собралось столько бездельников.

Ротмистр аж поперхнулся от подобного заявления. И не только он. Видимо, к ним прислушивались. Лишь Шамиль, вполне понявший суть этих слов, улыбнулся. За время поездки они со Львом много разговаривали.

Очень много.

Все равно заняться было нечем.

И от былой ненависти и призрения не осталось и следа. Они ведь про Кавказ говорили. Про будущее местных людей. По вопросам религии, конечно, они сойтись и не могли. А вот быт… хозяйство… экономика… Мысли и взгляды графа Шамилю нравились тем больше, чем дольше они ехали по России, и он осознавал ее размеры. А также глубину подставы, которую организовали англичане для доверившихся ему людей…

Поднялись на второй этаж.

Прошли к тронному залу.

Вошли.

Приблизились.

Поклонились. Со всем почтением, без юродства. И Шамиль тоже.

После чего Петров по просьбе императора выступил вперед и приступил к докладу. Четко и лаконично. Благо, что у них было время все обдумать и обкатать, подбирая все так, чтобы вложить как можно больше нужного им смысла в максимально лаконичную и понятную речь.

Николай Павлович же все это время рассматривал графа Толстого, что стоял с молодцеватым, даже придурковатым видом рядом со своим командиром. Старательно отрабатывал рекомендации Петра Великого о том, как подчиненный должен выглядеть перед лицом начальствующим.

Наконец, ротмистр завершил доклад и отошел назад. К остальным. Император благодарно кивнул и обратился к другому офицеру эскадрона:

— А вы что скажете, Лев Николаевич? Вам есть что добавить?

— Служу империи и императору! — рявкнул граф, щелкнув каблуками. — Прошу Ваше Императорское Величество дать мне отпуск до весны и разрешение покинуть Россию на это время.

— Для чего?

— Для лечения.

— Вы ранены? Что у вас болит?

— Честь.

— ЧТО⁈

— В документах, которые я нашел у имама, было письмо, в котором сообщалось, что за мою голову назначена награда.

— КАК⁈ — обалдел Николай Павлович. — Кем писано это письмо?

— Английским посланником ко двору османского султана.

В тронной зале установилась звенящая тишина. На фоне которой, особенно мило прозвучало пускание ветров кем-то.

— У вас есть это письмо?

— Да, Ваше Императорское Величество, — произнес Лев. Достал из кармана бумагу и передал подбежавшему слуге. А тот уже вручил царю.

Государь быстро пробежал по строчкам.

Скрипнул зубами.

И посмотрев на посла Великобритании, произнес:

— Как вы это можете объяснить?

— Турки очень коварны, Ваше Императорское Величество! — со всем почтение произнес он.

Николай Павлович завис, пытаясь сообразить, что ответить.

Растерялся даже.

Лев же, пользуясь моментом, повернулся и шагнул к послу.

Снял руку ротмистра со своего плеча, который пытался его остановить.

И продолжил размеренно надвигаться с совершенно непередаваемым взглядом. Так только на нашкодившую еду смотрят, убежавшую из тарелки без тапочек.

Послу не понравилось.

Очень.

Вон как побледнел и даже нервно начал икать.

Что его напугало — так-то и не понять. Вряд ли взгляд. А вот крепкий вид графа и его репутация — очень даже. Он совершенно точно знал, кто перед ним. И явно слышал про то, как этот «милый мальчик» разбойников до увечий избил. Крепких. Голыми руками.

Остроту момента добавляло то, что Толстого не пытался никто остановить или даже окрикнуть. Так что Джон Блумфилд невольно шагнул назад. Люди же рядом расступались, благоразумно отступая.

Еще раз шагнул.

А когда Лев практически уперся в него, попытался в третий раз отодвинуться назад, но оступился и припал на одно колено. Так, словно сам рухнул перед графом. Толстой же прихватил посланника за левую руку, словно придерживая. Но… на самом деле просто схватил, крепко сжимая предплечье. До боли. Не давая при этом встать. А потом самым обходительным тоном произнес:

— При оказии, будьте любезны, передайте этому коварному турку, чтобы в течение полугода мне перевели втрое от того, что он назначил за мою голову. В противном случае я приеду к нему домой и отрежу ему эту говорящую подставку под цилиндр.

— Как? — нервно заморгав, переспросил англичанин.

— Я без комплексов. Что будет под рукой тем и отрежу. А потом сделаю из этой черепушки пепельницу. Вы поняли меня, сэр? — последнее слово Толстой произнес, особо выразив.

— Да. — тихо произнес посланник, нервно сглотнув.

— Ну вот и славно. Держите буську! — максимально жизнерадостно завершил граф и послал ему воздушный поцелуй. Сокращенный. Просто чмокнув воздух перед собой. А потом рывком поднял его на ноги. Стряхнул несуществующую пылинку с плеча. И вежливо кивнув, вернулся к своей делегации.

В тронном зале же стояла гробовая тишина.

Поведение графа НАСТОЛЬКО выбивалось из обычаев и этикета, что и не пересказать. При этом, формально, он вроде бы ничего не нарушал. Подошел к собеседнику? Ну и что с того? Придержал вон, чтобы не упал. Попросил передать угрозу некоему коварному турку. И опять — нормально.

Собственно, все претензии только в нарушении протокола.

Но…

Стоит ли говорить, что весь ритуал чествования оказался сорван? Николай Павлович просто не смог в себе найти силы, чтобы действовать дальше по плану.

Принял доклад.

И по сокращенной программе прогнал все задуманное. Например, награждение из долгой и красивой процедуры превратилось в фактически зачитывание приказа. А надо сказать, что на офицеров эскадрона буквально просыпался дождь из наград.

Каждому вручили по Святому Георгию IV степени, а потом дали повышение в звании внеочередное, двухлетний отпуск за счет казны с последующим бессрочным и кабинетные перстни с бриллиантами. Ну и выплаты. Пять тысяч ротмистру и по две тысячи — остальным.

Толстому сверху того Святую Анну III степени за организацию производства селитры. А также трость с позолоченным серебряным набалдашником в виде головы льва в качестве кабинетной награды с вензелями за «изобретение» военно-полевой железной дороги. Хотя, как заметил герольд, формально за это, но фактически — по совокупности, так как граф уже много чего для державы полезного сделал.

Нижним чинам тоже перепало.

Все они получили по знаку Отличия Военного ордена — солдатскому «Егорию»[2] и разовые премии в сто рублей. Кроме того, и солдатам, и унтер-офицерам пожаловали по двадцать лет службы. Они ведь из рекрутов. Вот и тянули свою «лямку». Иногда нижние чины награждали, «жалуя» к уже прошедшим годам службы сколько-то сверху, приближая время возвращения на гражданку. Тут же Николай Павлович закрывал их службу полностью, ну и отправлял в запас, что также рассматривалось как милость.

Так что выходило, что император с одной стороны, осыпал эскадрон наградами. А с другой — удалил из армии «за плохое поведение». Очень уж демонстративно они прыгнули через голову всего начальства. Николай же Павлович слишком сильно ценил субординацию.

Особняком шло награждение и других персон от командира полка до наместника. Однако Льву это было неинтересно.

Он злился.

С одной стороны — он и сам не собирался сидеть годами на Кавказе. Пользы бы принес много, однако, едва ли это все имело смысл в масштабе государства.

С другой стороны — это демонстративное увольнение… он это воспринял словно плевок в душу. Да, немного перегнули. Но победителей не судят… или уже судят?

Джон Блумфилд же, стоя буквально шагах в десяти от графа, очень внимательно наблюдал за ним. И он сумел прочитать эти сдавленные и неплохо контролируемые эмоции. Эмпатии ему было не занимать. Он отчетливо почуял, как тогда аромат смерти, когда Толстой на него надвигался, так и сейчас… настолько яркий гнев, что невольно расплылся в улыбке.

Леонтий Васильевич Дубельт же, стоял с другой стороны от трона и самым небрежным видом поглядывал на посла. Пытаясь прочитать его… его предстоящие поступки. Поэтому эта мерзкая улыбочка не ускользнула от него.

Он проследил за тем, куда Джон смотрит, и едва не чертыхнулся.

Лев внешне был спокоен.

Но что-то неуловимо злое было в этом спокойствии. Словно он сдерживается… с трудом контролируя свое раздражение…

Впрочем, к счастью, остальные офицеры эскадрона вполне радовались.

Их все устраивало.

Награда, деньги, повышения и отпуск. Особенно отпуск. А вернуться на службу они всегда успеют. Имея чин и находясь в запасе, можно было дождаться какой-нибудь войны и отправиться на нее.

Обычная практика…

Прием закончился.

Николай Павлович удалился вместе с Шамилем и переводчиком для беседы. Столичный Свет начал разбредаться и увлеченно обсуждать происшествие. Граф Толстой же, постоял с минуту молча, развернулся и решительным шагом отправился на выход. Как волшебный ледокол — перед ним все расступались.

— Что происходит? — поинтересовался граф Орлов, от которого это не укрылось.

— Не знаю. — покачал головой Леонтий Васильевич. — Он словно в бешенстве. Впервые вижу, чтобы он настолько терял самообладание.

— Разберитесь. И как можно скорее!

— Ну что вы в самом деле как дети, — улыбнулся Чернышов, который стоял совсем рядом и слышал их разговор. — Лев Николаевич расстроился оттого, что им попользовались и вышвырнули. Любой из нас так бы отреагировал. А вообще, он молодец. Хорошо держался. А как он обошелся с нашим милым Джоном⁈ А⁈ У-у-у! Проказник.

— Я боюсь, чтобы он сгоряча дров не наломал. Молодой еще. — тихо буркнул Дубельт.

— Чего вы сегодня такие скучные? — хохотнул военный министр. — Наслаждайтесь моментом.

— Признайтесь, вы снова на него злитесь?

— А вы знаете, нет. Он мне наоборот — нравится. Я в нем вижу себя в дни моей юности. И все это хорошая проверка. Давайте просто подождем и посмотрим, что он будет делать?..

[1] С 1820 года между Москвой и Санкт-Петербургом ходили рейсы дилижансов, пробегая между городами за 4–5 суток. С 1833 года по шоссированной дороге (макадаму), что позволило сократить время в пути до 3 суток.

[2] Кто получил «Егория» за майский бой теперь имел в случае службы прибавку в ⅔ от жалования. В случае продолжения службы.