Когда в июне замерзла Влтава

Глава 12 Последняя ниточка

— Это уже ни в какие ворота, — резюмировал командор, выслушав доклад.

Время перевалило глубоко за полночь, и рыцарь успел снять свой доспех, который каждый вечер надевал на построение — но всё ещё продолжал работать в кабинете с бумагами, когда трое «сыщиков» явились к нему с отчётом о проделанной работе.

— Если ваше предположение верно, пан Резанов, и мы имеем дело с кем-то, кто практикует откровенно чёрную магию — и это в добавление к убийствам — то поимка такого лица или группы лиц становится задачей первостепенной важности. Я не могу снять весь состав ночной вахты и отправить на поиски злоумышленников, поэтому обращусь за помощью к господину Майеру и попрошу подключить к этому делу дневную стражу, а также императорских алхимиков и чародеев.

— Пан командор, разрешите мнение.

— Слушаю.

Максим не смотрел по сторонам, но чувствовал, как взгляды Иржи и Войтеха скосились в его сторону. И знал, что сказанное едва ли понравится напарникам.

— Пан командор, как только к делу подключится такая уйма народу, мы почти наверняка упустим возможность докопаться до сути. Даже если никто и не проговорится намеренно — что нельзя исключать — всегда есть риск случайно оброненного слова, которое потом дойдёт до нужных ушей.

— Sapienti sat, — кивнул, соглашаясь, Брунцвик. — Придётся пойти на такой риск.

— Пан командор, разрешите сделать ещё одну попытку.

— Хотите отыскать вход в катакомбы костёла Святого Якуба?

— Нет. Хочу прояснить дело с братом Арецием.

Командор удивлённо посмотрел на капрала-адъютанта. Резанов невольно подтянулся, хотя и без того стоял по стойке смирно.

— Поясните?

— Пан командор, посудите сами. Тихий, богобоязненный монах, за пять лет ни разу не выходил за стены обители, и вдруг — побег.

— Соблазнился золотом, — пожал плечами Брунцвик.

— Настолько, что не попытался в тот же день забрать дочь и покинуть Прагу? Под вечер он, ещё в рясе, пересёк мост и оказался на правом берегу. Раздобыл новую одежду. Допустим, не успел до закрытия ворот — но что мешало уйти на следующее утро? В город и из города проходят за день сотни людей. На крайний случай можно было разжиться зельем, меняющим внешность. Но брат Ареций оставался в Праге, где-то провёл ночь на первое июня, а вечером второго зачем-то пришёл в трактир в Эмаузах. Должна быть некая причина, и серьёзная, чтобы он пошёл на такой риск, пан командор.

— Допустим, — задумчиво кивнул рыцарь, рассеянно вглядываясь в огонёк свечи у себя на столе.

— Кроме того, кто-то ведь сообщил преследователям о случившемся. Кто-то из самого Страговского монастыря передал нашим «кладоискателям» информацию о том, что дублет нищего оказался у брата Ареция, и что брат Ареций покинул обитель.

— Не обязательно, — мотнул головой Томаш.

— Тогда как они узнали, что золото перешло к монаху, пан командор?

— Думаю, при помощи ларца, оставшегося от клада. Того самого, который вы положили в могилу.

— Такое возможно, пан командор? — нахмурился Макс.

— Вполне. Те, кто произвёл первый сеанс некромантии, прекрасно знали, что именно они ищут. Скорее всего, сам сеанс был ещё утром первого июня. Может быть, даже до открытия городских ворот — если кладоискатели ночевали за стенами.

— И всё-таки, человеческий фактор… — начал капрал-адъютант, но командор предупреждающим жестом поднял руку:

— Человеческий фактор я исключаю лишь потому, что хорошо знаю своего брата. Он не допустил бы, чтобы в монастыре были люди такого склада — способные шпионить для кого-то, предавать своих.

Резанов хотел было заметить, что любого можно обмануть, но счёл за лучшее не спорить с начальством. Однако упоминание настоятеля напомнило ему ещё кое о чём:

— Пан командор, мне необходимо узнать, как брат Ареций попал в обитель и кем он был до принятия пострига. В частности, за что ему отсекли ухо, в каком колдовстве его обвиняли и что стало с его семьёй — раз у него была как минимум одна дочь.

Томаш задумчиво потёр подбородок.

— Пан командор, прошу, помогите уговорить отца Варфоломея рассказать всё, что он знает. Я уважаю тайну исповеди, но время работает против нас. И прошу, позвольте мне разыскать дочь брата Ареция. Если эта ниточка нас ни к чему не приведёт… Но мы хотя бы попытаемся.

— Вы сами сказали, что время работает против нас, пан Резанов, — проговорил рыцарь. Потом вперился пронзительным взглядом в парня и деловито осведомился:

— Сколько времени вам нужно?

— Ещё только день, — быстро ответил тот. — У меня есть, кого расспросить о Подскали, и, надеюсь, это даст результат.

— Ваш источник?

— Нет, пан командор. Служанка в доме моего тестя.

— Хорошо, — Брунцвик хлопнул ладонями по столешнице, словно подытоживая их разговор, и поднялся из кресла. — Мне не больше вашего, паны стражники, хочется признавать себя проигравшим. Но один день, ни минутой дольше, слышите? Сейчас можете отправляться спать. Пан Резанов, вы намерены ночевать в казарме или у себя?

— Если я не понадоблюсь, то у себя, пан командор, — растерялся Максим.

— Не понадобитесь. В таком случае будьте у ворот Страговского монастыря к окончанию утрени. Дело щекотливое, так что лучше мне самому побеседовать с отцом Варфоломеем.

Максим осторожно прикрыл за собой входную дверь и дважды повернул ключ в замке. Потом прислушался. В доме, казалось, давным-давно все спали, и парень нерешительно замер, прикидывая, успеет ли он рано утром — а точнее, через каких-нибудь три часа — побеседовать с Иренкой, да ещё удастся ли получить от неё необходимую информацию. Он нередко слышал, что на Подскали живёт свободолюбивый народ, не жалующий представителей любой официальной власти, и справедливо полагал, что обитатели Шварценбергского острова в этом плане не сильно отличаются по характеру от своих соседей.

В кухне что-то едва слышно звякнуло, и стражник, уже было собравшийся шагнуть к лестнице, снова замер, прислушиваясь. Через секунду приглушённое шуршание подтвердило, что кто-то всё-таки ещё не спал.

Макс осторожно прошёл к кухонной двери, стараясь ступать как можно тише. Он и сам бы не смог толком сказать, зачем крадётся, но в «час духов», с двух до трёх пополуночи, было явно поздновато для работ по дому — и, пожалуй, рановато для хлопот с завтраком. На кухне послышались лёгкие шаги, а затем едва-едва различимые звуки: кто-то тихонько напевал себе под нос песенку.

Резанов осторожно постучал, за дверью раздался приглушённый вскрик и звон упавшей на каменный пол ложки. Потом торопливые шаги приблизились, тяжёлая створка, скрипнув на петлях, отворилась — и перед капралом-адъютантом предстала Иренка в своём обычном платье, но с повязанном на голове белым платком и в широком фартуке. И платок, и фартук были перепачканы мукой, а на столе дожидалась кухарки широкая миска с тестом.

— Ох, пан, ну и напугали вы меня! — девушка улыбнулась, и в глазах её мелькнул уже знакомый Максиму озорной огонёк, каждый раз наводивший парня на мысли о том, что вилы всё-таки в чём-то родня суккубам.

— Простите, пани. Куховарите?

— Булочки к завтраку, — девушка повела рукой. — Пани Эвка ведь любит булочки с изюмом, мне хотелось её порадовать.

— Спасибо, — улыбнулся Макс. — Пани Иренка, это хорошо, что я вас застал ещё не спящей.

— В самом деле? — в голосе вилы прозвучало удивление.

— Мне нужно кое о чём вас спросить. Скажите, не знаете ли вы на Подскали пожилую женщину, у которой была бы на воспитании или под присмотром девочка?

— Простите, пан, но это очень уж неопределённо, — пожала она плечами. — Мало ли в наших местах таких женщин.

— Фамилия этой женщины должна быть на «Ма».

— На «М»?

— Нет, именно начинаться на «Ма».

— А сколько лет девочке?

Макс растерянно запустил пятерню в волосы.

— Понятия не имею, — наконец признался он. — Но, возможно, что живёт она у своей опекунши последние пять лет.

— Как её зовут?

— К сожалению, не знаю.

Иренка вернулась к столу и с равнодушным видом вновь принялась вымешивать тесто.

— Простите, пан, что-то мне никто в голову не приходит.

Максим, собиравшийся уже пожелать спокойной ночи и отправиться спать, неожиданно для самого себя шагнул к служанке и положил ладонь поверх тонкой кисти, державшей ложку. Вила вздрогнула, словно парень её ударил, и подняла на стражника настороженный взгляд. Макс, не понимая, откуда в нём взялась эта уверенность, сказал:

— Неправда.

— Пустите, — девушка отдёрнула руку, но Резанов и не пытался её удерживать. Мгновенного прикосновения хватило, чтобы почувствовать: кожа вилы холоднее льда.

— Почему вы не хотите назвать мне эту женщину? — капрал-адъютант скрестил руки на груди.

— Потому что хватит ей и тех страданий, что уже пережила! — яростно полыхнула на него глазами Иренка. — И было бы ещё за что страдать!

— Что-то я не понимаю — с чего это вы решили, что я принесу ей страдания?

— С того, что встреча с властями обычно добром не заканчивается, — поджала губы девушка, но тут же, смутившись, прикрыла рот ладонью.

— То есть вот как вы на меня смотрите? — с деланным равнодушием вскинул брови Макс. — Как на бездушного исполнителя императорских приказов?

— Я не…

— А я-то наивно полагал, что в Золотой Праге хотя бы ночная вахта избавлена от таких предрассудков. Что уж нашу-то работу ценят.

— Пан, я…

— Благодарю. Приятно узнать, что о нас думают не домашние и не друзья, а просто пражане.

— Простите, пан, — Иренка, явно расстроенная, теперь нерешительно покусывала нижнюю губу. — Я вовсе не то имела в виду! Все уважают ночную вахту! Но ведь чиновники из ратуши — другое дело.

— Крёстный моей жены — третий секретарь императорской канцелярии, — напомнил Максим.

— И понятия не имеет о том, как ведут себя его подчинённые самого мелкого ранга, — снова яростно взвилась Иренка. — О том, что творится в судах. Как поступает дневная стража — не все, конечно же, но многие! — когда в их руки попадает какой-нибудь бедолага, с которого можно поиметь выгоду. Разве я не права? Скажите? Разве такого нет в Золотой Праге? Или вы никогда этого не видели?

Макс растерянно моргал, слушая эту тираду.

— Почему, видел… Правда, у себя… ну, там, откуда я родом.

— В вашем мире, — кивнула, успокаиваясь, вила, которой, похоже, было прекрасно известно, кто такой капрал-адъютант. — Люди, нелюди — природа ведь всё равно одна, и те, у кого не душа, а душонка, вечно норовят испортить жизнь другим.

— Но я-то тут при чём? — развёл руками парень.

— Зачем вам эта женщина и девочка, которую она воспитывает? — спросила Иренка, впиваясь в собеседника взглядом чёрных глаз — никакой радужки, только огромный зрачок в белоснежном обрамлении.

— Возможно, они имеют какое-то отношения к нашим розыскам.

— Каким?

— Тех, кто виноват в неожиданно наступившей зиме.

— С чего вы это взяли?

— Ни с чего, — тяжело вздохнул Максим, присаживаясь на край стола. — Просто это последняя ниточка, которая у нас осталась.

— А если она ни к чему не приведёт? — продолжала расспросы вила.

— Тогда придётся подключить тех самых чиновников, которых вы так не любите, — он не смог сдержать лёгкую нотку иронии в голосе. — И дневную стражу. И надеяться, что это даст результат. Хотя лично я сомневаюсь.

— Почему?

— Потому что когда в дело окажутся вовлечены десятки участников, велик риск, что слухи о розысках дойдут до тех, кого мы ищем. И розыски закончатся ничем.

— И зима не уйдёт, — задумчиво закончила Иренка, снова покусывая нижнюю губу.

— Не уйдёт.

Девушка протянула руку к миске, ещё несколько раз перемешала тесто.

— Вы в самом деле не собираетесь их арестовывать? — спросила она.

— Зачем? — искренне удивился Макс. — Я всего лишь хочу задать несколько вопросов. И предостеречь.

— Предостеречь?

— Если наши подозрения верны, им может угрожать опасность. В любом случае, они имеют право знать.

— О чём?

— А вот этого, простите, пани, я вам не скажу, — нахмурился парень, снова поднимаясь на ноги. — В конце концов, это служебная тайна, да и вы не хотите мне помогать.

— Чем вы можете поклясться, что им не будет вреда? — вдруг спросила вила. Капрал-адъютант, опешивший от такого вопроса, поглядел влево, потом вправо, будто отыскивая между печью, столом и кухонной утварью подходящий для клятвы предмет.

— Даже не знаю… Чем у вас принято клясться? Своей честью?

Девушка тихонько фыркнула.

— Он может поклясться самым дорогим, — раздался от двери тихий серьёзный голос. Эвка переступила порог, кутаясь в вязаную шаль, и встала рядом с мужем, который, полуобернувшись, растерянно смотрел на неё. — Давай, Макс.

— Что?

— Жизнью нашего первенца.

— Ты с ума сошла⁈ — в голосе парня смешались ужас, гнев и шок. Жена несколько раз моргнула, будто преодолевая желание заплакать. Резанов торопливо обнял её, прижал к себе и, уткнув лицо в волосы, забормотал:

— Эвка, солнышко, прости… Но как же я могу? Это же не клятва, а жуть какая-то…

— Это самая честная клятва, — спокойно заявила дочь водяного. — И я знаю, что ты говоришь правду, и не желаешь зла этим людям. Значит, и клятву ты ни за что не нарушишь.

— А присяга? — с горечью спросил он, вспоминая, как торжественно приносил присягу, когда именным указом императора получил своё первое повышение в ночной вахте — нынешнее внеочередное звание капрала-адъютанта.

Плечи Эвки чуть шевельнулись. Потом жена высвободила руки из-под шали, и в свою очередь обняла его.

— Присяга это присяга. А совесть это совесть, — только и сказала она.

— Клянётесь, пан? — нерешительно поинтересовалась из-за спины Максима Иренка.

Стражник судорожно сглотнул, чувствуя, как всё нутро сводит от страха перед последствиями такой клятвы. Ему ещё не доводилось сталкиваться с тем, что может значить подобное обещание в мире грёз, но Резанов подозревал, что ничего хорошего клятвопреступнику — а тем более обладающему даром могущества — не светит. Да, он в самом деле не собирался никак вредить дочери брата Ареция и её неведомой опекунше, но что если, к примеру, командор захочет расспросить их лично, и потребует доставить в кордегардию? Будет ли одно это нарушением данной клятвы? Придётся выбирать между присягой и совестью? Да вдобавок ставить на карту жизнь ещё не родившегося ребёнка?

Макс прерывисто вздохнул, и почувствовал, как ладони Эвки сильнее обхватили его спину, будто подбадривая. Парень мягко высвободился из объятий жены и повернулся к виле:

— Клянусь жизнью своего первенца, — капралу-адъютанту померещилось, что свет свечей в кухне на мгновение померк, а на глаза словно упала плотная тёмная пелена, — я не желаю зла ни этой женщине, ни девочке, и хочу встретиться с ними лишь для того, чтобы задать несколько вопросов.

Иренка кивнула. Максим почувствовал, как ладонь жены стискивает его ладонь, но не мог заставить себя посмотреть Эвке в глаза. Ему казалось, что на плечи только что взвалили непомерный груз, и теперь вплоть до того момента, когда малыш родится, «пан Максимилиан Резанов» не будет знать ни секунды покоя.

— Это старая пани Магерова, — заговорила служанка, нервно потирая руки. Она явно была не до конца уверена в принятом решении, и теперь пыталась справиться с волнением. — Она живёт на Подскали в домике «У зелёного сома». Её воспитанницу зовут Элишка, ей сейчас десять лет.

— Как девочка попала к пани?

— Я в точности не знаю, но говорили, что это дочка какой-то её дальней родственницы. Сама родственница вроде бы умерла. Если не ошибаюсь, мать девочки звали Злата.

— А отец?

— А про отца вообще никто ничего не упоминал.

— Вы сказали, что пани Магерова и так достаточно страдала. Что это значит?

— Её мужа убили во время восстания в сорок седьмом. Младшего сына забрали в солдаты, он погиб в последней войне с турками. Старший сын утонул ещё маленьким мальчиком, в омуте под Вышеградской скалой. Элишка — единственная её радость и утешение, — Иренка замялась, и вдруг выпалила со смесью недоверия и надежды:

— Вы правда думаете, пан, что это поможет вернуть лето?

— Я надеюсь, — ответил Максим, снова прижимая к себе жену. — Очень надеюсь.