Навмор

Морозовы: Братство кольца (Часть II)

«Когда история ломается, рождается выбор.»

ᛁᛋᛏᛟᚱᛁᛃᚨ ᚱᛟᛃᛞᚨᛖᛏ ᚹᛃᛒᛟᚱ

***

Лазарь считал.

— Пятнадцать! — стрела в глаз орку с тараном.

— Шестнадцать! — в горло знаменосцу.

— Семнадцать! Восемнадцать!

— Это не соревнование! — рявкнул Гордей, рубя орков мечом.

— Для Леголаса — соревнование! — Лазарь сделал финт, достойный фильма. Прыжок, разворот в воздухе, три стрелы веером. — Девятнадцать, двадцать, двадцать один!

— Понторез!

Орки лезли как тараканы. По лестницам, через пролом, друг по другу. Вонь стояла невыносимая — гнилое мясо, немытые тела, что-то кислое.

Степаныч прятался за зубцами, прижимая мешочек к груди.

— Моя прелесть... горячая прелесть...

И тут он заметил. Мешочек не просто грелся — он светился. Слабо, но в темноте битвы это было заметно.

— Эй! — он дернул Рарога за лохмотья. — Рар! Что с прахом?

Рарог посмотрел. В глазах боролись две личности — безумный Голлум и старый друг.

— Он... он хочет домой. В огонь. Но здесь нет настоящего огня. Только война и смерть.

— А если разжечь?

— Где? Чем? Я слаб... роль давит... не могу...

Бум!

Второй таран ударил в стену. Камни посыпались.

А потом небо потемнело.

Мара-назгулы спикировали вниз. Девять осколочных фигур, несущих абсолютный холод.

Лазарь выстрелил. Стрела прошла сквозь первого назгула, оставив дыру. Но дыра затянулась осколками.

— Не берет!

— Потому что это не настоящие назгулы! — крикнул Гордей. — Это Мара! Нужно найти основной осколок!

Первый назгул приземлился на стену. Вблизи стало видно — под капюшоном не лицо, а калейдоскоп из зеркальных осколков. В каждом отражалось искаженное лицо смотрящего.

Солдат, стоявший ближе всех, заглянул в осколки. Увидел себя — мертвого, гниющего, с червями вместо глаз.

Закричал. Упал.

Не встал.

— Не смотрите в осколки! — заорал Гордей.

Но поздно. Солдаты падали один за другим, увидев свои страхи.

Мара-назгул повернулась к братьям. Голос — тысяча осколков стекла.

— Морозовыыы... Помните меня? Я помню вас... Каждый осколок помнит...

— Привет, Мара, — Лазарь салютовал стрелой. — Как поживаешь после того, как мы тебя разбили?

— Разбили? О нет... Вы меня освободили! Теперь я везде! В каждом зеркале! В каждом отражении! И здесь, в этой истории, я могу быть кем угодно!

Остальные назгулы приземлились. Окружили.

— Кстати, — продолжила Мара. — Знаете, что я вижу в ваших отражениях? Лазарь — ты боишься стать полностью бесчувственным. Гордей — ты боишься не защитить брата. А Степаныч...

— Я боюсь трезвости! — выпалил проводник. — И что?

Мара замерла. Потом расхохоталась.

— Трезвости? Серьезно?

— А что? Двести лет бухаю! Вдруг протрезвею и пойму, какой я идиот!

Даже назгулы растерялись. Такого поворота не ожидал никто.

И в этот момент раздался рог.

Но не рог Гондора.

И не рог Рохана.

Это был...

— Автомобильный гудок? — Лазарь обернулся.

***

По полю к городу нёсся... джип. Обычный УАЗик, покрашенный в камуфляж. За рулем сидела фигура в кожаном плаще, с развевающимися волосами.

А на крыше, держась за багажник, стоял коротышка с топором.

— Не может быть! — Лазарь вытаращил глаза.

УАЗик на полной скорости врезался в ряды орков. Те разлетались как кегли.

Из окна высунулась рука с пистолетом. Выстрелы. Орки падали с простреленными головами.

Потом водитель выпрыгнул из машины на ходу. Перекатился, встал.

Высокий мужчина в черном кожаном плаще. Темные очки. Щетина. И совершенно невозмутимое выражение лица.

— Помощь пришла, — сказал он ровным голосом. — Я — Киану Бродячий, охотник из Верхней Врены.

С крыши спрыгнул второй.

Маленький, коренастый, с безумными глазами и топором в каждой руке.

— Я — Гимли! — проорал он. — Гимли Второй! Я не гном — я концентрированная ярость! И пришёл надирать задницы, ублюдки!

Орки замерли. Даже у них были пределы понимания происходящего.

— Это... это же... — Лазарь икнул. — Это Киану Ривз и Дэнни Де Вито!

— Так, стоп! — Гордей поднял руку. — Почему в нашей истории появились реальные актеры?!

Киану пожал плечами.

— Сценарий дал сбой. Когда вы отказались умирать по канону, система начала импровизировать. Вытащила нас из... назовем это «коллективным воображением».

— Вы знаете, что происходит?

— Конечно. Вы в Навьем Суде, который создал испытание из популярной истории. Но вы ломаете шаблоны. Респект, кстати.

Дэнни Де Вито тем временем крушил орков топорами, матерясь на три языка.

— Эй! Чего встали?! Тут жопы надо надирать!

Мара-назгулы зашипели.

— Это неправильно! Их не должно быть здесь! Это нарушение!

— Детка, — Киану достал еще один пистолет. — Вся эта история — нарушение. И знаешь что? Мне нравится.

Он открыл огонь. Пули — не обычные, а светящиеся синим — пробивали назгулов насквозь. Осколки сыпались как снег.

— Серебро? — спросил Гордей.

— Код, — поправил Киану. — В симуляции всё — код. Даже смерть.

— О, философия! — Лазарь воспрял духом. — Ты тоже думаешь, что мы в Матрице?

— Малыш, мы всегда в чьей-то матрице. Вопрос — принимаем правила или ломаем.

Дэнни запрыгнул на стену, размахивая окровавленными топорами.

— Меньше философии, больше насилия! У нас тут эпическая битва!

И правда — орки опомнились от шока и снова полезли на стены.

Но теперь расклад изменился.

Киану стрелял с двух рук, каждая пуля находила цель.

Дэнни крушил всё в радиусе топора, хохоча как маньяк.

Братья воспряли духом.

— Ну что, Док? — Гордей поднял меч. — Покажем им, как дерутся в России?

— Погнали, Гор! Отморозим этих тварей!

Битва возобновилась. Но теперь — с долей абсурда, который ломал все правила эпического фэнтези.

А Степаныч смотрел на это безумие и думал только одно.

— Мне точно нужно бросить пить. Или начать пить больше.

***

Когда последний орк первой волны упал (с топором Дэнни в черепе и тремя стрелами Лазаря в груди), небо потемнело окончательно.

Но не просто потемнело. Оно стало... телевизионным экраном?

Огромное лицо проступило в облаках. Не глаз Саурона — целое лицо. Чернобог во всей красе, но с режиссерской бородкой и беретом.

— Так-так-так, — голос гремел с небес. — Что тут у нас? Актеры вышли из-под контроля?

— Мы не актеры! — крикнул Лазарь. — Мы реальные люди в дурацкой ситуации!

— Все так говорят, — Чернобог закатил глаза. — «Мы не актеры, мы настоящие!» А потом бах — и снова играют свои роли. Скучно!

— Скучно? — Гордей шагнул вперед. — А что тебе не скучно?

— О, хороший вопрос! — лицо в небе оживилось. — Знаете, я тысячи лет смотрю одни и те же истории. Добро побеждает зло. Герой спасает мир. Любовь преодолевает всё. Скукотища!

Киану спокойно перезарядил пистолеты.

— Звучит как выгорание.

— Ещё Бы! — гром сотряс стены. — Вы пробовали быть злодеем вечность? Одно и то же! «Я захвачу мир!» Зачем? «Я уничтожу всех!» Опять зачем? Никакой мотивации!

— Так дай себе мотивацию, — предложил Дэнни, закуривая сигару. — Я вот играю себя во всех фильмах. И ничего, не жалуюсь.

— Ты не бог смерти!

— Детка, ты не видел мои гонорары. От них точно можно умереть.

Чернобог замолчал. Потом расхохотался.

— Знаете что? Вы мне нравитесь! Ломаете шаблоны, приводите «неправильных» героев, спорите с режиссером...

— Ты не режиссер, — отрезал Гордей. — Ты просто...

Лицо в небе нахмурилось.

— Я...

Чернобог молчал. Потом лицо начало меняться. Берет исчез, борода тоже. Осталось просто уставшее лицо древнего существа.

— Я бог мертвых. Моя роль определена с момента создания.

— Роли можно менять, — тихо сказал Лазарь. — Мы вот сейчас меняем.

— Вы в моём испытании!

Рарог, всё это время сидевший в углу, вдруг поднял голову.

— Я... я помню... — голос был яснее, чем за всю битву. — Я выбрал. Триста лет назад. Выбрал семью вместо свободы. И не жалею.

Мешочек на груди Степаныча вспыхнул. Не огнем — светом. Теплым, домашним светом.

— Прелесссть... нет. Не прелесть. Семья. Моя семья.

И Голлум начал меняться. Сгорбленная фигура распрямлялась. Лохмотья тлели, открывая знакомую рубаху кузнеца.

— Я — Рарог. Дух огня. И я устал прятаться в чужих историях!

Вспышка!

Огонь окутал его. Но не сжигающий — очищающий. Голлум сгорал, оставляя только истинную суть.

— Вот это поворот! — восхитился Дэнни. — Оскара этому духу!

Чернобог смотрел с неба. В глазах — растерянность.

— Но... но как? Роль должна держать! Сценарий нерушим!

— Для кого? — Киану закурил. — Брат, ты застрял в своей роли так же, как этот дух в образе Голлума. Может, пора выйти из образа?

— Я не могу! Я бог! У меня обязанности!

— Перед кем? — спросил Гордей.

Молчание.

— Перед кем твои обязанности? Кто написал, что ты должен быть злым?

— Я... не помню...

— Вот именно. Ты играешь роль, автора которой уже нет. Зачем?

Лицо в небе начало расплываться. Терять четкость.

— Я не знаю... я так долго был Чернобогом... Кто я без этого?

— Узнаешь, только если попробуешь, — мягко сказал Лазарь.

И тут замок содрогнулся.

Не от удара.

От смеха.

Денетор-не-дед стоял на самой высокой башне. Смеялся. Но это был не добрый смех.

— Дураки! Вы думаете, так просто? Сломать историю? Изменить роли? Нет!

Он поднял руки. Воздух вокруг него задрожал.

— Если вы не хотите играть по правилам — я сожгу все правила! Как настоящий Денетор!

И поджег себя.

Но не обычным огнем.

Белым пламенем забвения. Которое стирает не тела — истории.

— Если я не могу быть вашим дедом в этой истории — не будет никакой истории!

Пламя начало расползаться. Стены таяли. Небо трескалось. Сама реальность Властелина колец начала гореть.

— Вот дерьмо, — резюмировал Дэнни.

***

Белое пламя пожирало мир. Башни Минас-Тирита таяли как свечи. Орки превращались в дым. Даже камни под ногами становились прозрачными.

— Что делать? — Лазарь обернулся к Киану.

— Без понятия. В моих фильмах обычно есть «избранный» для таких ситуаций.

— Мы не в твоем фильме!

— Точно. Значит, импровизируем.

Денетор-не-дед пылал на башне, хохоча.

— Горите! Все горите! Раз я не могу переписать историю — уничтожу её!

И тут Гордей понял.

— Он не может.

— Что? — Лазарь пытался увернуться от белых искр.

— Он не может уничтожить историю. Он — часть истории. Если она исчезнет, исчезнет и он.

— И?

— И он блефует. Это самоубийственная атака. Он надеется, что мы испугаемся.

Степаныч, державший пылающий мешочек, вдруг расхохотался.

— Ха! Я двести лет мертвый! Думаешь, меня смерть испугает?

Рарог, уже почти полностью очистившийся от образа Голлума, кивнул.

— Парни правы. Это блеф отчаяния.

— Значит? — Лазарь напрягся.

— Значит, не играем по его правилам, — Гордей снял шлем. Отбросил. — Я не Боромир. Я Гордей Морозов. И я не умру по чужому сценарию.

— Я не Леголас, — Лазарь стянул эльфийский парик. — Я Лазарь. И да, я скоро стану льдом. Но это мой выбор. Не Толкина, не Чернобога — мой.

— А я вообще не хоббит! — Степаныч разулся, показав волосатые ноги. — Но ноги клевые, оставлю.

Дэнни поднял топор.

— А я Дэнни Де Вито! И мне плевать на ваши правила!

Киану просто кивнул.

Белое пламя дошло до них. Коснулось...

И не смогло сжечь.

Потому что нельзя стереть тех, кто сам себя определяет.

Денетор-не-дед замер.

— Как... Как вы смеете?!

***

— Стоп, — Гордей шагнул вперед, сквозь белое пламя. Оно лизало латы, но не жгло. — А кто вообще это предначертал?

— Что? — Денетор пошатнулся.

— Кто предначертал, что Боромир умрет? Что добро победит? Что история должна идти по рельсам?

— Толкин!

— А где он? — Лазарь подошел к брату. — Толкин умер полвека назад. Его тут нет.

— Но его история...

— Его история живет в миллионах версий. Книги, фильмы, фанфики... И знаешь что? В каждой версии — что-то свое.

— Нет! Есть канон!

— Толкина тут нет, — отрезал Гордей. — Есть мы. И я отказываюсь умирать по чужому сценарию!

Он схватил стрелу из колчана Лазаря. И сломал её голыми руками.

Мир дрогнул.

— Ты... ты не можешь...

— Могу и делаю.

Еще стрела. Хруст. Еще.

С каждой сломанной стрелой реальность трещала сильнее.

— Док, помоги!

Лазарь понял. Начал ломать собственные стрелы — те, что никогда не промахивались, всегда убивали.

— Я не идеальный эльф! Я могу промахнуться! Могу струсить! Могу выбрать!

Треск усилился.

Белое пламя вокруг Денетора начало гаснуть. Сам он старел на глазах, превращаясь в то, чем был — иллюзию, навязанную сценарием.

— Я... я просто хотел быть хорошим дедом... хоть в истории...

— Наш дед и так хороший, — мягко сказал Лазарь. — Нам не нужна идеальная версия. Нам нужен настоящий.

Денетор рассыпался пеплом.

А мир вокруг...

***

Мир продолжал рушиться. Но теперь не от белого пламени — от противоречий. Когда герои отказались от ролей, история потеряла структуру.

Орки таяли. Стены осыпались. Небо покрывалось трещинами.

И Мара-назгулы слились в одну фигуру.

— Вы всё сломали! — голос из тысячи осколков. — Теперь мы все погибнем!

Она бросилась на братьев. Уже не назгул — буря из зеркальных осколков, несущая забвение.

Лазарь поднял лук. Но стрел не осталось — все сломаны.

Гордей взмахнул мечом. Но клинок прошел сквозь осколки.

И тогда вперед шагнул Рарог.

— Моя прелесссть — это не рёбра... — голос был тихим, но отчетливым. — Это вы. Сохранить вас — вот моя последняя охота.

Он обнял Мару.

Духовное пламя встретилось с зеркальным холодом.

— Нет! — Мара забилась. — Ты не настоящий! Ты воспоминание!

— А разве воспоминания не могут любить? — Рарог улыбнулся. — Я помню, как учил их ковать. Как ругался за разбитые тарелки. Как готовил ребрышки. Этого достаточно.

Взрыв.

Но не разрушительный — очищающий.

Мара рассыпалась на миллион осколков. Но теперь в каждом отражалось не страх — а свет. Теплый, домашний свет кузни.

Рарог начал таять.

— Рар... ты же уже... — Лазарь не находил слов.

— Столько раз можно умереть за семью, сколько раз семья в тебе нуждается, — голос еле слышный. — Это не жертва. Это привилегия.

Последняя искра.

И на земле — перо. Красно-золотое, теплое даже в рушащемся мире.

Лазарь поднял его.

— Спасибо, — прошептал он.

Мир вокруг окончательно терял форму. Оставались только они — две группы людей посреди растворяющейся истории.

И голос Чернобога. Уже без образа — просто голос из ниоткуда.

— Что вы наделали?

***

— Мы выбрали! — крикнул Гордей в пустоту. — Не роль, не сценарий — себя!

Мир трещал. Но не просто трещал — расслаивался. Проступали другие реальности. Навь. Усадьба. Современная Москва. Все смешивалось в безумный калейдоскоп.

И тут Лазарь почувствовал.

Холод.

Не внешний — внутренний. Проклятие, которое временно отступило в этой истории, вернулось с удвоенной силой.

— Я не могу... слишком много смертей... — он посмотрел на руки.

Они были прозрачными почти до плеч. Сквозь кожу просвечивали ледяные кости.

— Док!

— Слишком холодно... я видел их всех... каждого орка... у каждого была история... семья... и я убивал...

Воздух вокруг него начал кристаллизоваться. Эльфийская грация превращалась в абсолютную неподвижность льда.

— Лазарь, вернись! — Гордей попытался схватить брата.

Обжегся. Даже через латы холод был невыносим.

И тогда Лазарь взорвался.

Не физически.

Волна абсолютного холода ударила во все стороны. Остатки Минас-Тирита покрылись черным льдом. Распадающиеся орки превратились в ледяные статуи. Даже воздух замерз, превратившись в снежную пыль.

— Довольно! — голос шел откуда-то из глубины. Не Лазаря — чего-то древнего, что пробудилось в нем.

И в этот момент — боль. Острая, рвущая боль в груди, словно что-то треснуло внутри. Лазарь схватился за сердце. Сквозь пальцы проступил свет — не теплый, а холодный, мертвенный.

Киану и Дэнни отскочили. Даже им стало холодно.

А из темноты донесся другой голос. Слабый, но узнаваемый.

Голос деда.

— Первая трещина пошла...

И еще, эхом из ниоткуда.

— Навь не терпит героев — только честных.

Степаныч, единственный не затронутый холодом (мертвые не мерзнут), подошел к Лазарю.

— Эй, парень. Ты тут?

Лазарь — или то, что им стало — повернулся. Глаза были полностью белыми.

— Я... я не знаю. Слишком много. Граница стерлась.

— Какая граница?

— Между мной и зимой. Я больше не Лазарь. Я... явление.

Гордей стиснул зубы. Подошел ближе, несмотря на боль.

— Нет. Ты мой брат. Младший, вредный, поющий в душе.

— Отпусти и забудь... — прошептал Лазарь. И улыбнулся. Губы треснули, но улыбка была настоящей. — Всегда работает.

Что-то щелкнуло. Абсолютный холод отступил. Не исчез — просто втянулся обратно.

Лазарь упал на колени.

— Я... я чуть не...

— Но не сделал, — Гордей помог ему встать. — Потому что ты сильнее проклятия.

Перо Рарога в кармане потеплело. Словно старый друг похлопал по плечу — держись, пацан.

Мир вокруг окончательно развалился. Остались только клочки — кусок стены здесь, орк-статуя там, обрывок неба.

И они. Стоящие в пустоте.

— Ну что, — Киану закурил очередную сигарету. — Кажется, шоу окончено.

— Мы возвращаемся в свои миры? — спросил Дэнни.

— Наверное. Было весело, парни. Если будете в Голливуде — звоните.

И начал растворяться. Медленно, пиксель за пикселем.

— Эй! — крикнул Лазарь. — Спасибо!

— За что? — Киану улыбнулся.

— За то, что показали — даже в чужой истории можно остаться собой.

Киану кивнул и исчез.

Дэнни помахал топором.

— Увидимся в следующем кроссовере, придурки!

И тоже растаял.

Остались только братья, Степаныч и пустота.

Нет. Не пустота.

Философское пространство, где форма не важна — важна суть.

***

В пустоте материализовалась фигура. Не грозный Саурон, не величественный бог. Просто... усталое существо в простой черной робе.

Чернобог без маски.

— Довольны? — голос был тихим. — Сломали красивую историю.

— Чья история красивее — где все играют роли или где каждый выбирает? — спросил Гордей.

Чернобог сел прямо в пустоте. Подпер голову рукой.

— Вы не понимаете. Истории дают структуру. Смысл. Без них — хаос.

— Или свобода, — поправил Лазарь.

— Какая свобода? Ты умираешь! Превращаешься в лед! Это твоя свобода?

— Это мой выбор. Не навязанный проклятием рода. Не предписанный судьбой. Мой.

Чернобог встал. Прошелся по несуществующему полу.

— Вы хотите переписать легенду? Но вы не Толкин. Вы не бог.

— И не надо, — спокойно сказал Гордей. — У меня брат есть. А это больше, чем сценарий.

— Трогательно. Но недостаточно. Каждый автор — бог своего мира. Каждый бог — раб своей истории. Я создал этот тест, я устанавливаю правила!

— Правда? — Лазарь шагнул вперед. — А кто установил правила для тебя? Кто написал, что Чернобог должен быть злым?

Молчание.

— Вы сломали тест, — усмехнулся бог. — Что, в общем-то, тоже результат.

Из ниоткуда донесся звук. Чистый, мелодичный. Птичий.

И голос. Женский, с интонациями, которые братья уже слышали.

«Тот, кто может изменить сказку, достоин пройти в следующую главу.»

— Гамаюн, — выдохнул Лазарь.

И тут, совсем тихо, словно секрет самой себе.

«Выбор сделан. Суд продолжается.»

— И что теперь?

— Теперь? — Чернобог расправил плечи. Впервые за встречу выглядел... молодым? — Теперь вы возвращаетесь в Суд.

Он махнул рукой.

Пространство закрутилось.

Мир замер. Расплавился, как плёнка старой VHS-кассеты, оставленной на солнце. Цвета потекли вниз радужными струями. Звуки растянулись, превратившись в низкий гул.

Последнее, что Лазарь услышал — шёпот. Не из пространства, а из памяти. Голос Рарога, теплый и ворчливый.

«История закончилась. А вы — нет.»

И растворение завершилось.

Они снова падали.

Но теперь это было другое падение.

А где-то далеко-далеко, в хрустальной тюрьме, дед наблюдал. И улыбался.

Его мальчики ломали правила богов.

Как он и учил.

Но теперь — готовые к любому сценарию.

Потому что у них был свой.

***

ᛗᛟᚱᛟᛉᛟᚹᛃ ᛒᚱᚨᛏᛋᛏᚹᛟ ᚲᛟᛚᛁᚲᚨ ᚲᚨᛋᛏᛁ ᚹᛏᛟᚱᚨᛃᚨ