Костёр и Саламандра. Книга третья

4

Когда мы вернулись во Дворец, Ольгер сразу удрал в лабораторию, командным тоном запретив всем расходиться.

— Вас, барон, это касается особо, — сказал он. — И вас, прекраснейшая государыня, я бы очень просил… потому что беспокоюсь. Надо перестраховаться. У меня там есть… я за пять минут доделаю… только реакция пройдёт — и принесу. Вещь хорошая.

Никто не стал возражать — и дельно. Ольгер принёс банку с зеленоватой мазью или кремом — и обработал этим кремом руки Валора. Потемневшая, будто опалённая бронза от прикосновения губки с кремом приобретала тёплый мягкий блеск, который напомнил мне цвет загорелой человеческой кожи. С костей тоже пропал тёмный налёт, похожий на сажу.

На пальцах Виллемины этой черноты не осталось, — она держала только Око — но её ладони Ольгер тоже протёр, на всякий случай.

— Очень приятно, — ласково говорила Виллемина. — Скажите, дорогой мессир алхимик: можно, это будет мой крем для рук? Я чувствую забытое удовольствие, когда это вещество касается меня или когда я его касаюсь.

— Пусть будет, — Ольгер аж засветился от самодовольства. — Буду лейб-алхимиком вашего прекраснейшего величества. А эликсир отправил ещё и морякам, сейчас воспользуются, да и потом им может понадобиться, мало ли что.

— Роскошное название: «Военно-морской королевский бальзам», — заметил Валор с улыбкой в голосе. — Для некромеханических рук, не высушивает костей, придаёт бронзе благородный лоск. Можно давать рекламу в газету.

— Купившему фирма дарит великолепную отвёртку из закалённой стали и листок патентованной наждачной бумаги! — подхватила Виллемина.

И мы так расхохотались, что Тяпка гавкнула. Я заметила, что мы начинали перекидываться сплошными шуточками, когда усталость достигала предела. Почему-то в таком состоянии чувствуешь себя слегка пьяным — и всякие смешные глупости сами слетают с языка.

Я устала. Мне лично хватило бы и сеанса экзорцизма. Наставник Грейд отправился отдохнуть — и я ему тихо позавидовала: у всех остальных была ещё прорва дел.

Ольгер сказал, что ему надо в лабораторию, а если ему надо в лабораторию, а взгляд у него прозрачный и общий вид слегка обалдевший — значит, думает и мешать ему нельзя. Поэтому он раскланялся и свалил.

— Вас я хочу попросить о важнейшем деле, дорогой мессир Валор, — сказала Вильма. — Я поручила бы возглавить посольство вам, но вы незаменимы при дворе, мой друг. Я знаю, сколько важнейших дел держится на вас. Поэтому прошу найти кандидата. Вам надлежит отправиться в госпиталь во имя Лаола и ознакомиться с личными делами господ офицеров. Если нам повезёт и вы найдёте подходящую кандидатуру — введите, пожалуйста, его в курс дела. Возможно, ему потребуется побеседовать с тритоном или с экипажем «Миража». Если не повезёт, то у мессира маршала хранятся личные дела всех фарфоровых офицеров. Очень надеюсь, что мы найдём человека с образованием, умом и сердцем.

Валор понимающе кивнул:

— Да, экипаж «Миража» не подойдёт, хотя они доблестные и благородные воины. Мессиры — техники. Вести беседы о политике — это особый навык… Да, прекраснейшая государыня, я бы справился… но…

— Но вы не умеете делиться пополам, — закончила Виллемина. — Я не могу вас отпустить, дорогой. На вас — курсанты, исследования и связь с нашими особыми частями.

Валор поклонился:

— Пусть вас это не тревожит, государыня. Я найду замену.

Честно говоря, я порадовалась, что Валор остаётся. Мне с ним было надёжнее, я слишком привыкла: он рядом — значит, и многотомная энциклопедия внутри его памяти тоже. Нам тащили все сложные, странные и страшные случаи — одна бы я точно не справилась.

Я выдохнула, Валор отправился знакомиться с фарфоровыми офицерами, а мы с Вильмой поехали на верфь.

Там заканчивали постройку второго подводного судна, но Виллемину интересовало не это. Она хотела поговорить с инженерами, которые разрабатывали оружие для войны на море.

Мы много всего увидели.

Тут, на верфи, разрабатывали опытные образцы всего самого ужасного и смертоносного. Тупорылые торпеды выстреливались из особого аппарата, когда подводный корабль скрытно подбирался к обычному чужому кораблю. Торпеда врезалась в борт ниже ватерлинии, взрывалась — и врагу приходил конец. Снаряды для обычных корабельных пушек не показались мне интересными после этого, зато бомбы поражали воображение.

— Взгляните, ваше прекрасное величество, — говорил инженер-оружейник. — Новейшая бомба-ловушка, с часовым механизмом. Заряд может быть большей или меньшей мощности — в зависимости от цели. Могут крепиться тросом к якорю и быть установлены в местах, где проходят вражеские суда, но есть и более причудливый способ: магнитная бомба. После того, как часовой механизм взведён, её можно прикрепить прямо к борту. Это, правда, опасная и трудноисполнимая диверсия…

Мы с Виллеминой переглянулись.

— Да, дорогой мессир изобретатель, — сказала Виллемина. — Это опасная диверсия, но, мне кажется, найдутся смельчаки и умельцы, которые справятся. Нам понадобятся такие бомбы. Завтра я уточню вес и мощность заряда. Нужно прикинуть, во сколько нам обойдётся их массовое производство.

— Насколько массовое, государыня? — спросил инженер.

— Вам предоставят все расчёты, — сказала Виллемина. — Пока я слишком мало знаю. Но в ближайшие дни мы с вами, мессир, будем знать точно.

С верфей мы собирались отправиться во Дворец, нас ждал мотор. У мотора, оказывается, ждал и посыльный жандарм. Он отдал нам честь, как военный, не поклонился, как жандарм, — я успела подумать, что всё до изумления быстро меняется, — и обратился к Виллемине:

— Государыня, позвольте мне обратиться к леди Карле.

— Конечно, — Вильма кивнула.

— Леди Карла, — сказал жандарм, — вас очень ждут в госпитале Провидца Лаола. Там мессир Броук и мэтр Далех, важно.

У меня сердце оборвалось. Я только посмотрела на Виллемину — она уже поняла.

— Иди-иди, — сказала она. — Кажется, это серьёзно.

И я пошла в мотор жандармского ведомства.

По дороге я попыталась выяснить у посыльного, что произошло, но он и сам толком не знал.

— Да, видно, с драконами какая-то беда, леди, — сказал он мне. — Драконы — они патрулируют море. Столица, известно, далеко от границы, но островитяне, по всему, окончательно продались. Потому что летуны летят с моря. Драконы их ещё над морем и перехватывают.

— Как же они сражаются с летунами? — спросила я, потому что вправду не могла себе представить.

— Огонь против огня, — сказал жандарм. — Пулемёты приспособили под себя. Пулемёт Эрмита, обычный, снимают со станка, им оружейники сделали что-то вроде сбруи — так и несут, под крыльями. Крупнокалиберный, известно. Они очень меткие, драконы, зоркие, как птицы. Только летать им тяжело. Сменяются часто.

— Четверо… — сказала я в тоске.

— Десять сейчас в столице, — сказал жандарм. — И на западе воюет, быть может, сотня. Верные союзники. Асурийский король ещё два раза корабли присылал, у них связь — вроде нашей, зеркальной, Далех ею ведает.

— Ничего не успеваю узнать, — сказала я с досадой. — Всё время занята. Если случается какая-нибудь дрянь — мне первой говорят, а хорошие новости — в последнюю очередь!

— Не страшно, леди, — сказал жандарм. — Всё знает только государыня, я думаю.

Меня даже слегка отпустило. Вильма определённо превращалась в легенду. Но всё равно я ужасно волновалась. Хуже нет, когда тебя зовут — и неизвестно зачем.

В госпиталь для хорошего дела не позовут. Там беда у них.

Братец Фрейн, наверное, увидел мотор в окно, потому что встретил меня в дверях.

— Уф, леди Карла! Слава Богу! Тут такое дело!

— Хоть ты мне скажи какое, — взмолилась я.

— Дракон мёртвый.

— Ах ты ж…

Короткое платье — это очень удобно, успела подумать я. Задирать не надо. Можно просто бежать. И я побежала в секционную — ну а куда, интересно, они могли притащить труп?!

Дракона!

Я бежала, и у меня в глазах темнело, слёзы наворачивались.

Они там рехнулись все! Как я им подниму дракона?! Ну как?! Ну мало же того, что он язычник, он ещё и элементаль! Я не могу его поднять, он огонь!

Я распахнула дверь — и они все на меня обернулись.

Там впрямь был Броук. Серый с лица и с синячищами под глазами, непонятно, когда спал в последний раз, наш человек. И Далех. Ну этот как всегда, по нему ничего не видно. И драконы. Самый юный плакал, слёзы текли по тёмному лицу, остальные, по-моему, еле держались.

И я ждала, что увижу лежащий на столе труп и духа. А вот нет!

Вот нет, кальмарьи потроха!

Труп на столе — сидел, нырни оно до дна!

Он страшно обгорел. Настолько, что под чёрной коркой сгоревшей плоти просвечивали кости черепа и плеча, рёбра под клочьями сгоревшей одежды. И он повернул голову, уголь скрипнул.

И посмотрел на меня: в чёрных провалах глазниц глаза горели. Как у вампира… нет, не так. Тёплым огнём горели, живым, я бы сказала. Золотистым таким, как пламя свечи.

Я вспомнила, как говорила Виллемина: надо подышать. Вдохнула и выдохнула. И ещё вдохнула и выдохнула. И когда поняла, что уже могу что-то сказать, спросила:

— Так, что у вас тут происходит вообще? Это твоя работа, Далех?

— Нет, белая тёмная леди, — печально сказал Далех. — Это он сам. Нехорошо, нехорошо получилось, тц-тц-тц…

— Да перестань ты цокать! — рявкнула я. — Скажи по-человечески! Он что, некромант?

— Нет, — сказал Далех и вздохнул. — Лаурлиаэ его зовут, Золотой Ручей. Молодой. Брат его погиб, а он поклялся на крови гнать ад до победы, такое сделал. Ни с кем не посоветовался. Со мной не посоветовался. Швырнул в небеса страшную клятву, а ад совсем рядом, тц-тц-тц…

— Так, — я начала что-то понимать. — Он не может упокоиться теперь, да?

— Ай-ай-ай, — скорбно запричитал Далех. — Не может, совсем не может.

— А ты на что? — спросила я настолько грозно, насколько смогла. — Ты что, не можешь упокоить парня? Положить?

Далех посмотрел на меня больными глазами:

— Тело положить — я смогу. А с душой — что будет, а? Кто её возьмёт, душу? Клятвопреступника, ой-ой-ой… такое сделал… душу свою загубил…

Юный дракон завыл, как щенок. Я оглянулась.

— Эглидэ, Звёздный Луч, — сказал Далех. — Друг его. И тоже дал клятву… и когда ж воины научатся думать своей головой…

— Ясно, — сказала я. — Как день. Я всё поняла. А что вы хотели сказать, мессир Броук?

— Леди Карла, — сказал Броук, — пожалуйста, помогите нам придумать, как спасти мальчишку. Эти двое — самые молодые из драконов, но герои. Ручей с Медноцветом вдвоём прикрывали с воздуха транспорт с беженцами, от Жемчужного Мола сюда довели. Пять летунов потопили вдвоём. Я уж о нашей рутине не говорю…

— Понятно, — сказала я. — Лаурлиаэ, тебе надо выполнить клятву — ну и будешь выполнять, что ж с тобой делать… меня только хвост смущает. Без хвоста нельзя?

Эглидэ даже плакать перестал:

— Э, женщина, подруга Судьбы! Как же без хвоста!

Лаурлиаэ по понятной причине вообще не мог говорить: адский огонь сжёг ему гортань. Но он, как мог, замотал головой. И Далех опять зацокал.

— Леди Карла, — сказал Броук, который за это время, видимо, уже совсем сжился с драконами, — похоже, без хвоста ему будет совсем плохо.

Я покивала и отправила дракона позвать Фогеля.

— Славно, что вы приехали, леди Карла, — сказал Фогель, когда меня увидел. — Мы с вами мэтра Клая вытащили — и дракона вытащим, будьте уверены. Опыт-то есть уже. Оно, конечно, ему будет неприятно, как и мэтру Клаю, но тут уж ничего поделать нельзя.

— Этот случай хуже, мессир Фогель, — сказала я. — Этому деятелю надо хвост оставить. Значит, придётся здорово продлить позвоночник, да ещё и шарниры пойдут нестандартного размера, да? И много… хвост вон какой длинный.

Фогель потрогал обожжённый хвост.

— Ну а что… Дело-то обычное. Шарниры, конечно, придётся брать небольшие, хвостик у него чем ближе к концу, тем тоньше, но маленькие шарниры у нас тоже есть. Мы, я извиняюсь, делали, когда вы собирались поднимать мэтрессу Эрлу. Дамского размера шарниры, на всякий такой случай. Должны порядочно встать. Разве что пару-другую штук, уж совсем маленьких, сделаем для него лично.

— Ну да, — сказала я. — Здраво. Это вы удачно придумали. Теперь все лишние могут храбро идти по своим делам, а Лаурлиаэ мы с мессиром Фогелем попробуем сделать новое тело, раз так вышло. Я сразу скажу: я не знаю, каково ему будет в протезе. Мы ещё никогда элементалей не протезировали. Но тут уж никто никаких гарантий не даст. По крайней мере, парень сможет нормально двигаться и говорить.

Наверное, это не очень обнадёживающе звучало, но у драконов на лицах всё-таки появилась надежда. Я подала Броуку руку, прощаясь, а он пожал и потом поцеловал:

— Цены вам нет, леди Карла. И вашим воспитанникам тоже. И рад же я, признаться, что вытащите дракона!

— Дорогой мессир, — сказала я чуть слышно, — он ведь в протезе, наверное, летать-то не сможет… ну хоть хвост ему оставим…

— Это уже потом, — сказал Броук. — Спасёте мальчишку от ада — уже хорошо.

Драконы, прощаясь, касались своего мёртвого друга — меня прямо-таки погрело, как они к нему относятся. Далех попытался остаться:

— Я могу помочь, белая тёмная леди?

В первый момент я хотела его выгнать. Он же у драконов — как капеллан! Не мог им объяснить, что ли, чтоб они не разбрасывались клятвами на чужой земле! Но вдруг мне пришло в голову, что Далех всё-таки их, драконов, хорошо знает — мало ли как всё обернётся.

— Знаешь что? — сказала я. — Пока ты мне помочь не можешь. Потому что сейчас вот мы с мэтром Раулем будем лицо восстанавливать Лаурлиаэ, а потом… ну, в общем, тут сейчас будет техническая суета, ты не нужен. Но постарайся быть где-нибудь поблизости. Я, честно говоря, не знаю, как он встанет. Он ведь не человек… как ещё обойдётся…

— Это верно, — согласился Далех. — Это всё ты говоришь правильно.

И ушёл с Фрейном — видимо, решил где-то тут, в госпитале обустроиться. Его связь всегда при нём, — как там называется их смола, через которую они смотрят? — да и зеркал в госпитале полно. Не потеряют его драконы.

А мы с Фогелем и Раулем занялись бедолагой драконом вплотную.

Лицо ему, правда, Рауль вылепил, опираясь только на остатки обгоревших мышц и кости черепа. Но, по-моему, неплохо вышло. Сразу видно, что дракон: у них всё-таки немного другие черепа. Мы показали Лаурлиаэ в зеркало — ему понравилось, он показал жестами, как смог.

А дальше нам с Фогелем пришлось даже труднее, чем мне с Клаем. Он обгорел сильно, но хуже того: кости кое-где обуглились, пришлось соскабливать, потом полировать. И Лаурлиаэ, кажется, сильно нервничал. Не думаю, чтоб ему было больно, мёртвому, но он иногда так дёргался… Я ему говорила, настолько ласково, насколько получалось:

— Ну что ты, всё ужасное уже прошло, дуралей. Потерпи просто, нам же надо снять уголь, чтобы протез тебе сделать.

А вот когда мы вычистили череп, я окончательно поняла, с кем имеем дело. Потому что череп-то мы распилили и вычистили, как со всеми делали, но огни в глазницах, это золотистое свечение — оно так и осталось! Никуда не делось!

— Дракон, — сказал Фогель и улыбнулся. — Огонь-то в нём, а, леди?

— Хороший знак, — сказала я.

У меня появилась надежда. В этот раз я даже не стала убегать подышать, потому что уже знала: как разобрали скелет, так и соберём. Главное — это невесомое свечение, его сияющая душа. Посмотрим, как она приживётся в механическом теле, но уже хорошо, что он так светится.

Мне было не уйти.

Я понимала, что будет с Клаем, но что будет с Лаурлиаэ, я не понимала, поэтому крутилась вокруг, когда механики Фогеля собирали скелет, наклеивали лицо… Это было какое-то совершенно фантастическое зрелище: на нём была фарфоровая болванка головы с пустыми дырами глазниц, — из тёмного фарфора, цвета кожи южан, — и дракон смотрел оттуда золотистыми огнями, зрячими. И не отделаться от ощущения, что — тревожно, устало, но с любопытством. Видимо, огню драконовой души нужны были какие-то полости в теле, потому что, как только мэтр Дингл и его ассистент закончили соединять рёбра, это лёгкое тёплое свечение перелилось и в грудь ему. Лаурлиаэ вообще никакие Узлы не требовались, ему только тело было нужно, физическая оболочка, плоть, в которой мог бы удержаться этот огонь, его клятва отлично привязала — и он ещё в процессе сборки пытался делать какие-то маленькие движения, чуть поворачивал голову, еле заметно двигал плечами, будто пробовал, как пойдёт. Мешал Динглу — и я сказала:

— Эй, дракон, не вертись, а то мэтры тебе сейчас по ошибке прикрутят хвост к пятке — и кто будет виноват?

Тогда он успокоился, расслабился и не дёргался больше. Пока покрывали кости каучуком. Пока заканчивали с суставами. Глена принесла самые тёмные глаза из своей коллекции, настолько тёмно-агатовые, что зрачка не отличить от райка, вставила механизм, защёлкнула — и дракон внезапно открыл явственно золотистые очи, будто это самое внутреннее пламя их подсветило изнутри.

Парик, конечно, оказался не совсем такой, как надо. У них просто не было в запасе с такими длинными волосами, поэтому дракон пока остался без косы. Он казался остриженным — с непривычной вороной чёлкой, какие не носят драконы, а только наши.

— Я сделаю сегодня, — сказала Глена. — Я знаю, что все драконы носят косы. И я проколола в ушах дырочки для колец.

— Спасибо тебе, — сказал ей Лаурлиаэ и взглянул на меня. — Спасибо вам всем, спасибо тебе, белая тёмная леди.

— Не очень-то моргай, — сказала я. — Дай клею на ресницах засохнуть.

— У живых драконов тоже такие ресницы, — сказала Глена. — Длиннущие, даже завидно.

Кто-то позвал Далеха, и Далех пришёл с готовностью, принёс свою торбочку и одежду, которую Лаурлиаэ передали друзья. Наш тут же стал бы напяливать штаны, а дракон задумчиво себя рассматривал, сжимал и разжимал кулаки и пробовал вилять хвостом. Спокойный до бесстыдства по нашим меркам: новое тело у него было не как у фарфоровых моряков, а копия живого… насколько технология позволяла.

Его хвост теперь выглядел откровенно угрожающе: Фогель не стал покрывать его каучуком, хвост остался костяным и бронзовым, с металлическим шипом на конце. Как какое-то оружие.

— Я живой, — сказал Лаурлиаэ, закончив себя исследовать. — И уже не больно.

— А было? — удивилась я.

Он на меня посмотрел как-то… слишком выразительно для фарфорового дракона:

— Моментами — очень.

Я вспомнила, как он дёргался и как я его осадила, — и стыд меня в жар кинул, как Дар.

— Когда сдирали мясо — было мерзко, — сказал дракон. — Когда резали суставы и пилили кости — было… очень… Я думал, болеть будет долго. Но когда собрали тело — стало легче, а сейчас прошло совсем.

— Ох… я не знала, — сказала я. — С людьми не так. Ты прости, мне в голову не пришло…

— Ничего, — сказал Лаурлиаэ. — Ты всё равно меня спасла, я этого не забуду. И я терпеливый.

Он здорово говорил по-нашему — только с мягким воркующим акцентом ашурийцев. Оделся не спеша — и вид у него был такой, будто он всё время прислушивался к себе. И уже одетый, перебирая ожерелье на шее, спросил у Далеха:

— Скажи, брат, я больше никогда не взлечу?

— Почему, э? — удивился Далех. — Что мешает?

— Медь не льётся, брат, — сказал Лаурлиаэ. — Я её не чувствую. Как пустой горшок… незнакомо.

Ну вот, подумала я мрачно. Из ада мы его, конечно, вытащили… но что толку? Он же зачахнет с тоски, никакое искусственное тело душе не поможет. Но Далех был настроен гораздо веселее.

— Это не страшно, брат, — сказал он и ухмыльнулся. — Это бывает. С берега реки сразу не взлетишь, это хорошо, если уползти удалось, а тем более — если ты ушёл своими ногами. Это тебе надо снова зажечь огонь внутри, такое сделать можно. Старики рассказывали.

Я успокоилась. Старики Далеха во многом разбирались хорошо.

Далех подошёл к столу, на котором работали механики, и начал, не торопясь, выкладывать из торбы какие-то веточки, корешки… ну, я давно знала, что он таскает с собой целую кучу засушенных растений, как деревенский ведьмак.

— Горный можжевельник, — приговаривал Далех, разбирая свои хворостинки. — Память Хуэйни-Аман… и священная рябина, сердечная радость… и сосновая смола… чтобы легче горело… гори, гори…

И опять у него всё это затлело, задымилось прямо в ладонях — и вспыхнуло маленьким ярким огоньком. Лаурлиаэ над ним нагнулся — в самый дым, а Далех как-то собрал огонь в кулаки, и его руки засветились, как раскалённый металл.

— Э, — сказал он тихонько. — Подними-ка голову, брат.

Дракон послушался — и Далех своими светящимися пальцами тронул его лоб, повёл вниз, к переносице. Лаурлиаэ вздрогнул, — я почему-то поняла, что ему больно, он чувствует это прикосновение как ожог, — и вдруг от пальцев Далеха по фарфоровому лицу, по волосам, по шее прошёл медный отсвет, и драконская медь полилась, как тогда, в зале Дворца.

Дракон встряхнулся, рассыпая искры. Он менялся, менялся, как ему и полагается, но…

Он был мёртвый, вот что.

Мёртвый медный дракон. Жутковатый медный скелет раскрыл широченные крылья — как веера из лезвий — и потянулся.

— А летать? — спросила я. — Ты можешь летать?

Далех отдёрнул пискнувшую по карнизу штору и распахнул окно. Мне показалось, что узко, всё равно узко, хоть окна в госпитале и были огромные, но дракон как-то особенно ловко выскользнул за оконный переплёт — и взмыл в весеннее небо, уже начинающее остывать и темнеть.

Шикарно он летел, у меня дух захватило. Как живой.

— Далех, — выдохнула я в восторге, — ты молодец, ты просто молодец! Как же ты сделал?

У Далеха немедленно сделалась всегдашняя самодовольная мина:

— Так ведь и ты же говорила, белая тёмная леди: они из огня. И я из огня. Одна природа у нас с ними, с драконами. Я Белый Пёс из рода Белых Псов, любой из нас может огонь вернуть дракону, если огонь в нём погас, если огонь в нём погасили… Хорошо летит, высоко! — и с удовольствием поцокал восхищённо.

Я ему не мешала. Он честно заслужил, пусть цокает, сколько хочет. А потом сказала:

— Ты же понимаешь, что надо делать, Далех?

— А ничего делать не надо, — выдал он легкомысленно, с безмятежной ухмылочкой. — Сахи-аглийе, драконы, сами всё увидят, сами всё поймут. Лаурлиаэ им расскажет. Я только одно добавлю, леди Карла: что клятва аглийе держит, а вот удержат ли ваши северные Узлы — про то нам неведомо. Так что никаких бумажек, никаких рапортов от аглийе не будет. И никаких духов не будет. А если кто захочет сражаться и после смерти, сражаться вместе с живыми братьями захочет — тот уж сам поймёт, что и как ему делать.

— А… ты уверен? — я даже немного растерялась. — Я-то имела в виду, что ты им должен рассказать, что вся эта история с клятвами — это рискованно для души, больно и потери. И не означает, что можно поклясться, а потом соваться под адский огонь почём зря.

— О тёмная роза Севера, не причиняй себе забот, — ухмыльнулся этот тип ещё шире. — Аглийе есть аглийе, они всё равно решат сами. И если они решат — кто их переубедит? Я? Ты? Они же народ Нут, как и ашури. Дракон — он, прости меня, упрям, как десять ишаков, в решениях твёрд, как гранит Хуэйни-Аман, да ещё и огонь горит в нём. Дракон всех выслушает, потому что отец учил его слушать старших, а мать учила быть любезным. Выслушает — и сделает, как сам решил, потому что ни отец, ни мать, ни кости Нут его не переубедят, если решение уже принято.

— Непросто тебе с ними, наверное, — сказала я. — Те ещё ребята.

— Что ж делать, — Далех неопределённо покрутил ладонью в воздухе. — Такими уж они созданы, дети Огня. С огнём тоже не слишком-то легко договориться. Да и Нут… ты ведь должна понять: Нут бросает кости Случая на платок Предопределённости, Нут — своенравная богиня.

— Я думала, что Случай — это почти всегда ад, — удивилась я.

— Почти, но не всегда, — сказал Далех. — Но об этом я рассуждать не берусь. Пусть об этом рассуждают мудрые старики — вот ваш Иерарх, мудрый белый старец, пусть рассуждает. Я не буду. Я просто так скажу: дай огню гореть, а солнцу — светить, потому что помешать им мы с тобой всё равно не в силах.

— Обнадёжил! — хмыкнула я.

— Это ещё не всё, — Далех поднял палец. — Теперь у тебя, подруга Судьбы, есть свой дракон.

— Что-о? — у меня чуть глаза не выскочили. — С какого перепугу он мой?

— Так ведь обязан тебе жизнью, — сказал Далех таким тоном, будто иначе и быть не могло. — Тебе и великой матери. Он за царя Ашури, хана Хуэйни-Аман умер, теперь будет жить за вас. Таков уговор.

Вот тогда-то мне и понадобилось выйти на воздух, подышать и проветрить голову.

Вечер уже был синий, как чернила, а от запаха весны и морского ветра голова кружилась, как от вина, — но кое-что я всё-таки смогла себе прояснить.

И решила, что свой дракон — это очень даже неплохо. Даже если это фарфоровый дракон. Ну и то сказать: куда он денется, фарфоровый? Как-то на него посмотрят дома, на Юге? А главное — если он поранится или что-нибудь себе сломает, кто ему поможет?

Это наше население уже ко всему присмотрелось и привыкло, так что фарфоровый дракон никого особенно не удивит.

— Вы не замёрзли, леди Карла? — окликнул водитель мотора.

— Не замёрзла, — сказала я. — Но едем, конечно.