Костёр и Саламандра. Книга третья

27

Ричард в ту ночь ничего особенно весёлого не рассказал.

— В столице совсем худо, — говорил он, сидя на пороге часовни и глядя в ночное небо. — Грустней всего, что мы, конечно, ничего успеть-то не можем, леди Карла. Там за день накуролесят — ночью не разгрести… не поле боя, нет раненых. Одни трупы. Ладно там — у Хаэлы особняк рядом с площадью Роз, с ажурными такими балкончиками… так всех её челядинцев, алхимиков её, переписчиков, которые в библиотеке рецепты, говорят, искали чернокнижные… всех развесили на этих балкончиках… Дверь суриком залили — вроде как кровью. На окнах понаписали ругательств — тоже суриком. Но то — Хаэла.

— Хочешь сказать, не у одной Хаэлы? — спросил Клай.

— Маршал Норфин, говорят, с её же балкончика разговаривал с народом, — мрачно сказал Ричард. — Что, мол, король Рандольф был упырь, королева Ларда, наследник, другие дети, вдовствующая королева — всё, мол, упырьё. Кровь у людей пили, служили аду. А толпа внизу прямо орала: «Упыри! Упыри! Смерть им всем!» Жандармы кое-какие вещички Хаэлы притащили, показывали людям. Человеческие головы сушёные, руки сушёные… Серую тварь в банке… люди блевали, орали… Во всех газетах светокарточки: маршал Норфин, а рядом жандарм с головой, через которую атласная ленточка продета…

— Они все теперь охотятся за чернокнижниками? — спросила я. — Да?

— Они — за чернокнижниками, — кивнул Ричард. — А чернокнижники огрызаются, насколько хватает духу. Среди них ведь и с Даром попадаются, что бы об этом ни говорили… Я слыхал, один положил жандармов, что за ним пришли, человек десять — и смылся, ищут. В итоге теперь они сперва стреляют, потом разбираются…

— Охо-хо… — пробормотал Авис. — Жуть-то какая…

— Это среди людей, — сказал Ричард. — Но и в Сумерках не плоше того. Мы все понять не можем, куда подевался Эрнст — и с ним его обращённые, самые близкие. Все, что с Хаэлой были связаны. Вы ж понимаете, друзья дорогие: я всех чувствую, мы вообще, сумеречный люд, своих чувствуем. А тут… даже прислушиваться… жутко. Будто в полную темень они ушли, но не окончательно. Всё равно как за углом стоят, ждут чего-то.

— Никогда о таком не слышала, — призналась я.

— Это да, — сказал Клай мрачно. — Это новое и нехорошее.

— Нехорошее, — подтвердил Ричард. — Сумерки вроде как раскололись. Аж больно. У вас-то, на побережье, ещё ничего, а у нас… и живой день словно больной, и Сумерки больные. Пока только в столице, но ведь не надолго же… Непременно, я так полагаю, по всему Перелесью разойдётся, а то и Заболотье с Девятиозерьем захватит. Всё адом пропитано насквозь.

— Ты только не думай, что мы уйдём домой, и всё, — сказала я. — Мы поможем, чем сможем, Ричард.

Он только вздохнул.

— Да что, леди Карла, дорогая… война-то кончилась, теперь всякий о себе печётся. Небось, у вас и дома будет дел целый воз…

Я возмущённо замотала головой, а Клай сказал спокойно, грустно и очень здраво:

— Ты же понимаешь, Ричард: это даже не перемирие. Это так… передышка между боями. Скорее всего, ненадолго. А потому очень важно, чтобы мы с тобой были на одной стороне.

— А мы и так на одной, — Ричард устало улыбнулся. — Мы, значит, — и ад. Маршал Норфин вряд ли попадёт на адскую сторону… так что теперь уж невесть кто в мире живых начнёт драчку с адом, значит, в союзниках. Не Святая Земля же. Эти ни в жизнь не ввяжутся.

— Как знать, — сказал Клай. — Вампиры, я слышал, будущее предсказывать не умеют — и я не возьмусь.

Клай и Ричард тихонько проговорили, я думаю, целую ночь. Я сама не заметила, как заснула, — а проснулась в часовне, на давным-давно знакомом тюфяке, под той самой плащ-палаткой. За крохотным окном брезжил серенький рассвет. Авис заваривал травник — и по всей часовне пахло пряными травками и мёдом.

— Доброе утро! — сказала я громко, чтобы все услышали.

И на меня немедленно напрыгнула Тяпка, а за мою занавесочку вошёл Клай с большим пакетом.

— Доброе утречко, леди-рыцарь, — пропищал он фальцетом. — Это я, ваша камеристка. Государыня прислала за вами мотор и вот эти тряпочки. Разъезды верхом на костяшках прекращаются до особого распоряжения: вас ждёт дворцовый протокол, моя бедная леди.

— Злыдень! — фыркнула я. — Злорадствуешь?

— Разве что самую малость, — ответил Клай невозмутимо. — Потому что ты поедешь в моторе, а не со мной, и потому что тебе форма идёт. Ты в ней…

— Что я в ней?

Я развязала ленточку. Платье было зелёное, правильно зелёное, без кринолина, коротенькое — новая мода, подумала я. Мода военного времени. И чулки, и нижняя рубашка, и панталоны, и туфельки. И мой черепаховый гребень.

— Ты в ней моя, — сказал Клай.

— А без неё я чья? — спросила я с досадой. — У меня волосы, наверное, до сих пор воняют адом.

— Это неважно, — сказал Клай. — У нас просто такая работа.

— Твоя работа — моя камеристка, ты сам сказал, — сообщила я. — Вот и приступай, раз меня ждёт дворцовый протокол. Помоги мне зашнуроваться.

— На этом платье же шнуровка спереди, — удивился Клай.

— А какая разница? — хмыкнула я.

Ладно, мы оба понимали, что это всё совершенно неправильно. И Клай не мог меня поцеловать, зато я могла. И он был привязан на два Узла, поэтому вообще не должен бы ощущать мои поцелуи, но…

— Между прочим, мы в часовне, — сказал Клай.

— Ну и что? — удивилась я. — Таким тоном сказал, будто мы здесь демона вызываем.

— То есть тебя вообще ничего не смущает? — удивился он в ответ. — Наставник Авис за занавеской, например?

Это я забыла. Чуть не сгорела от смеси Дара и смущения — и вывернулась у Клая из рук. Начала одеваться так быстро, будто сама была солдатом, поднятым по тревоге. Никакая я не монахиня, ни тёмная, ни светлая. Я — некромантка.

И, как все некроманты, сумасшедшая. С вывихом и креном. И влюбляться я, видимо, всё-таки умею. В мёртвых.

И Клай — тоже некромант. Мы друг друга стоим.

Он мёртвый. Он фарфоровый и каучуковый. Его руки — это металл и кости. Ладно бы я любила бы лишь его душу — но я ведь люблю и его искусственное тело, которое помогала собирать по частям. И фарфоровую маску, которую сама лепила.

Сумасшедшая.

А его всё это и не смущает. И более того: Клай тоже некромант. И его это тоже цепляет, потому что он тоже псих ненормальный, что было понятно с самого начала.

Потом я пила травник с Ависом, у которого было прекраснейшее расположение духа, а Клай сидел на подоконнике и смотрел, как я пью травник и ем рыбный пирог. Смотрел, как дилетант из клуба живописи — на модную картину: ах, просто глаз не отвести!

— Ещё стихи почитай, — хихикнула я, просто не выдержала.

— Да запросто! — Клай переплёл пальцы, закатил глаза и выдал патентованным тоном светского франтика: — Вы такая манэрная, вы такая истомная…

— Почему все фарфоровые — как люди, а ты — как зараза?! — закричала я.

— Прости, леди-рыцарь, — сказал Клай смиренно. — Видимо, я просто счастлив, а потому хочется прыгать и скакать. Я больше не буду.

— Вот интересно! — возмутилась я. — А кто будет?

— А можно я вас обвенчаю, дети Божьи? — спросил Авис.

— Нет! — тут же сказали мы слаженным дуэтом.

— Карла продала семейное счастье, — со вздохом сказал Клай. — Мы уже пытались надуть судьбу… хотели Долику и Дорина забрать себе… Но вот видишь, святой человек: нельзя нам детей, даже чужих детей забрать — и то нельзя. И рисковать Карлой я не могу. И вообще — я же мёртвый. Я просто её фарфоровый ослик — и только, — и покачал головой, вперёд-назад.

— Думаете, это грех, наставник Авис? — спросила я.

Взяла руку Клая и лбом ткнулась в холодную ладонь. Кости и металл.

Моё.

— Не знаю, милое дитя, — сказал Авис грустно. — Помоги вам Господь.

Перед тем как уйти, мы с Клаем собрали мою пропитанную адом форму и сунули её в печь. Поверх галифе я положила алую куртку Хаэлы. Авис зажёг от лампады лучинку, шевеля губами, — наверное, просил Бога всё тут очистить — и поджёг грязные тряпки.

И мы снова учуяли, как пахнет адский дым. Авис распахнул дверь на двор — и мерзкий запах дыма смешался с запахом мелкого холодного дождя. Я стояла на пороге и пыталась понять: почему же дождь, когда должно вовсю сиять солнце — в честь нашей победы?

Что же небеса оплакивают?

Туфельки казались совсем невесомыми после кавалеристских ботинок. И я поняла: стоит наступить в лужу — тут им и конец. Клай тоже понял — по-своему: накинул на меня плащ-палатку, а потом сгрёб и поднял.

И нёс до мотора на руках. Фарфоровый и бронзовый воин.

Я даже не попыталась возмущаться.

Дипломатов мы, кажется, слегка шокировали. Или не слегка. Зато здорово порадовали кавалеристов, живых и фарфоровых. Валор открыл передо мной дверцу мотора с нашей прибережской короной, я уселась рядом с ним и с мессиром Вэгсом, Тяпке было тесно, она крутилась и вертелась у нас в ногах, Вэгс отодвигался и отодвигался — и в конце концов мы с Валором устроили мою собаку на коленях.

Сыпал дождик, мелкий и серый, как пыль, и газетёры паковали светописцы и прочее оборудование. Только Ликстон ещё успел несколько раз щёлкнуть Ланса — в обнимку с фарфоровыми кавалеристами, рядом с костяшкой, с весёлой и злой улыбкой. Ликстона, кажется, беспокоил только пасмур: вдруг для карточек недостаточно света, даже со вспышкой. Этот ушлый тип как-то ухитрялся не бесить наших прибережцев. Даже Ланс перекинулся с ним парой слов — с другими газетёрами, а тем более с дипломатами, он по-прежнему не разговаривал.

Кавалеристы строились в походный порядок. И Ильк лихо, как другой фарфоровый красавчик когда-то давным-давно, свистнул и запел:

Клай и кавалеристы подхватили припев — и Ланс с ними. Я только удивилась: когда он успел выучить слова! А Шкилет вскинул череп, будто хотел заржать, — и я подумала, что было бы очень забавно уговорить Фогеля вставить Шкилету такой же органчик, как Тяпке. Пусть ржёт, ему, наверное, будет радостно.

Клай весело махнул мне рукой. Я бы тоже должна была радоваться, но проклятущий дождь доломал меня, душу накрыло серой тоской. Вместо того чтобы весело ждать встречи с Виллеминой, я думала о том, как ей было холодно и одиноко все эти дни… о том, как водяная пыль сеется на адский пепел, как дождь сыплется на останки наших несчастных огнемётчиков… о Триксе, о близнецах, о потерях, про которые я ещё не знаю.

Кто из наших друзей ещё погиб…

Живой водитель не гнал мотор, как любили гонять фарфоровые, — мы ехали, по моему ощущению, слишком медленно. Я прислонилась лбом к стеклу, гладила Тяпку, задремавшую у нас с Валором на коленях, слушала, как Валор толкует Вэгсу о необходимости сумеречной защиты, — и мне хотелось в седло к Клаю, или хоть к Ильку.

Несмотря на дождь.

Когда весь наш торжественный кортеж выехал на большой проезжий тракт, ведущий на запад, нам встретились идущие к Жемчужному Молу войска. Междугорские тяжеловозы, тёмные и блестящие под дождём, тянули пушки, а по мокрой дороге молодцевато маршировали солдаты. Радостно махали руками некрокавалеристам, наши парни отвечали им таким же дружеским и весёлым приветствием.

А я думала: зачем они туда идут? Ведь Перелесье должно вывести оттуда войска?

Кто-то снаружи закричал: «Драконы! Драконы!» — и перелесские кавалеристы потрясённо заорали на разные голоса. Я удивилась, подумала, что выходит странно: на нашей старой базе драконы и не вышли, и вообще не показывались людям, а на полпути к столице, значит, вдруг форсят… Но долго размышлять не пришлось.

Это были не те драконы.

Они низко опустились, качая крыльями, как у них полагается приветствовать жалких существ, что ходят по земле, — и даже в пасмурном небе, в пелене дождя, полыхнула яркая медь. Это были южные драконы.

Мало того: это были мёртвые южные драконы.

Мой старый дружок Лаурлиаэ — и, видимо, ещё один бедолага, давший опрометчивую клятву и погибший в нашем небе. Фогель научился поднимать драконов, подумала я. И если я когда-то верно поняла и аглийе, и Далеха — эти ребята теперь наши, совсем-совсем наши. Гвардейцы Виллемины.

Может, поэтому они нас встречают.

Серебряные междугорцы, наверное, улетят, как только станет понятно, что война закончена. А вот эти — останутся.

Знак?

— Что это за… ужас? — вполголоса спросил Валора Вэгс.

— Никакого ужаса, дорогой граф, — сказал Валор невозмутимо. — Я ведь не так уж и ужасен, верно? Вот и они — фарфоровые аглийе, только и всего. Наши товарищи и союзники.

Вэгс содрогнулся и попытался скрыть это любезной улыбкой. Взял себя в руки за время пути.

Когда мы въезжали в столицу, неожиданно распогодилось. Дождь перестал, даже солнечные лучи пробились сквозь облака. Я опустила стекло — и в мотор ворвался ветер, очень свежий, пахнущий дождём и морем. Мостовые были ещё темны от влаги, блестела мокрая зелень — нас встречала заплаканная, но улыбающаяся столица: все, от портовых мальчишек до почтенных дам, глазели на кортеж и махали нам вслед. Девушки-цветочницы бросили нашим кавалеристам букетики фиалок, а за ними — и другие горожане.

Дарили цветы фарфоровым воинам. Лансу и Майру, гарцевавшим на костяшках словно по плацу на параде, поймавшим цветы с небрежным изяществом. Клаю и Ильку, другим парням со сколами и трещинами на закопчённых лицах. Бросали мальвы и фиалки на капот и крышу мотора с прибережской короной.

Перелесцы как-то стушевались, оказавшись внезапно позади всех, и уж совсем в хвосте плелись мотопеды, скинув скорость, треща и рыча, как раздосадованные звери. Я подумала, что весь город сейчас явственно видит, кто тут победитель.

На площади у Дворца нас встретил гвардейский караул — и встретить вышли Раш, Лиэр, Норис, Андор и какие-то мессиры… не то чтоб миродержцы, но явно миротворцы, в роскошном штатском, очевидно из дипломатического корпуса.

Жейнар, в жандармской форме и золотых очках специального назначения, поломал весь этикет, рванув вперёд, чтобы придержать стремя Лансу.

— Сестра говорила, пусть хоть фарфоровый придёт!

Ланс доломал церемонию, спрыгнув с коня, — и они обнялись, наши названые братья. А из-за спин мессиров миротворцев вдруг выпорхнула Мельда, которой явно не полагалось здесь быть, — и раньше, чем кто-то успел среагировать, Ланс и Жейнар обняли её тоже.

Из-за Жейнара выглядело очень семейно. Мельда, светясь так, будто внутри неё целое солнце горело, прицепила мальву к погону Ланса.

Раш смотрел на них и улыбался: у него очень явственно отлегло от сердца.

— Ну вот, видишь — пришёл не фарфоровый, — сказал Ланс.

Он хотел поцеловать Мельду, но она смутилась, отвернулась — и Ланс попал в скулу рядом с ухом. И Жейнар хихикнул.

Норис сам открыл дверцу мотора и подал мне руку.

— Привет, Норис! — радостно сказала я.

Он широко улыбнулся. А я вдруг поняла, — и по его лицу, и по улыбке — как страшно он устал за последнее время. И я не стала спрашивать про Броука: ясно, что его тут нет потому, что нет ни одной свободной минуты.

— Прекраснейшие мессиры! — возгласил перелесцам дипломатический господин с белой гвоздикой в петлице. — Государыня примет вас в пять часов пополудни, а пока соблаговолите следовать за мной. Вам необходим отдых.

Так он забрал Вэгса со свитой, но их газетёры сделали вид, что отправятся отдыхать с солдатами. Явно надеялись улизнуть и всё хорошенько рассмотреть.

— Леди Карла, дорогой Валор, мессир Клай, мессир Майр, — весело сказал Раш, — вас ждут.

И я, совершенно уже не в состоянии блюсти церемонии, будь они неладны, проскочила вперёд, взлетела по лестнице — и Виллемина поймала меня в объятия.

Я сгребла её в охапку, мою Вильму, тёплый фарфор, родной запах фиалковой воды и леденцовый запах клея, сестру мою — и изо всех сил постаралась не разреветься навзрыд. А она смотрела мне в лицо — и её глаза сияли, и лицо светилось, и не было в ней ничего от куклы.

— Ты привезла мне мир, — шепнула Вильма. — И спасла страну. Я всё знаю, милая моя девочка. Я знаю, что нет достойной тебя награды. Я перед тобой в долгу — и Прибережье тоже.

— Ты несёшь вздор, ваше прекраснейшее величество, — сказала я. — Мы с тобой должны были победить и победили. Я и ты. Я ведь тоже всё знаю.

А Тяпка всунулась между нами, как всегда, и Вильма погладила её нос.

— Удивляюсь, как я не умерла с тоски, — сказала моя королева. — И от ужаса. Я не смогла спать ни минуты в ту ужасную ночь… но всё это пустяки — важно, что ты вернулась. Я хочу смотреть на тебя, в идеале — тебя кормить, слушать твои новости и рассказывать свои, милая, чудесная, самая лучшая на свете Карла, победительница ада! Но пока придётся кратко, только самое главное.

— А что самое главное? — спросила я. Я держала Вильму, и у меня отлегало от сердца.

— Самое главное — это письмо от его прекраснейшего величества, моего августейшего брата и коллеги, — хихикнула Вильма. — От Майгла Святоземельского. Это хорошая новость?

— Ого, — мне тоже захотелось хихикнуть. — Смотря что в письме.

Вильма мечтательно махнула ресницами. Кукла или нет — она была лучше всех.

— Лучезарный и благой государь выразил уверения в совершеннейшем почтении и преданности, — сказала она весело. — Целует мои руки — фигурально, потому что, увидев их наяву, сбежал бы с воплями, я полагаю. Клянётся, что чудовищные события в Перелесье и его приводят в ужас, уверяет, что косвенное участие Святой Земли в войне на стороне Перелесья было непростительной и непоправимой ошибкой. Предлагает денег, — и тут Виллемина расхохоталась. — Заём! Огромный! На пятьдесят лет! На восстановление моей прекрасной страны, вставшей на пути ада! Он слишком здорово держит нос по ветру для благого, верно?

— Ничего себе! — восхитилась я. — Как это у них так выходит, у святоземельцев?

— Наверное, он советовался с Иерархом, — сказала Вильма. — И Иерарх дал ему хороший совет: быстренько мириться со мной, чтобы Святой Земле не пришлось посылать армию по зачумлённым и затопленным адом землям Перелесья. Чтобы им не пришлось сцепиться с нами — с нашей уже проверенной в боях фарфоровой гвардией, например. А может, они ещё получили весточку от островитян.

— А что с великим государем Жангором? — фыркнула я. — Перехотелось топить наши корабли и жечь наши города? Чего ради?

Вильма потёрлась тёплой фарфоровой щекой о мою, обняла меня — и мы пошли в нашу любимую гостиную. Моя королева была права: сколько же можно стоять на лестнице!

— Как мне не хватало тебя, сестрёнка! — мурлыкала Вильма. — Моя душа облекается божественным покоем, когда я слышу, как ты фыркаешь! А великому государю Жангору впрямь перехотелось: мы методично уничтожаем его флот. На море Прибережье всегда немало стоило, а сейчас и вовсе — с нашими союзниками-русалками!

Мы так в обнимку и уселись на наш любимый диван — и Тяпка немедленно забралась туда же. И явдруг учуяла, что Тяпка припахивает адом, — её надо бы отмыть и почистить. Взяла её голову, принюхалась — и смутилась ужасно.

— Это неважно! — догадалась и рассмеялась Виллемина. — О нет, это важно! Важно, что вы с Тяпкой принесли сюда запах этого страшного дыма. Так я лучше понимаю, через что вы прошли, дорогие.

Тяпка немедленно полезла к ней лизаться и тыкаться, а я напомнила:

— Уничтожаем флот?

— Ну да, — махнула рукой Вильма. — Пока они гоняются за лунными корабликами Далеха и пытаются как-то бороться с таким же призрачным подводным флотом, — второй подводный корабль уходит в поход только на будущей неделе — совершенно обычные наши моряки гоняют их по Благим Водам, как акулы — косяки серебрянки. И русалки ждут их на рейдах, в наших портах и даже в их собственных портах! О, сколько шуму было, когда на столичном рейде у них взлетел на воздух линкор «Добрая надежда»! Вместе с их надеждами отобрать у нас морские пути!

— Вид у тебя пиратский, — рассмеялась я.

— Я живу на побережье! — радостно сказала Вильма. — Приходится соответствовать!

И тут в гостиную заглянула Друзелла — я немедленно поняла, что по ней очень скучала тоже.

— Государыню ожидают в Жемчужной столовой, — сказала Друзелла, улыбаясь. — И леди Карлу. Прошу прощения.

— О да! — воскликнула Виллемина. — Не годится сидеть здесь и болтать с голодной сестрёнкой, когда друзья, тоже голодные, наверняка нетерпеливо ждут. Пойдём, дорогая!

— А почему в Жемчужной? — спросила я. — Ты же там не любишь?

— Чтобы не мешать нам с тобой болтать на лестнице, — объяснила Виллемина невозмутимо. — Милая Друзелла сберегла мне несколько драгоценных минуток. Но впрямь пора!

И мы ушли в Жемчужную столовую, нежно-серую и серебряную, всю в старинных зеркалах и и серебряных, с перламутровыми подвесками, бра эпохи государя Эрвина. Там нас впрямь ждали все наши друзья и коллеги, живые и фарфоровые — по мне, для полной радости не хватало только вампиров.

И встали, приветствуя Виллемину. Раш с детьми, Ланс, Валор и Клай, Преподобный Грейд, улыбающийся до ушей Ольгер и Далех, сияющий, как надраенный медяк, Далех, рядом с которым два фарфоровых дракона смотрелись словно верная свита, Норис, уставший, но весёлый — и, вот невероятно! — Броук!

Вот тут у нас и случился тот самый обед, о котором я мечтала изо всех сил почти с начала войны. Тот самый обед, где обмениваются новостями, теми новостями, которые душе уже давным-давно были нужны, как вода в жару — до мучительной жажды.

Мои любимые лица… Валор в сюртуке с хризантемой, в роскошном парике с чёрным бантом — с разбитым глазом и тенью адского дыма на фарфоре лица. И Клай — в парике, и все трещины и сколы его фарфоровой маски уже кажутся родными чертами. И Раш — с явственной сединой и в чёлке, и на висках, и с глубокими морщинами, которых раньше не было, зато глаза светятся. И Ланс с Мельдой сидят рядом, касаясь друг друга локтями, а Жейнар хихикает, будто думает про них «жених и невеста», хоть они уже муж и жена давно. И Далех, у которого чёрные круги под глазами, а физиономия всё равно лоснится. А Грейд кажется совсем невесомым стариком — зато улыбается веселее всех.

И Броук, который, кажется, и не изменился совсем, такой же маленький, серенький… только сутулится сильнее… не в жандармском мундире, а в сюртуке.

И разговор такой бестолковый, с темы на тему, потому что сказать-то надо так много…

— Нам совершенно необходимо обменяться новостями! — весело сказала Виллемина. — Тем более что новости не так уж и плохи.

— Надо было заманить на этот обед мессира маршала, государыня, — сказал Ланс с этакой многообещающей ухмылочкой. — Ух-х бы обменялись!

— Помилосердствуйте, дорогой Ланс! — рассмеялась Вильма. — Вы же страшный! Вас демоны боятся! К чему же пугать своих, а?

Мельда слушала её, розовая от счастья.

— Клай, а где Майр? — спросила я. — Я думала, он придёт с тобой.

— Приношу государыне и вам, достопочтенное общество, извинения от его имени, — сказал Клай, встав и раскланиваясь. — Майр совершенно не в состоянии, правда, и многие некромеханические — тоже. Какой-то нехороший человек сболтнул, что они сопровождают послов, и в сквере у Дворца собрались жёны, дети, матушки, батюшки и прочие друзья и родственники. Пока гвардия встречала послов, всю эту публику как-то ещё удерживали в рамках приличия, но когда послы ушли во Дворец… ну вы сами понимаете! У мессира Майра положение особенно острое: у него жена, две девочки и старушка-мать. Он честно попытался. Но они бы не выпустили бы его даже на встречу с вестником Божьим.

— Я рада за него, дорогой мессир Клай, — сказала Виллемина. — В этом нет ничего дурного, свои награды мессиры кавалеристы получат на официальной аудиенции, а любящая семья, конечно, важнее, чем всяческие рауты.

— Точно, государыня! — заметил Жейнар. — Если, конечно, твоя семья не присутствует на том рауте почти что в полном составе.

— Рада видеть, Жейнар, — сказала я. — Так жаль, что остальных деточек нет… Как-то они?

— По-всякому, дорогая леди, — сказал Норис, пожалуй, печально. — Райнор воюет, сейчас полк, к которому он приписан, перебрасывают обратно на Жемчужный Мол. У Райнора орден Звезды с жемчужиной. Кроха Ларс тоже воюет, остался в Западных Чащах — связной с вампирами с двух сторон. Ален по-прежнему работает в столице, спит после ночного дежурства, будить было жаль. Норвуд работает в госпитале во имя Лаола и учится на фельдшера-техника. А Байр в другом госпитале, лечится: остановил одного подонка, да тот успел выстрелить. В плечо, поправится.

— Деточки нас здорово выручили, — сказал Броук. — Ален — чистое золото, мои глаза в столице. Если бы не он, многие погибли бы… И если бы не вы, леди Карла, и не вы, барон Ланс, многие погибли бы, многие очень нужные стране люди. Пришлось проверять всех офицеров и дворян, что вернулись с фронта раненые, бежали из плена, числились пропавшими без вести — и нашлись… Ох, мессир Ланс, честь и слава вам и вашим друзьям, которые остались в аду. Те, кто выменял себе свободу, вернулись домой адскими тварями…

— Бог им судья, дорогой Броук, — сказал Преподобный. — Сломанные души… у всех разная сила…

— А до меня дошло, — сказал Далех, — что наимудрейший Фогель и какие-то юноши из его механиков изыскивают способы летать.

— О да, — сказал Лаурлиаэ. — Мы приходим к ним, они рассматривают нас, они взвешивают нас на весах, они рисуют нас, они рисуют наши крылья, у них в мастерской — кости и чучела птиц, рисунки и схемы. Они хотят сделать рукотворного дракона, плывущего в воздухе.

— А кто из некромантов в проекте? — спросила я. Уже поняла, что всякие там дирижабли здесь ни при чём: команда Фогеля хочет совсем особую машину. И особые возможности.

— Я! — торжественно объявил Жейнар, блеснув очками. — По части некромеханических машин — я! Мессир Фогель говорит, что у меня способности!

Раш, глядя на него, улыбнулся гордо.

— Неплохо, правда? — сказала мне Виллемина. — Проект под названием «Нетопырь».

— Вот нет бы назвать «Ласточка», — Грейд покачал головой. — Всё какие-то… мыши летучие…

— «Дракон»! — сказал Далех. — «Дракон» — это красиво, отец? Я знаю: по-вашему это всё равно что «аглийе»!

— Ольгер, — окликнул Клай, — а ты уедешь? К себе в Заболотье? С той стороны ходят слухи, что Заболотье будет требовать независимости, откалывается, всё такое… Мне заболотцы и на адской базе, и по дороге череп насквозь прогрызли, мол, их великая страна снова станет великой, вот это всё…

— Я?! — Ольгер врезал себе ладонями по груди. — Государыня! — взмолился он. — Заступница! Пощадите! Вот! — и трагическим жестом указал на Клая. — Гонят со двора взашей, в пекло, вашего бедного слугу, который за то, что вы его приютили, ну всё прям! Всё для вас, и для побережья — всё!

Виллемина звонко рассмеялась, и я тоже, а Клай воздел руки, изображая собой фразу «а что я-то?». Раш, улыбаясь, покачал головой:

— Прекраснейшего мессира Ольгера нельзя отпускать. На него алхимики и аптекари молятся, как на языческое божество.

— В Заболотье в ближайшее время будет очень неуютно, — грустно сказал Валор. — Мне очень жаль пророчить настолько мрачное будущее вашей прекрасной родине, милый граф, но… Ваши болтуны-кавалеристы из Заболотья, Клай, это ещё цветочки сравнительно. Ягодка осталась на базе, это прекраснейший мессир Хельд из дома Вереска, демонолог. Патриот. Практически наш союзник. Когда он вернётся домой, заболотцы будут его на руках носить… а потом вместе станут резать сперва перелесцев из мессиров у власти, потом просто перелесцев, что не успеют сбежать. И под конец, на всякий случай, прирежут прекраснейшего мессира Хельда. Вспомнят, что он из приближённых Хаэлы, что он служил и Перелесью, и аду.

— Звучит тошно, — кивнул Броук. — Слушать тяжко. Но вы правы, Валор. Мы сами прошли по лезвию. Наши люди — даже господа гвардейцы — больше не считают, что служить в жандармерии низко. Наши люди рыщут по всему побережью в поисках артефактов ада. Мы стали похожи на средневековую церковную стражу… огнём и мечом, да… Прекраснейшая государыня знает.

— Знает, дорогой мессир Броук, — ласково сказала Вильма. — Понимает, насколько это всё непросто. Но так боится ада… Дорогие друзья, я так боюсь ада, я так хорошо представляю себе, во что ад может превратить и страну, и людей! Мне порой кажется, что война — это ещё не самое страшное зло, которое ад несёт. Искалеченные души, исковерканные души… сейчас я понимаю, что у нас на побережье это началось задолго до войны — и, видимо, будет вспыхивать то там, то тут ещё долго после заключения мирного договора…

— Вы окончательно решили подписать мирный договор с Перелесьем в лице Норфина, драгоценнейшая государыня? — спросил Раш. — Честно говоря, меня берёт оторопь от того, что нам всем придётся совершенно официально иметь дело с узурпатором и убийцей…

— Большой грех, большой грех они там, в Перелесье, сотворили, — сокрушённо покачал головой Грейд. — И нет на них более небесной защиты, стоят они перед адом нагие, и какие страшные бедствия грядут — тяжело предсказать человеку… Будь этот Норфин здравый человек — спас бы сына Рандольфа и объявил бы его наследником трона… пусть и себя бы регентом. А так… убийца короля — страшный грех, а тут ещё и убийца его семьи, детей…

— Теоретически, — сказал Раш, — ещё, вероятно, можно найти кого-нибудь, кто имеет права на престол. Какого-нибудь племянника, кузена… наверняка кто-то из королевской семьи уцелел. Герцоги Солнечнолесские, скажем… или дом Дубравы…

Виллемина чуть развела руками.

— Дорогой мой мессир Раш, это, несомненно, было бы лучшим, самым лучшим выходом. Мы обсуждали это с благороднейшим мессиром Эглиром, и он согласился со мной. Но при этом отказался даже заикаться на сей счёт в обществе своего правнука. Потому что, зная характер мессира Норфина, не сомневается: сообразив, что кто-то из потенциальных наследников уцелел, мессир Норфин поспешит исправить эту прискорбную ошибку.

— Он совсем чокнутый? — фыркнула я.

— Он властолюбец, — сказала Виллемина, и я услышала стальные нотки в её голосе. — Судьба сделала его диктатором, посадила на престол великой державы. Он не в состоянии отказаться от такого её подарка, даже если подарок припахивает адским дымом. Предположу, он грезит о собственной династии. Очевидно, надеется на благословение Иерарха Святоземельского. Будет прелюбопытно, если это благословение будет получено.

— Премилостивая государыня, — сказал Грейд, держа чашку двумя руками, словно храмовую курильницу, — не соблаговолите ли повелеть мне побеседовать с сим упорствующим? Быть может, я смогу его убедить?

— Конечно, — сказала Виллемина. — Вы можете попробовать, благой отче. Но мне бы хотелось, чтобы вы приняли во внимание: Норфин — хоть и заключает мир с Прибережьем — перелесец. Нашу веру считает еретической. А ваше слово, мудрое и доброе, может натолкнуть его на мысли о репрессиях и убийствах. Друзья мои, — продолжала она печально, — я хотела бы, чтобы вы все, особенно те из вас, кому придётся беседовать с перелесцами по долгу службы, учли: наш милый друг, наш бесценный Ричард Перелесский — не правило, а редкостное и прекрасное исключение из правил. Прочие по-прежнему считают нас рыбоедами, наших аристократов — пропахшими рыбой и морем плебеями, не знающими тонкостей этикета и общения, наших военных — кошмарным сном, наших некромантов — прислужниками ада, наших святых наставников — язычниками, если не богоотступниками. Они вряд ли станут говорить об этом прямо… но уверяю вас, дорогие друзья мои: они об этом думают.

Раш тяжело вздохнул.

— То есть мы с вами, дорогая моя государыня, должны принимать во внимание, что по ту сторону границы у нас по-прежнему враги, что политическое положение у них самое шаткое, что земли под властью ада, что можно ждать чего угодно? Законы Перелесья грохнулись с дребезгом и разлетелись осколками, права больше нет — как им можно доверять? Как заключать с ними договоры? Прошу простить меня — душа у меня болит…

Виллемина положила на руку Раша, сжимающую блокнот, свою — в белой атласной перчатке:

— Дорогой мессир Раш, мой добрый друг, не терзайте себя. Вы ведь знаете, насколько могло быть хуже. Норфин — преступник, властолюбец, он не умеет править страной. Умение он, скорее всего, заменит свирепой тиранией. Скорее всего, он дурной человек. Но ад он ненавидит всей душой — и войной он сыт по горло. В ближайшие годы внутренние дела будут заботить его куда более, чем внешняя политика, в которой он несведущ. Поэтому я готова разговаривать с ним. Он выгоден прибережной короне.

Броук смотрел на Виллемину с обожанием. Раш поцеловал её руку.

— Поэтому ты не убираешь войска с границ? — спросила я.

— Да, сестрёнка, — сказала Вильма. — Не только с границ: перелесцы ещё стоят в Западных Чащах, хоть им и недолго там оставаться. Но даже когда Перелесье выведет войска, там останутся наши стражи. За время войны наша армия превратилась в заговорённый сияющий клинок, она не даст адским тварям просочиться через границу на наши земли. А заботиться о землях Перелесья — нет у меня ни сил, ни желания.

— А на границах всегда беспокойно, — печально сказал Валор. — И будет беспокойно — и возможны любые провокации и мерзости.

— Да, — согласилась Виллемина. — Нам необходимо обдумать охрану границ. Та черта, которая отделит нас от Перелесья, должна стать благословлённой, заговорённой и неодолимой. А желающие с нами повоевать — те, живущие далеко на севере, — вряд ли смогут легко и с комфортом промаршировать по Перелесью, как по столичному плацу.

— Тц-тц-тц, — зацокал Далех, и я чуть неуместно не прыснула, я отвыкла. — Гиблые места это будут… земли хаоса и ужаса, злые леса. Не я так вижу — Белый Пёс из Белых Псов так видит, так чует. Кому-то там надо… отмыть. Стереть грязь и кровь.

— Не мне, — твёрдо сказала Виллемина. — Кто залил свой дом грязью и кровью, тот и должен его отмывать. А моё дело — чистота моего дома и покой его жителей.

— А мы обещали помощь Ричарду, — заикнулась я.

— Конечно, — безмятежно согласилась Виллемина. — У нас общие Сумерки, прекраснейший мессир Олгрен — друг нашего дорогого Ричарда. В ближайшее полнолуние Ричард также будет представлен и прекраснейшему мессиру Оскару, Князю Междугорскому. Юным обращённым Ричарда старшие товарищи обещали помогать всецело… Но ты же знаешь, дорогая сестрёнка: Сумерки кончаются с рассветом. И мы с тобой, как это ни прискорбно осознавать, власти в Сумерках не имеем, а наш замечательный Ричард… помоги ему Господь протянуть руку тому, до кого он из Сумерек сможет дотянуться.

Все оценили. И я оценила. Ни одна живая душа, взглянув на нашу прекрасную фарфоровую государыню, не сравнила бы её с её знаменитым предком, — но, по мне, сходство было вопиющее. Настоящее фамильное сходство.