Железный лев. Том 2. Юношество

Часть 3 Глава 9

1847, сентябрь, 5. Санкт-Петербург

— Господа, прошу, — сделал приглашающий жест император.

Новый министр финансов Александр Максимович Княжевич[1], несколько замялся. Он только-только занял свой пост и еще немало тушевался. Вронченко то уволили, наградив ссылкой и конфискациями. Много всего нехорошего всплыло. Вот и робел. А Александр Людвигович Штиглиц уверенно прошел к указанному креслу. Николай Павлович даже чуть удивленно покосился на Княжевича, прежде чем тот юркнул рыбкой на свое место.

— Итак, господа. Я пригласил вас для того, чтобы посоветоваться. Все, что вы услышите или увидите сегодня тут должно остаться, между нами. Во всяком случае до моего особого распоряжения. Я могу на вас рассчитывать?

— Да, — почти синхронно ответили оба.

Слухи о том, что светлейший князь Меншиков не преставился, а был именно казнен на Соловках, уже недели две гуляли по столице. Император их не опровергал и не подтверждал. Просто игнорировал.

Так что горячие головы это охладило очень.

Понятно — слухи.

Однако если Николай Павлович не пощадил даже светлейшего князя, то и остальным может перепасть «на орехи». Причем быстро и больно. Видимо, Николай вновь закусил удила, как тогда — в 1825 году. И под руку к нему соваться не стоит.

Слухи эти распространял Дубельт, с подводкой к тому, что вор и предатель оказался по достоинству награжден, невзирая на происхождение и положение. В частности, его род был пресечен, ведь наследников мужского пола не осталось. Вон, сынок тоже преставился на Соловках. Сразу, как туда попытались сунуться англичане и что-то разузнать.

Дочка только осталась.

Да и ее император лишил наследства за недостойное поведение[2]. Она постоянно устраивала всякие выходки со своими подружками. Друга, ради которого все это можно было прощать, белее не осталось… сгубила его измена, поэтому Николай поступил по всей строгости и просто конфисковал в казну все обширные имущества Меншиковых. За исключения семейных реликвий, которые по его приказу передали инфернальной дочурке, сразу после того, как супруга Меншикова скончалась[3]. От горя.

Слухи эти имели оглушающий эффект.

Почти все чиновники среднего и высшего ранга напряглись донельзя. Ведь получалось, что это первая казнь человека такого ранга со времен Петра Великого. Да что казнь? Натуральное растерзание!

Заволновалось море… затрепыхалось… скорее даже затрепетало. В кои-то веки император явил свою власть на таком высоком уровне. По этому вопросу даже шептаться старались осторожно, помня о Дубельте и его проницательности.

А уж как преобразилась либеральная общественность.

О-о-о…

На многих этих крикунов стало приятно посмотреть. Два плюс два они сложили неплохо. И казнь Меншикова легко соотнесли с достаточно многочисленными кадровыми перестановками. Тихими.

Порою даже слишком тихими…

Леонтий Васильевич Дубельт работал осторожно. При полной и всемерной поддержке министра внутренних дел. Персон, которые слишком замарались в сотрудничестве с англичанами, сначала осторожно убирали с должностей. А потом, чуть выдержав, начинали «разматывать». Благо что доносов хватало. И Дубельт отлично представлял, где именно и что конкретно эти «прекрасные люди» воровали.

Впрочем, волны не поднималось.

Большинство по-настоящему и не трогали, ограничиваясь отставками. Порой даже с почетом. А вот дальше… Сидели тихо в своем мышином углу? Не отсвечивали? Ставили свечку за здравие государя-императора? Ну и ладно. Серьезно приходили лишь к тем, кто не понял и не осознал с первого намека…

— Александр Максимович, ознакомьтесь вот с этим, — протянул Николай Павлович небольшую брошюрку Княжевичу.

— Что сие?

— Проект одного небезызвестного вам молодого человека. Я бы сказал прожект, если бы этот штабс-ротмистр не достигал своих целей даже тогда, когда они кажутся невозможными.

— Вы имеете в виду Льва Николаевича Толстого? — поинтересовался с мягкой улыбкой Штиглиц.

— Именно, Александр Людвигович. Именно его.

— Никогда в своей жизни не встречал человека, который смог бы выбить из англичан денег. Справедливости ради надо заметить, что это делал не совсем он. Но…

— Да, я уже имел удовольствие читать письмо от моей августейшей сестры.

— Она просила вернуть деньги? — осторожно поинтересовался Штиглиц.

— Она сообщила, что отдала под суд бывшего посланника Великобритании. Его осудили за покушение на убийство, что в их праве приравнивается к убийству. Суд пэров приговорил Джона Блумфилда к изгнанию навечно с территории Британской империи. Шамиля же, как исполнителя его заказа, осудили к смертной казни через расстрел в случае, с приведением его исполнения сразу, как он окажется в юрисдикции англичан[4].

— Щедро, — не сдержавшись, нервно и в чем-то даже глумливо усмехнулся Штиглиц, впрочем, почти сразу взял себя в руки.

— Меня это так разозлило, что Карл Васильевич меня несколько часов кряду уговаривал не отправлять графа в Лондон своим посланником. — задумчиво произнес император и хмыкнул. — Быть может, это ужасно, но… мне просто из какого-то детского любопытства хотелось узнать, что он там устроит.

— Войну, — робко произнес Княжевич.

— Да, возможно. Потому и не стал так поступать. Впрочем, вернемся к его проекту. Александр Максимович, не сочтите за великий труд и прочтите нам эту брошюрку вслух. Там немного. Буквально несколько листов. Заодно и я освежу в памяти, и Александр Людвигович ознакомится.

Так и поступили…

Лев в этой брошюрке предлагал создать в России двухконтурное денежное обращение. Прямо по канону XX века. Слышал и читал в свое время. Даже обсуждать приходилось в кругу друзей, сталкиваясь с диаметрально противоположными взглядами. Но в целом — ему самому идеи эти показались очень здравыми, если их правильно применять.

Вот он и попытался все донести системно.

Первый контур в России и так уже имелся. Это кредитные билеты, обеспеченные золотой и серебряной монетой. Его Лев предлагал оставить как есть. По факту. Чтобы не провоцировать лишние потрясения и тревоги населения.

Второй же контур он предлагал ввести в довесок, а не противопоставляя.

Выбрать десяток самых авторитетных заводчиков, имена которых имеют наибольший вес, и с их помощью учредить общество с каким-нибудь красивым названием. Ну и начать выпускать векселя этого общества. Разрешив ими официально производить расчеты между внутренними производителями и совершать уплату налогов с пошлинами. А чтобы заинтересовать этим инструментом, поставить на векселя небольшой, чисто символический ежегодный процент. Ну и по налогам сделав дисконт процентов в десять…

— Очень похоже на ассигнации, от которых мы совсем недавно отказались, — заметил Штиглиц, когда Александр Максимович закончил читать.

— Ассигнации можно было использовать для розничной торговли, — возразил Княжевич, — и вывозить за пределы России. А тут — нет. Как вы понимаете, это очень сильно сдержит инфляцию.

— Нельзя, не значит, что не будут. Впрочем, я соглашусь, сдерживать горячечные порывы этих гуляк станет многократно проще. Да и едва ли у дворян окажутся в больших количествах эти векселя. Они скорее зерно станут продавать за кредитные рубли или звонкую монету. Иначе как они потом в Париж поедут или купят французское вино?

— В этом, конечно, немалая сложность… да… Как заводчикам закупать еду на такие векселя, если ее не будут продавать?

— Почему не будут? — удивился Штиглиц. — Будут. Ограниченно, но будут. А вообще, тут пока не попробуешь — не поймешь.

— Риски… репутационные риски… — покачал головой император.

— Николай Павлович, — осторожно и даже робко произнес Княжевич. — Так ведь риски все на тех учредителей переносятся.

— Даже не на них, а на управляющего, — возразил Штиглиц. — Всегда его можно сделать виновным во всем. Учредители тут пострадают только если все очень быстро испортится. А годиков пять — десять покрутится уже их и не вспомнят.

— Думаете?

— Уверен.

— Тогда мне это все очень нравится, — весьма неуверенным тоном произнес министр финансов. — Мы можем начать ассигнования, то есть, выделение векселей под всякие рода производственные цели, не опасаясь повредить бюджету.

— А сборы налогов? — хмуро спросил император. — Меня волнуют в первую очередь они.

— Государь, — осторожно начал Штиглиц. — Лев Николаевич предлагает начать массовое строительство железных дорог с узкой колеей, да в один путь. Чтобы максимально быстро охватить наибольшие площади России.

— Мечты… — отмахнулся император.

— Вы знаете, сколько сил и средств тратят помещики, чтобы довести выращенное ими зерно до рынков сбыта? — спросил директор Госбанка.

— Примерно сопоставимые с годовыми поступлениями в казну, — ответил за императора Княжевич. — Но это никак не монетизируется.

— Вот именно! Вот именно! — заметил Штиглиц. — Помещики просто берут своих крепостных и бесплатно их гоняют извозом за их собственный счет по шесть-семь недель в году. Все это время крепостные могли бы и своими делами заниматься, увеличивая прибыток. Если же появится железная дорога, пусть даже такая слабенькая, то нужды в этом обширном извозе попросту не станет. И мы через некоторое время получим дополнительные поступления в казну.

— Вы уверены?

— В Великобритании создание в свое время сети каналов привело именно к этому эффекту. Сильно увеличилась товарность сельского хозяйства, снизились издержки и увеличилось благополучие землевладельцев. Сейчас же они их заменяют железной дорогой.

— Ну… Они могут себе это позволить.

— В бедной Пруссии[5] сейчас активно строят железные дороги и там тот же самое происходит. Село прямо расцветает, так как теперь может вывозить нормально плоды своего труда. В нашем случае, конечно, куда важнее связать южные губернии с северными, чтобы обеспечить более удобное перетекание продовольствия.

— Если же заменить повсеместно барщину фиксированным оброком… — осторожно добавил Княжевич.

Император на него зыркнул.

Остро.

Но не злобливо.

— Поясните.

— Я общался со многими помещиками. Крестьяне не заинтересованы в том, чтобы пахать больше и осваивать новые приемы. Даже если во время барщины используют их вполне умело. Они стараются сделать минимум. Просто чтобы прожить. А остальное — трава не расти. Тут же, если будет строго фиксированный оброк, то появится стимул стараться, ведь все, что сверху, пойдет уже тебе. Особенно если этот оброк будет разумным и достаточно легко достижимым.

— А дворяне не взбунтуются?

— А много из них сельским хозяйством занимаются? — мягко улыбнулся Княжевич. — Большинство и в поместьях-то своих не бывают. И там в лучшем случае проказничают управляющие, которые порой хуже врагов для крестьян. Уверен, что почти все дворяне с облегчением вздохнут, если их крепостные станут обязаны приносить им деньги, а не зерно. Ведь это получается, что и управляющих можно уволить, ограничившись выборным старостой из крепостных. Ему просто по головам нужно будет пересчитать людей и собрать с них оброк, передав помещику.

— Не все дворяне, не все, но… пожалуй, соглашусь — абсолютное большинство. — кивнул Штиглиц.

— Не лихо ли мы заходим? — задумчиво спросил император.

— Несмотря на грандиозность задумки, изложенной Толстым, со стороны она не будет выглядеть таковой. — произнес Княжевич. — Перевод всех крепостных на фиксированный оброк? Так это можно подать как заботу о дворянах, которые все в долгах как в шелках. В том числе упрощения общения с кредиторами, что порой шалят. А тут — суммы точные и доход вполне предсказуем, не особенно похитришь. Главное, как уже сказал Александр Максимович, не увлекаться и поставить оброк поменьше. Заменив им всякие прочие повинности.

— А векселя? — произнес Николай Павлович.

— А что векселя? — встречно спросил Княжевич. — Ими и так много кто расплачивается. Денег живых часто для сделок не хватает, вот векселя и пишут. Поэтому их воспримут нормально. Как еще одну попытку добыть денег. У нас же почти все дворяне так живут. А так как это их почти касаться не станет, то и возражений не последует. Промышленникам и заводчикам же от этого только польза, посему тоже кричать не станут. Хотя и не все. Те, что со своих заводов за границей живут — возмутятся. Но их не так много. Главное все эти векселя нам самим тихонько вкладывать в строительство дорог, портов и производств, как верно отмечает Лев Николаевич. Не своими силами строя, а выделяя эти векселя охочим. Чтобы они на них закупали уже внутри страны щебенку, кирпич и прочее. Стимулируя развитие производств.

— А проценты? Вас они не тревожат?

— Николай Павлович, — вкрадчиво произнес Штиглиц, — если на векселях будет один-два процента годовых, то едва ли их станут бежать гасить сразу же. Слишком маленькая прибыль. Скорее всего, они станут циркулировать как обычные деньги, ценность которых с каждым годом потихоньку станет увеличиваться.

— Но ведь когда-то их придется погасить.

— Разумеется, — улыбнулся Штиглиц. — Именно по этой причине Лев Николаевич и пишет о том, что конвертация векселей в обычные деньги должна находиться под полным контролем Госбанка. А в особо крупных размерах — под вашим личным присмотром. К тому же, ничто не мешает нам погасить эти векселя новыми векселями. Но даже если так сложится, что придется их оплачивать звонкой монетой, ничего дурного в том не будет. Массовое строительство дорог, в особенности железных, и производств дадут много поступлений в казну. Рост доходов будет сильно опережать эти все проценты. Впрочем, я уверен, что эти векселя почти никто и не станет массово гасить. Они, как мне думается, начнут вполне себе самостоятельно циркулировать.

— Я бы только проценты убрал, — заметил Княжевич. — В остальном согласен. Очень занятно выходит.

— Да будем вам? Чем вам проценты не нравятся?

— Усложняют они все. А вот уменьшение ставки налога в таких векселях — дело сильное. Просто запустить в оборот векселя, которыми принимать налоги под скидку в десять процентов. Само по себе, это уже немало. Особенно для крупных заводчиков и торговцев.

— Иными словами, господа, — произнес Николай Павлович, — вы рекомендуете мне прислушаться к этому проекту Льва Николаевича?

— Да, — кивнули оба практически синхронно.

— Только… — осторожно произнес Княжевич.

— Что?

— Только нужно очень осторожно в самом начале с этими векселями вести. И не тратить их на текущие нужды. Например, заказы для армии. Вся задумка, как я понял, связана с тем, чтобы укрепить и расширить производство, а через него и экономику.

— Разумеется, — нехотя кивнул император.

И повисла неприятная пауза.

Николай Павлович очень не любил, когда ему тыкали такими вещами.

— Из Калифорнии сего дня пришел корабль с золотом, — как-то невзначай заметил Штиглиц.

— И вы молчали⁈ — оживился император.

— Там не очень много. Всего двадцать пять пудов[6]. При резервировании один к трем это дало нам миллион кредитными билетами. Толстым мы выплатили по уговору половину суммы от золотого номинала. С учетом технических расходов мы получили от их калифорнийской авантюры восемьсот тысяч чистого прибытка в казну.

— А на будущий год? — явно оживился Николай Павлович.

— Они туда повезли пару новых больших земляных снарядов. Могучих. Работающих уже на каких-то насосах. По предварительной оценке самого Льва Николаевича, если не случится никаких неприятностей, то пудов сто они добудут.

— Сто пудов… — покачал головой император. — Славно-славно.

— С Мексикой удалось договориться и вывести семьсот пятьдесят пудов серебра[7]. Они нам его выдали в оплату оружия, припасов и обмундирования. Сверху к Калифорнии. Муравьев сумел там сложный заговор вскрыть и ему все крайне благодарны. Вместе с золотом из Калифорнии это принесло нам в казну два с половиной миллиона кредитных рублей. — подвел итог Штиглиц.

— Кроме того, сокращение армии и ряд увольнений сильно сказались на расходах. — улыбнулся Княжевич.

— У нас наконец-то нету дефицита? — оживился Николай.

— К сожалению, пока увы, это не так… Однако в прошлом году у нас дефицит превышал на четверть доходы, в этом году уже на десять процентов. И мы легко можем покрыть его займами куда меньшими. В будущем году, если все так пойдет, сведемся в плюс. Поэтому Николай Павлович, я очень даже рад этой идее Льва Николаевича. Если все пойдет хорошо, то мы закрепим стабильное положение бюджета и ускорим выдачу займов.

— Задумка эта даст отдачу едва ли в следующем году, — возразил Штиглиц. — Но соглашусь, совокупная отдача окажется крайне полезной. Мы можем напечатать таких векселей на сотни миллионов рублей, вложив их в строительство дорог, мостов, портов и всяких заводов. Даже если потом что-то пойдет не так — обанкротим это общество, простив наши долговые обязательства. Но все построенное останется и будет приносить великую пользу.

— Мексика может поставить нам до двух-трех тысяч пудов серебра[8] в будущем году, — медленно произнес император. — И делать это ежегодно.

— Отлично! — оживились эти двое.

— Но что нам им продать? Они ведь не бесплатно это нам дадут. Ни пенька, ни кожи, ни зерно… все это им неинтересно.

— Так может нам поспешить? — робко улыбнулся Княжевич, подняв уже было опущенную на стол брошюру.

[1] В оригинальной истории Княжевич занял пост министра финансов только в 1858 году, хотя мог им стать и после отставки Канкрина в 1844 году, помощником которого являлся. Но, сначала Николай I выбрал министром Федора Вронченко, совершенно негодно для этого дела человека, который удовлетворял все прихоти императора, старательно не делая в остальное время ничего лишнего. Расстраивая и вгоняя в полное расстройство службу. А потом в 1852 году Николай назначил Петра Брока, который ничего умнее не придумал, как напечатать кучу необеспеченных ничем кредитных билетов, запустив инфляцию, набрал займов и совершенно расстроил финансы империи. Здесь же цесаревич сумел пропихнуть Княжевича на волне разочарования Вронченко и его делами.

[2] Дочка Александра Сергеевича Меншикова — Александра Александровна прославилась тем, что до самой своей кончины в 1884 году занималась только самым бесшабашным и безудержным весельем, постоянно и отчаянно кутя и создавая массу неприятностей в столице. Собственно, ее даже родной отец называл «cette femme infernale» — «эта инфернальная женщина».

[3] Графиня Анна Александровна Протасова (1789–1849) в оригинальной истории скончалась в возрасте 60 лет. Причем последние лет 20, они вообще с мужем не видели. Она не вылезала с богомолья (посещения церквей и монастырей), а он, отгородившись от нее кирпичной стенкой, жил в отдельном флигеле. Здесь она умерла на пару лет раньше из-за потрясений.

[4] Британская корона в те годы совершенно не миндальничала с теми, кто не подпадал формально под их юрисдикцию. Только за время Наполеоновских войн они вынесли несколько десятков смертных приговоров и несколько сотен иностранцев приговорили к тюрьме. И это только европейцев (в основном из германских земель), хоть преимущественно и не благородных. А с теми, кого считали туземцами, англичане вообще не церемонились, без лишних затей приговаривая и убивая аристократов даже тех земель, которые им не принадлежали. Впрочем, эта практика была вполне обычной. И Россия в этом плане выделялась явным и странным гуманизмом, который всеми вокруг воспринимался как слабость или юродивость.

[5] В Пруссии на 1847 год еще не прошла индустриализация, и она в целом была еще достаточно бедна. Времена ее величия наступят вместе с Бисмарком ближе к концу XIX века (к 1870-м годам и позже).

[6] 25 пудов это 409,517 кг. В золотой монете номиналом 5 рублей, которую чеканили в те годы, имелось ровно 6 грамм чистого золота. Таким образом, 25 пудов золота это 341 264 рублей золотой монетой. Половина суммы от золотого номинала — 170 632 рублей.

[7] 750 пудов это 12285,5 кг. В серебряной монете номиналом 1 рубль, которую чеканили в те годы, имелось 17,995 грамм чистого серебра. Таким образом, 750 пудов серебра это 682 717 рублей серебряной монетой.

[8] 2000–3000 пудов это 32761,37− 49142,06 кг. То есть, 1 820 581 — 2 730 873 млн. рублей серебряной монетой, что ⅓ резервированием дает 5 461 743− 8 192 619 млн. кредитных рублей.