Железный лев. Том 2. Юношество

Часть 1 Глава 7

1845, июнь, 4. Казань

Лев Николаевич стоял у открытого окна и с радостью смотрел на солнышко.

Первый день без епитимьи.

Цесаревич не стал отменять свое наказание. Но архиепископ по его приказу отозвал своего наблюдателя сразу после того приснопамятного разговора в чайной. А потом и покаянные молитвы можно стало совершать дома в красном уголке. Из-за чего епитимья превратилась в формальность.

То есть — да — осталась.

Но по факту — спущена на тормозах. Хотя и она тяготила. Давая понять, что будет, если он увлечется со своими религиозными игрищами. И если оригинальный Лев Николаевич, буквально утопавший в долгах до Крымской войны, позже обрел совершенно внезапно покровителя или покровителей, что покрывали его во всем и даже закрывали долги[1], то тут… намек получился НАСТОЛЬКО прозрачный, что едва ли отличался от угрозы прямым текстом.

Посему лезть в дела церкви молодому Толстому расхотелось совершенно.

Даже вот — в приватных разговорах.

Архиепископ же, несмотря на строгое и педантичное выполнение приказа цесаревича, отношений с молодым графом не портил и вел себя прилично. Более того, продолжая регулярное общение в приятельском, если не сказать, дружеском ключе.

Он вообще оказался хорошим человеком, пусть и строгим.

Человечным.

Сам же цесаревич… он, судя по всему, ОЧЕНЬ заинтересовался обновленным Львом. И жаждал явного сотрудничества. Видимо, в здешних пенатах он еще не встречал никого с таким мало чем скованным мышлением полетом мыслей. Это подкупало.

К тому вопросу, об эмиграции он более не возвращался. Ну почти. Лишь уезжая из Казани, поинтересовался:

— А почему Парагвай? Почему вы хотели уехать туда?

— Весьма вероятно, что в ближайшие десять-двадцать лет там будет острый кризис. Парагваю придется бороться за свое существование во всех смыслах этого слова, что откроет массу возможностей для достаточно решительных и находчивых людей. И позволит не только карьеру сделать, но и утвердить там лояльное России правительство. Этакий форпост наших интересов в Южной Атлантике и Латинской Америке.

— И что ему угрожает?

— Это же очевидно, Уотсон. — улыбнулся Толстой, поймав очередное недоумение на лице собеседника. — Добрая половина современного Парагвая — это спорные территории. Он живет Бразильскими молитвами. Разругаются — и им конец. А он обязательно разругается. Это лишь вопрос времени. Там же иезуиты правят, у которых с Римом сложности нарастают.

— Допустим. А вам какой интерес? По всей Латинской Америке постоянно что-то происходит. Почему именно в Парагвай?

— Если получится удержать спорные территории и выйти к морю, например, присоединив Уругвай и кое-какие земли по заливу Ла-Плата, то откроется уникальная возможность. А именно прокладка железной дороги через Боливию в Перу и Чили. Если все сделать по уму, то там можно будет оседлать торговый поток, идущий сейчас совершенно кошмарным проливом Дрейка. Сейчас это не очень большие деньги, но в будущем — просто огромные.

— А для России какая с этого польза? Вы ведь говорите о своем личном интересе, не так ли?

— И да, и нет. Флот — это передовые технологии. Самый авангард научно-технического развития, как сейчас, так и на ближайшие века полтора-два. Пока освоение космоса не начнется. Но и тогда — судостроение и флот будут оставаться крепким форпостом передовых технологий. Из-за чего научно-техническое развитие без судостроения будет изрядно затруднено. Максимум — плестись у кого-нибудь в кильватере. Если же рваться вперед, то нужно строить корабли. Много. А чтобы они не превращались в гири неподъемной нагрузки на экономику, нам нужны заморские владения, торговля с которыми очень выгодна, а лучше — чрезвычайно выгодна. Фоном это потянет создание у нас и подходящей промышленности, как можно более высокого передела. Например, оружейной. Иначе, чем мы с этими землями торговать-то будем? Духовностью?..

Цесаревич посмеялся.

Погрозил пальчиком графу.

И удалился, оставляя того наедине с бурей мыслей и забот. Он ведь привез ему целую пачку высочайших дозволений самого разного толка. Включая оружейное производство и создание хорошо вооруженной экспедиции. То есть, по сути, небольшого ЧОПа. Пока. Хотя Лев Николаевич закладывался то куда дальше и больше, метя в ЧВК[2], о котором пока, впрочем, опасно было даже мечтать…

После той беседы в чайной «Лукоморье» и суток не прошло, как вся деловая Казань уже знала — у Льва Николаевича есть целая пачка документов за подписью самого императора. Дозволения на всякие-разные дела.

Ну и начали подмазываться, если говорить по-простому.

Каждый купец, который имел возможности и желания поучаствовать в каком-то верном деле заводчиком, но не самостийно, а под надежным прикрытием, обязательно шел в гости. И если оружейное производство мало кого из них интересовало, так как в его будущее они не верили, то вот селитра — да… то прям очень «да».

И они вкладывались.

Кто тысячей. Кто пятью. Кто десятью.

У Льва Николаевича уже сложилась определенная репутация. Он воспринимался как везучий человек, который старается честно вести дела. Кроме того — связи. Так получилось, что в глазах местных Толстой предстал как «точка сборки» интересов разных региональных группировок. В целом — этого хватало.

Деньги несли.

И эти деньги уходили в развитие производства селитры. Например, на покупку новых паровых машин. А их на рынке России стало прям сильно мало, до дефицита. Тут и массовая скупка самим Львом, и определенные проказы, из-за которых приходилось искать ухищрения, чтобы купить оборудование, которого просто так купить не удавалось…

Заодно Казанский университет в мае 1845 года отправил новые партии студентов. Теперь уже по Каме. В поисках мест, наиболее подходящих для сооружения плотин минимальными усилиями для гидроэлектростанций. Пусть даже и малых. Заодно проводя кое-какие геологические и минералогические изыскания.

Проект на Киндерке покамест висел замороженный.

Проказников продолжали искать.

Лев же пытался компенсировать вложения доверившихся ему людей. Ну и продолжить благостное дело. Ведь гидроэлектростанции — это обалденный источник очень дешевой электроэнергии. И бросать возню с ними он не собирался…

— Лев Николаевич, — постучавший, произнес Ефим. — Там гость к тебе солидный.

— Кто таков? — отойдя от окна, поинтересовался молодой граф.

— Да купец-миллионщик — Дмитрий Егорович Бенардаки[3].

— Неужто сам?

— Сам. В гостиной ожидает. Тетушка ваша Пелагея Ильинична его там разговорами развлекает.

— Ты смотри! И не побрезговала.

— Шутить изволите? — ухмыльнулся слуга, с которым Лев Николаевич участвовал в тушении пожара. — Говорю же — купец-миллионщик. Такими не брезгуют.

— Зная заносчивость тетушки, я бы не удивился. Впрочем, ступай. Я сейчас спущусь…

— Дмитрий Егорович, — произнес граф, входя в гостиную четверть часа спустя. — Вас уже угостили чаем?

— Мой мальчик, дался вам этот чай, — отмахнулась Пелагея Ильинична. — Дмитрий Егорович — большой ценитель ароматного кофия…

— Серьезно? А мне докладывали, что в Таганроге, откуда родом Дмитрий Егорович, большие традиции чаепития.

— Это так, — охотно кивнул гость. — Но я и кофе ценю.

— И такой подход совершенно замечательный, — спохватился Лев, понимая, что чуть было не затеял клинч с тетушкой на ровном месте, — у каждого из этих напитков своя прелесть. Я бы вообще не пытался их противопоставлять. В зависимости от настроения, погоды и обстоятельств оптимальнее будет что-то свое.

— Именно так, — охотно он согласился.

— Лёва, Лёва, — покачала с легкой укоризной тетушка. — Дмитрий Егорович сказал, что хотел бы поговорить о делах. Так что не буду вам мешать. Да и заскучаю я. Помню, осталась на свою голову, когда вы с Александром Леонтьевичем беседовали, так казалось — ума лишусь.

— С Крупениковым? — уточнил Бенардаки.

— Да, конечно. Мы тогда обсуждали реорганизацию собственности селитряного заводика и включения новых пайщиков в товарищество.

— О боже! Нет! Только не снова это! — воскликнула Пелагея Ильинична и пулей вылетела из помещения.

— Ловко, — улыбнулся Дмитрий Егорович.

— Тетушка бы не дала нам спокойной поговорить. У нее от хозяйственных дел голова начинает болеть. Ей ближе люди и то, чем они живут.

— Что верно, то верно, — покивал гость.

— Дмитрий Егорович, признаться, я совершенно не ожидал вашего визита. Это удивительно. Я маленький провинциальный дворянин, а вы — величина!

— Мне, конечно, приятна ваша лесть приятно, но… вы читали журналы и газеты?

— Вы имеете в виду мое интервью Герцену?

— Именно. Сначала практически во всех периодических изданиях публикуют ваше интервью. Что едва ли было возможно без прямого повеления Государя нашего императора. А потом к вам в гости приезжает наследник престола, с которым вы беседуете несколько дней по несколько часов.

— Аппаратные игры бывают затейливыми. — пожал плечами Толстой.

— А заводик по производству селитры? — улыбнулся Бенардаки. — Я уже навел справки. Он существует и приносит очень немалую пользу. Мне шепнули на ушко, что если так пойдет дальше, то уже через несколько лет вы сможете полностью перекрыть всю потребность России в селитре и освободить ее от иноземных закупок. Может, и врут, но едва ли. На Казанском пороховом заводе царит сказочное воодушевление, ведь ваша селитра гарантированно делает именно его главным пороховым заводом России.

— Вы весьма внимательны, — максимально ровно произнес Лев Николаевич.

— Поэтому не прибедняйтесь, Лев Николаевич. Не прибедняйтесь. У вас может быть еще нету моих капиталов, но, судя по вашей прыти — это дело поправимое.

— А что конкретно привело вас ко мне? Не лесть же?

— Деловое предложение.

— Внимательно вас слушаю.

— Я хотел бы стать вашим партнером в производстве кондомов. Товарищество на паях. Оформим пополам. Все вложения мои. От вас — ваши связи и технология производства.

— И как широко вы хотите развернуться?

— Надо будет поглядеть, чтобы цены не сильно упали. Тысяч сто в год, может быть — двести.

— А сколько вы готовы вложить денег?

— Смотря ради чего. — прищурился Бенардаки.

— Мы можем снять сливки не только у нас, но и в Европе. Как минимум. Состоятельные люди всего мира — потенциально наши клиенты. Из-за чего при правильном подходе мы сможем реализовывать и миллион, и более изделий ежегодно. Для начала. Потихоньку отрабатывая технологию. И когда наши конкуренты начнут выдавливать нас — резко снизить цены и завалим рынок дешевыми кондомами. Разоряя их.

— Вы, я погляжу, добряк.

— Я гуманист. То есть, люблю людей, но никак не конкурентов. — оскалился Лев.

— И что нам для этого нужно будет сделать?

— Для начала купить или арендовать корабль для океанских плаваний. Хотя бы тонн в триста-четыреста полезной нагрузки. Лучше больше, но не меньше. И поставить на него верный, желательно лично вам верный экипаж. Это реально?

— Возможно. А зачем такая грузоподъемность? Неужели такой высокий расход каучука?

— В случае войны нам перережут всякую связь с теми краями, поэтому нужны запасы каучука. Поэтому надо перестраховываться. А чтобы в остальное время каучук не простаивал, мы сможем делать из него и другие изделия. Например, плащи, пропитанные особо обработанным каучуком. Сапоги водонепроницаемые. И многое другое. Те же покрышки для колес каретных, значительно повышающих мягкость хода. Все это по первому времени можно будет продавать как элитные товары, отрабатывая технологию и наводя связи.

— Это потребует больших вложений.

— Но и сулит большие прибыли. Знаете, какова сейчас себестоимость одного кондома «Парламент»? Десять копеек.

— Ого! — присвистнул купец и заводчик. — А продаете вы их по полтине!

— Именно. Сейчас четыре копейки — это сырье[4]. Если наладим свой подвоз, снизим себестоимость каучука на один кондом до копейки или того меньше. Механизацию если же сделаем — уложимся в полторы копейки за штуку.

— Триста тонн каучука… это же…

— Если покупать в Санкт-Петербурге — около пятисот сорока тысяч рублей. И хватит этого объема для ста двадцати миллионов кондомов. Приблизительно.

— Так может большой корабль и не снаряжать?

— А какой?

— У моих друзей в Афинах есть шхуна. Она в состоянии дойти и привести нам тонн пятьдесят этого каучука. С учетом фрахта — тысяч в сто двадцать уложимся.

— И получим… получим…

— Восемь миллионов рублей… — нервно и как-то очень тихо произнес Бернадаки. — Если удержим цену.

— Если нас самих при этом не закопают. Прибыли-то какие.

— И что вы предлагаете?

— Надо заключить с кем-нибудь из великих князей договор на оказание каких-нибудь услуг. Например, советы советовать. И платить им за это… скажем, десять процентов.

— Так может с самим цесаревичем поговорить? Только ума не приложу, как и в чем он нам будет советовать-то? Вопросы возникнут. А он едва ли заинтересован в том, чтобы предавать огласке свое участие в этом деле.

— Просто лично заносить ему раз в полгода его долю в саквояже и все. — махнув рукой, заявил Лев Николаевич. — Кто о чем узнаете? Договор есть? Есть. Оплата произведена? Вполне. А что он там нам будет советовать — дело десятое. Хотя по вопросам международных отношений. Почему нет? Хотя… Кто вообще рискнет задавать такие вопросы?

— Третье отделение. Государь наш император может заинтересоваться.

— Ваша правда. Тогда и Леонтию Васильевичу давайте предложим долю малую. Не десять, а, допустим, пять процентов… за юридические консультации. Чтобы дела обставлять прилично и налоги платить безошибочно. И ему будет приятно, и нам спокойно. Формально-то это не взятка.

— Формально — да, но… хотя вы знаете, это любопытно.

— Всегда пожалуйста. — добродушно ответил Лев Николаевич.

— А остальные ваши изделия? Ну эти плащи, сапоги и прочее.

— Там прибыль будет пожиже, но все равно приличная. И в будущем, конечно, большой корабль нам все равно понадобится. Возможно, что даже не один.

— И для чего?

— В Южной Америке много всего вкусного. И у меня есть кое-какие мысли на тему того, как это вкусное добыть за вполне разумные деньги.

— Если все пойдет, то уже через полгода мы сможем начать закладывать практически любой корабль.

— Отлично! Но сначала нужно, чтобы вы на своей шхуне закинули на западное и восточное побережье своих людей. На разведку. Я хочу знать цены и потребности. Что людям нужно, в каком количестве и сколько они готовы за это платить.

— Это я и сам вам отвечу. В тех краях остро не хватает инструментов. Всяких.

— Это мне известно. Мне бы деталей кто отсыпал. Ведерком. Какой смысл делать им топоры, если у них нужда в зубилах? Именно по этой причине я очень вас прошу — отправьте верных людей. Пускай поглядят, что к чему. А я уже потом подумаю, как нам туда вкусно и выгодно зайти.

— А оно вообще стоит того? — скептически поморщился Бернадаки. — У меня не так много толковых помощников, которых я бы смог отправить в те края.

— Если все пойдет так, как надо, то с каждого рейса мы сможем снимать по миллиону прибылей. Без всяких наркотиков и рабов. Не считая того, что получится с переработки каучука.

— Кхм… — закашлялся купец.

— Не верите?

— Может нам ограничиться изготовлением кондомов? Для начала. Какая-то у вас неуемная торопливость и размах. — покачал головой Дмитрий Егорович.

— Время — единственный невосполнимый ресурс. Не тратьте его впустую. — равнодушно ответил Толстой.

— Не знаю… мне подумать нужно…

[1] К 1854 году оригинальный Лев Николаевич Толстой был должен от 9 до 10 тысяч рублей, не включая недавно покрытые 5 тысяч, вырученные от продажи дома в Ясной поляне. То есть, к окончанию Крымской войны Толстой не только был должен весьма впечатляющую по тем временам сумму, но и не имел никаких возможностей ее выплатить. Все, что можно было либо продано, либо заложено, либо заложено перед продажей. Жил же он сам с довольно скромного жалования, продолжая играть… точнее, проигрываться в долг. Однако же, выйдя в отставку в 1856 году, чудесным образом сократил долги до 1,5 тысяч рублей, а потом и с тем рассчитался, проиграв в процессе еще несколько тысяч…

[2] ЧОП — частное охранное предприятие, ЧВК — частная военная компания.

[3] Состояния Дмитрия Егоровича Бенардаки в 1845 году оценивалась примерно в 6–7 миллионов рублей.

[4] В России торговали каучуков брикетами по 50 и 100 фунтов. 50-фунтовый стоил около 400 ₽ (1,8 копейки за 1 грамм). На кондом в среднем уходило около 2–2,5 грамм. Откуда 4 копейки и получились.