Железный лев. Том 2. Юношество

Часть 3 Глава 10

1847, октябрь, 2. Казань

— Жизнь полна неожиданных поворотов, — произнес Лев Николаевич, отпив из чашки чая.

— Да, на все воля небес. — согласился Шамиль, отпивая из своей чашки.

А вокруг сидели его наибы, с которыми он был взят в плен, и ряд русских офицеров, ну и, конечно, губернатор Казани.

Он возвращался на Кавказ.

Получил от Николая I титул князя и возвращался.

Война ведь не закончилась…

После захвата в плен Шамиля в сентябре 1846 года имамат утратил безусловного лидера и стал погружаться в пучину хаос. Его малые лидеры словно с цепи сорвались в бесконечной череде вылазок и набегов. Казалось, что кто-то пытался спровоцировать императора на поспешные, резкие поступки. То есть чтобы он «наломал дров» на эмоциях. Всячески раздражая в том числе и мерзкими проказами, депеши о которых шли с Кавказа сплошной чередой.

И Николай Павлович психанул.

Впрочем, совсем не так, как ожидали в Лондоне. Он взял и достал из чулана фигуру Ермолова, не только отряхнув с нее пыль, но и натурально вдохнув новую жизнь.

В свое время Алексей Петрович действовал на Кавказе очень просто и эффективно. Он устанавливал правила и жестко карал за их нарушение. Не брезгуя даже сносить непокорные аулы артиллерией. Что и позволило ему в считаные годы и ограниченными силами буквально задушить военные действия на Кавказе, выбив экономическую базу из-под ног противников России.

Не хватило ему немного времени.

Совсем чуть-чуть.

Еще бы несколько лет и все завершилось. Однако сказалась личная неприязнь Николая I к Ермолову, выходцу и выкормышу еще Екатерининских времен, успевшему послужить под началом Суворова, от которого зубы сводило и у Павла Петровича, и у Николая Павловича… Новый император просто не мог терпеть на хоть сколь-либо значимом посту настолько самовольного и инициативного человека, поэтому выгнал Ермолова со службы сразу, как смог, посадив, по сути, под домашний арест в 1826 году. Да, позже, в начале 1830-х пришло некоторое попущение и даже награждение орденом Андрея Первозванного, но все равно — Николай держал Ермолова на изрядной дистанции от любой практической деятельности. Чем раздражал того до крайности…

И вот ветер поменялся.

После вскрытия того обширного заговора, организованного англичанами… тягучего, льстивого, парализующего и разъедающего все вокруг словно ржа, император начал многое переосмыслять. Чему и меняющееся окружение стало способствовать, в котором один только Лазарев чего стоил! В сущности, того же поля ягоды, что и Ермолов. Да и Дубельт стал играть не в пример большую роль после отхода в мир иной старого друга Бенкендорфа.

Николай I не стал вольтерьянцем. Это находилось за рамками поля допустимых возможностей, причем очень сильно. Нет. Он просто стал их ценить. Скрипя зубами. Тихонько матерясь. Но ценить. Так что, уже в конце июля 1847 года Николай пригласил со всем почтением Ермолова в столицу. Принял со всем уважением в Зимнем. И начал вовлекать на разные совещания, связанные с Кавказом, постепенно вводя в курс дела. Причем на некоторых таких заседаниях Ермолов присутствовал вместе с Шамилем. А тот, как никто иной, знал, ЧТО это за человек и ЧЕМ грозит Кавказу его возвращение…

Тучи сгущались.

Ситуация усугублялась.

А тут еще и королева Виктория подсобила, явно ожидая какой-то иной эффект. Видимо, она вообще не брала в учет «этого туземного вождя» и «отоварила» его походя, чтобы два раза не вставать. А вот Николая это задело.

Сильно задело.

ОЧЕНЬ сильно.

Потому что это был ЕГО подданный. И он не мог принять саму идею, что кто-то там со стороны смеет осуждать пусть и бунтовщика, но его бунтовщика, за преступления, которые тот творил на территории России.

Хотелось отомстить.

Страшно.

Жутко.

Чтобы они еще поколениями вспоминали о том, как поступать не стоит. Хотя, в конце концов, он согласился с увещеваниями Нессельроде, и не стал отправлять буйного Толстого послом в Лондон. Да и вообще проигнорировал письмо, никак на него не отреагировав.

Карлу Васильевичу, кстати, за этот «успех» пришлось заплатить «креслом».

Николай Павлович очень крепко усомнился в том, кому именно он служит. Очень уж он защищал интересы Лондона. Вот на следующий день шестидесяти шестилетний дипломат и подал в отставку «по здоровью», куда его и проводили со всем почетом и уважением.

Но все всё отлично поняли.

Во всяком случае в Санкт-Петербурге.

В столице вообще весь 1847 год почтенная публика развлекала себя тем, что наблюдала за всеми этими аппаратными играми. Строя планы и пытаясь угадать во всей этой игре способ улучшить свои позиции. Политика ведь менялась. Сильно. Круто. А уж когда граф Орлов Александр Федорович с поста начальника III отделения перешел сразу в уютное кресло министра иностранных дел… сомнения покинули даже скептиков.

И это не было буффонадой.

На рубеже 1820−1830-х именно Орлов едва не добился заключения союза между Россией и Османской империей. Пытаясь реализовать новую внешнюю политику Николая. И если бы не чрезвычайные усилия Лондона, все бы у него получилось.

Дубельт же, к слову, давно заслуживший поощрение, перешел с позиции управляющего III отделение на должность его начальника. Крыло жестких и решительных консервативных прогрессистов в окружение императора стремительно крепло и расширяясь.

Шамиль это вполне «считал». Невелика интрига. Да и подсказали ему, чего уж греха таить?

А потом перед ним положили письмо английской королевы и пояснили — тот лорд, который заказывал ему голову Толстого, сослан «в вечную ссылку» с дипломатической миссией в Аргентину. И, как знал Николай, через пять — десять лет доброй службы там будет помилован.

Шамиль же — нет.

Он ведь не аристократ Великобритании. Он вообще никто в глазах Лондона.

После чего император сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться. Ведь тронуть русского князя, каковым он становился, англичане открыто не решились бы. Ну и на Кавказе нужен кто-то, чтобы играть в «доброго и злого полицейского», как выразился Лев Николаевич во время одной из бесед с императором. Именно для этого Николая и вытащил «из чулана» уже постаревшего Ермолова, которому требовалось кому-то составить пару в этой игре[1]…

— В ваших глазах нет радости от возвращения домой, — произнес Толстой.

— Дома меня ждет кровь. Разве это может радовать?

— Вы могли отказаться.

— Кем бы я был, если бы так поступил? — холодно произнес Шамиль. — Вы бы бросили людей, которые доверились вам?

— Никогда! — всего пару секунд промедлив, ответил граф.

— Тогда вы понимаете, что у меня не было выбора. Выбор лишь мираж, даже тогда, когда кажется, будто он есть.

— Вот тут я с вами не соглашусь. Мы часто заложники обстоятельств. Но выбор, он всегда наш. Именно поэтому на Страшном суде нас будут судить за то, что мы сделали и что мы не сделали.

Шамиль лишь улыбнулся.

Молча.

В его понимании легко было рассуждать о Страшном суде, имея за спиной ТАКУЮ большую и сильную державу. Он много думал, пока ехал из Петровского укрепления в Санкт-Петербург, наконец, осознав грандиозность той страны, с которой они столько дрались… а вместе с тем и бесполезность этой борьбы. Ведь победить было нельзя… просто нельзя… даже если каждый его воин смог бы убить десятерых, хотя тут и один на один не всегда получалось обменяться.

Их обманули.

Их использовали.

Их просто сжигали в котле вялотекущей пограничной мясорубки. Разменивая жизни славных молодцов на ничто… на простое отвлечение сил в интересах заморских «друзей» — лживых и бесчестных…

— А вообще, все намного грустнее и суровее. — продолжил Лев Николаевич. — Люди сбиваются в общины, общины порождают государства. Системы. Да, мне это слово больше нравится. И эти вот системы борются друг с другую за место под солнцем.

— И побеждает та, с которой Бог. — встрял губернатор, чтобы не уводить в совсем уж опасное вольтерьянское русло.

— Но в чем это выражается?

— В его благоволении. В чем же еще?

— Есть поверье, что, если Бог хочет наказать, он лишает разума. Если это так, то в качестве награды он этим самым разумом и наделяет. Двигаясь дальше, мы можем сделать вывод, что истинное благоволение небес в том, что Всевышний позволяет создать более эффективную систему. Лучшее хозяйство дает больше еды, благополучнее быт, изобильнее товары и более сильную армию, без которой всем этим невозможно владеть. Ибо отберут.

— Вы здесь, Лев Николаевич, встаете на тонкий и хрупкий лед эстетики протестантизма. — заметил архиепископ, который также тут присутствовал. Впрочем, сказал он это без злобы и вполне доброжелательно.

— Отчего же? Протестанты стоят за то, что добрые дела не ведут к спасению. Лишь вера. Потому могут себе позволить творить все что угодно без малейших угрызений совести. Я же считаю, что никакая вера не спасет, если ты не делаешь добрых дел, ибо это все будет суть лицемерием. Погодите. — остановил он жестом архиепископа. — Мои слова звучат странно, но сейчас объясню. Представьте на мгновение. Все чиновники перестали воровать и брать взятки, а вместо этого начали надлежащим образом исполнять свою работу. Представили? Разве это не добрые дела? Разве это не приведет к процветанию державы и большей части ее обитателей?

— Увы… — развел руками архиепископ, улыбаясь совершенно по-доброму. — Люди несовершенны и полны страстей. А вы, мой друг, еще слишком юны.

— Уверен, что эти люди, которые творят скверные вещи, совершенно убеждены, будто бы Всевышний с ними и они все делают правильно, — мрачно и отстраненно добавил Шамиль.

— Оттого и сказано: «По делам их узнаете их». Становится людям вокруг от твоих дел лучше? Значит, молодец. Нет? Значит, ты делаешь что-то не то.

— Либо твоих сил недостаточно. — возразил Шамиль.

— Либо твое понимание лучшей доли не совпадает с тем, чего желают люди вокруг тебя.

— И это тоже верно, — мрачно кивнул князь Мадайилал[2].

— Я этот вопрос поднял вот к чему. — продолжал Толстой. — Для удержания порядка и покоя у вас дома понадобятся деньги. Много денег. Чтобы строить дороги и улучшать жизнь людей. Англичане едва ли их выделяет. Они и раньше давали очень ограниченно — на разрушение, но не на созидание. Как вы собираетесь добывать эти деньги?

— Об этом пока рано говорить. — тяжело вздохнув, произнес Шамиль.

— Может быть, я и не прав, но, на мой взгляд, про это нужно думать в первую очередь. Ибо в основе всего лежит хозяйство. Если очень постараться, деньги можно будет выпросить у Государя. Но я полагаю это крайне пагубным. Платить нужно за труд, а не просто так. И самое важное придумать, чтобы люди на вверенных вам землях, смогли достойно жить своим трудом.

— Вы видели те края, — мрачно произнес один из наибов. — Земля истощена войной. А по весне придет Ермолов…

— Вы можете организовать производство ковров. А я помогу вам вывозить и продавать ковры. Главное, чтобы они оказались надлежащего качества.

— Одна мастерица может от нескольких месяцев до года ткать хороший ковер. — произнес один из наибов.

— Это если одна. Поставьте большой дом, в котором бы молодые мастерицы трудились бы под присмотром опытных. Сообща. Хорошо организованно. Уверен, что если все толково сделать, то и пять ковров с мастерицы в год можно будет получить, а с особо умелых и более. Сколько у вас женщин? Думаю, тысяч сто пятьдесят — двести. Это если всех возрастов. Даже если каждая сотая из них будет вовлечена в изготовление ковров, то это уже полторы-две тысячи работниц. Если ковер добрый, то цена ему будет рублей сорок-пятьдесят. Даже изготовив по одному ковру, они уже принесут вам прибытка на сумму от шестидесяти до ста тысяч рублей. А если по пять?

— И кому нужны ковры в таком количестве? — спросил Шамиль с легкой ноткой заинтересованности.

— В самой России их вполне охотно покупают дворяне, купцы и церкви для украшения., а также разбогатевшие разночинцы и профессора. Они, правда, стараются взять персидский, но он сильно дороже, а потому и позволить его себе могут единицы. Причем богатым людям нужно их много. Впрочем, не Россией единой. Я могу организовать их продажу в страны Европы, в Китай и даже в Новый Свет. А емкость мирового рынка от полумиллиона до миллиона ковров в год. Приблизительно. Разных. В любом случае вы со своими тысячами отщипнете лишь кусочек. Но… две тысячи мастериц, делая даже по два ковра в год, принесут вам от ста шестидесяти до двухсот тысяч рублей. Мне кажется, что даже в таком виде это для вас неплохо.

Шамиль переглянулся с наибами.

Те пожали плечами, но покивали. В целом идея им понравилась.

— Есть и второе дело, в котором я могу стать вам помощником. — продолжил Лев Николаевич. — Теперь для мужчин. Если вы также, как и с коврами, организуете производство различных клинков от ножей до палашей, то я помогу вам продать вашу продукцию. Попробуем договориться с императором и сделать вас поставщиками армии. Но тут нет гарантий. А вот в Новый Свет острого железа нужно много. Ножи, кинжалы, тесаки, преимущественно хозяйственные, сабли, палаши, кортики… топоры, наконец. Всего этого нужно десятки тысяч единиц ежегодно. Если не сотни тысяч.

— Для их выпуска потребуется очень много доброго железа. А его нет, — серьезно произнес Шамиль, чей род восходил к легендарному для его мест кузнецу по имени Мадай.

— Я вам его дам… точнее, продам. Но с минимальной наценкой. Потому что мне выгоден покой в ваших краях и сотрудничество с вами. Паровые машины и всякое оборудование тоже помогу добыть. Те же механические молоты, на которых ковать одно удовольствие и молотобойцев мучать не надо.

Шамиль снова переглянулся с наибами. И выглядел уже куда как более веселым, чем раньше. В его голове вырисовывалась какая-никакая, а экономическая программа. Лев же продолжил:

— На самом деле можно много придумать славных дел для людей, чтобы обеспечить им хороший прибыток без разбоя и работорговли. Высадка лещины на орех в неудобных для обычных посадок местах. Если что, орех не так уж и дешев. И если найти способ его вывозить в крупные города, то тоже денег принесет. Или выращивание редких животных с необычными шкурами, али шерстью. Те же альпаки. Они живут в горах Нового Света — Андах и обладают необычной, славной шерстью. Намного лучше овечьей[3]. Да и военная служба, как на территории империи, так и далеко за ее границами. Возможностей Всевышний дает нам массу. Было бы желание.

— Было бы желание… — тихо повторил Шамиль, который говорил со все еще достаточно сильным акцентом, но речь понимал отлично. — Люди часто иным живут и не ищут новых путей. Я ведь чуть ли не силой заставлял их ставить мастерские и прочие ремесленные дома.

— Враждой живут… пустой зачастую.

— Почему же пустой? — удивился самый старый из наибов.

— Какой прибыток от нее тем, кто враждует? А их близким? Я думаю, что у этой беды достаточно простое, но в то же время сложное решение. И подсказал его генерал Ермолов.

Шамиль и его наибы напряглись.

— Нужно просто все рода переженить на русских. Да и вообще всячески размыкать общины, в идеале запрещая заключать браки со своими. Это буквально за два-три поколения смажет очень многие острые углы и снизит пустую вражду.

Присутствующие закашлялись.

Но промолчали.

Лев Николаевич резал по живому этим своим предложением, хотя Шамиль и так в бытность своего правления старался всячески сводить пары из разных аулов и родов. Хотя, конечно, и не с таким масштабом и радикализмом. Тем более что вопрос с точки зрения ислама выглядел очень остро.

— Вы сказали, что продадите нам сталь, — произнес один из наибов, спешно меняя тему. — Откуда она у вас? Притом много и дешево…

Через полчаса всей честной компанией они ввалились в один сарай в пригороде Казани. Добравшись до него на колясках.

Рядом со стекольной мастерской.

Лев специально постарался выбрать место для этих производств так, чтобы роза ветров не несла на голову жителям Казани никаких пакостей. Ну и про логистику не забывал. В первую очередь речную, хотя и про удобство подвода железнодорожной ветки думал.

От здания явственно веяло жаром. Не так чтобы настоящим. Нет. Просто пересушенный воздух прорывался наружу и ощущался еще на подходе. Через что и порождал определенные аллюзии.

Вошли внутрь.

В дальнем углу сарая стояла вагранка. Вполне обычная. Такие уже не первое десятилетие, а то и, пожалуй, не первый век применяли для того, чтобы расплавить чугун для литья. А перед ней в яме располагался небольшой ковш конвертора и чуть в стороне небольшая паровая машина с насосом наддува. Ее собственный котел, кстати, располагался рядом с вагранкой — наверху, для того чтобы топить проще.

Лев немного повещал всякого пафосного о том, как большие и малые повозки бороздят просторы всяких театров. Специально выжидая.

И тут началось.

Не обращая более на них внимание, рабочие засуетились. Наклонили ковш. На ручных лебедках поставили лоток. И, открыв задвижку, пустили расплавленный чугун из вагранки в ковш.

Красота неописуемая!

Расплавленный металл, светясь в легком полумраке, побежал волшебным, светящимся ручейком. Всяком случае сам Толстой, сколько раз видел это, каждый раз воспринимал именно так. Даже там, в далеком будущем.

Завершили заливку. Ковш повернули.

И включили продув.

О!

И чугун самым отчаянным и бешеным образом вскипел! А его искры и брызги разлетались высоко и далеко! Кроме самого Льва, Владимира Ивановича и губернатора здесь никто из посетителей не бывал. Поэтому впечатлений получил массу. Кто-то из особо впечатлительных даже зашептал молитву.

— Вот, господа. — произнес граф. — Как завершат, разольют по изложницам уже сталь. Хорошую, но мягкую. Мы пока только такую делаем, учимся управлять ее качествами и свойствами. Месяц всего опыты ставим. Пока только самую мягкую выделываем[4]. Но и так ее ОЧЕНЬ много, и она дешева.

— И почем вы станете ее нам продавать? — тихо спросил Шамиль, заворожено глядя на кипящий металл.

— По две цены к чугуну[5]. Но только под клятву использовать ее в доброе дело на своей земле.

Князь подумал, что не расслышал. Так как цена получалась уж очень дешевой.

Лев повторил.

Наибы и Шамиль переглянулись. И глазки у них натурально загорелись. Много дешевой стали, даже плохой, это невероятно важно и нужно. Даже для выделки простых мотыг. А тут какой заход! Производство клинкового оружия для всей империи и даже на экспорт.

Масштаб!

Чудовищный масштаб!

И отличные доходы… Славные. Ибо ни один воин не посмеет упрекнуть кузнеца в том, что он недостойный человек из-за его ремесла, равно и женщину, ткущую ковры. Оставалось теперь добраться до дома и донести до самых отмороженных, что весной на Кавказ приедет сам Ермолов… Наместником…

[1] Формула в данном случае проста. Если вы добровольно не хотите делать то, что говорит вам Шамиль, то он лишает вас своей защиты и к вам приходит Ермолов, после которого не факт, что от вашего родного аула останется хотя бы дым отечества.

[2] Шамиль принадлежал к старинному и известному роду Мадайилал. По названию этого рода ему титул и дали, а заодно и фамилию.

[3] Шерсть альпаки имеет все положительные свойства овечьей, но по весу намного легче. Кроме того, она не вызывает аллергии.

[4] Футеровку маленького ковша подобрать удалось достаточно быстро, так как особого выбора в те годы и не было. При продувке до самого конца активного выгорания углерода получалась сталь вроде ст3. Мягкая, конструкционная. Это самый простой способ. Чтобы научиться делать сталь с управляемым содержанием углерода требовались опыты и статистика. Их и нарабатывали. Заодно производя ст3, так и она была нарасхват.

[5] Чугун стоил около 1 рубля за пуд, сталь — 5–10. По его конверторной технологии она получалась 1,7–1,8 ₽ за пуд. Сейчас. Пока. В перспективе можно и снизить. То есть, Лев предлагал Шамилю сталь с минимальной наценкой.