Навмор

Глава 4. Мы это мы (Часть II)

«Шрамы делают нас настоящими.»

ᛋᚱᚨᛗᛁ ᛞᛖᛚᚨᛁᚢᛏ ᚾᚨᛋ ᚾᚨᛋᛏᛟᛁᚨᛋᚲᛁᛗᛁ

***

Следующая трансформация случилась через три поворота. Коридор вдруг расширился, потолок взмыл вверх. Перед ними — концертный зал. Тысячи мест, все заняты. На сцене — фигура в белом халате.

Прожектор ударил в лицо. Лазарь. Но не больной — здоровый, уверенный, сияющий.

— Дамы и господа! Рад приветствовать вас в этот день! — голос разносился без микрофона. — Сегодня — исторический день. Мы победили проклятие Морозовых!

Зал взорвался аплодисментами.

— Пять лет исследований! Сотни спасенных жизней! И наконец — лекарство!

На экране за спиной — фотографии. Лазарь в лаборатории. Лазарь с нобелевской премией. Лазарь пожимает руку президенту.

— И все это стало возможным благодаря тому, что я вовремя отказался от... балласта.

— О, ну началось, — пробормотал настоящий Лазарь.

Зеркальный спустился со сцены, подошел ближе. Вблизи различия были заметнее — никаких следов болезни. Кожа здоровая, глаза ясные, движения легкие.

— Смотри, узнаешь? — он покрутился. — Это ты. Каким мог бы быть.

— Я? Без проклятия?

— Без своего брата.

Гордей напрягся, но Лазарь поднял руку — спокойно, я сам.

— И что ты такого достиг без него?

— Всё! — зеркальный воздел руки. — Слава! Признание! Здоровье! Любовь!

На сцену вышла девушка. Красивая, в вечернем платье.

— Это моя жена. Счастливы пять лет. Двое детей.

— Поздравляю. А где мой брат в твоей истории?

Зеркальный нахмурился.

— Какой брат?

— Гордей. Мой старший брат.

— У меня нет... — он запнулся. — Не было... Зачем мне брат?

— Точно. Зачем тебе брат. Ты же иллюзия. — Лазарь шагнул ближе. — Скажи, герой, а кто тебя учил кататься на коньках?

— Я... сам научился.

— Кто сидел с тобой ночами, когда болел?

— Врачи.

— Кто дрался за тебя в школе?

— Никто. Я не дрался.

— Кто верил в тебя, когда ты сам не верил?

— Я всегда верил в себя!

— Врешь, — Лазарь покачал головой. — Ты идеальный. Успешный. Здоровый. И абсолютно одинокий.

— У меня есть жена! Дети! Коллеги!

— Но нет брата. Нет человека, который примет тебя любым. Больным, здоровым, успешным, лузером — неважно. Просто примет.

Зал начал темнеть. Публика расплывалась.

— Я спас тысячи жизней!

— А я спасаю одну. Но для меня она важнее тысячи чужих.

— Это эгоизм!

— Это любовь.

Зеркальный Лазарь попятился. Его идеальное лицо пошло трещинами.

— Ты... ты мог бы быть как я!

— Мог бы. Но тогда я не был бы собой.

Концертный зал рухнул. Зеркальный упал на колени, распадаясь на осколки.

— Почему? — прохрипел он. — Почему ты выбираешь боль?

— Потому что боль — это часть меня. Как и мой брат. Убери что-то одно — и я перестану быть мной.

Последний осколок звякнул об пол. И тишина.

Братья остались одни в пустом зале. На сцене — только микрофон и пустое кресло.

— Красиво сказал, — Гордей хлопнул брата по плечу. — Прямо поэт.

— Заткнись. Сам чуть не всплакнул.

— Это у меня соринка в глаз попала.

— Ага, соринка размером с бревно.

Смех. Короткий, но настоящий.

А потом пространство снова изменилось.

***

Комната была точной копией их детской. Две кровати, письменный стол, полки с книгами. На стене — постер с хоккеистами. В углу — коробка с игрушками. На полу — потёртый красный ковёр.

За столом сидели двое. Мальчишки лет четырнадцати-семнадцати. Делали уроки — один математику, второй историю.

Идеальные братья в идеальной комнате.

— Заходите, — не поднимая головы, сказал старший. — Мы вас ждали.

Настоящие братья переглянулись. Ловушка была очевидной, но любопытство пересилило.

Комната пахла домом. Настоящим домом — пылью, старыми книгами, яблоками из вазы на столе.

— Садитесь, — младший отодвинул стул. — Поговорим.

— О чем? — Гордей остался стоять у двери.

— О том, какими вы могли быть, — старший закрыл учебник. — Без проклятия. Без боли. Без всего... этого.

Он махнул рукой. За окном — не Навь. Обычный московский двор. Дети играют, мамаши на лавочках, дворник метет листья.

— Папа придет с работы через час, — младший улыбнулся. — Мама готовит ужин. Дед обещал на выходных на рыбалку свозить.

— Папа мертв, — жестко сказал Лазарь.

— У вас — да. У нас — нет. Он просто работает в офисе. Менеджер. Скучно, зато стабильно.

— А мама? — тихо спросил Гордей.

— Внизу. Печет яблочный пирог. Твой любимый.

Запах усилился. Корица, печеные яблоки, ваниль.

— Хотите посмотреть? — старший встал. — Она внизу. Ждёт нас к ужину.

— Нет, — отрезал Лазарь. — Мы знаем, что там.

— Правда знаете? — младший наклонил голову. — Или боитесь узнать?

Дверь открылась сама. За ней — лестница вниз. Обычная лестница в обычном доме. На стенах — семейные фотографии. Все целы, все улыбаются.

— Мальчики! — донесся снизу женский голос. — Ужинать!

Голос матери.

Лазарь дернулся. Гордей перехватил его руку.

— Стой. Это не она.

— Я знаю. Но...

— Никаких «но».

— Вы можете остаться, — старший двойник подошел ближе. — Прожить ту жизнь, которую заслуживали. Без монстров. Без смертей. Без проклятий.

— Взамен на что?

— Ни на что. Просто... забудьте. Забудьте реальность и живите в мечте.

— Мальчики! — снова позвала мать. — Пирог остывает!

Братья двойники встали плечом к плечу. Идеальные. Счастливые. Без шрамов, без боли в глазах.

— Смотрите, — младший подошел к окну. — Вон папа идет. С цветами для мамы. Как каждую пятницу.

Действительно, по двору шел мужчина. Высокий, широкоплечий. Лица не разглядеть, но походка...

— Он всегда приносит маме цветы? — тихо спросил Гордей.

— Каждую неделю. Уже пятнадцать лет.

— А что она любит?

— Белые розы.

Гордей усмехнулся.

— Она ненавидела белые розы. Говорила, они пахнут больницей.

Двойники замерли.

— Это... это неважно! Главное...

— Нет, — Лазарь покачал головой. — Главное — помнить. А вы не помните. Вы просто картинка чьей-то мечты о счастье.

— Но это лучше, чем ваша реальность!

— Наша реальность — наша. Со всем дерьмом и болью.

— Глупцы! — старший двойник шагнул вперед. — Вы выбираете страдание!

— Мы выбираем правду.

— Даже такую?

Комната мигнула. На секунду братья увидели настоящую картину. Родители за столом — восковые куклы с нарисованными улыбками. Дом — декорация из папье-маше. Двойники — пустые оболочки с тьмой внутри.

— Особенно такую, — твердо сказал Гордей.

Двойники бросились вперед. Но на этот раз братья были готовы. Гордей встретил своего прикладом в лицо. Тот рассыпался как разбитая ваза.

Лазарь не стал драться. Просто обнял своего двойника.

— Прости, — прошептал он. — Ты мог бы быть счастливым. Но ты не я.

Двойник застыл. Потом медленно обнял в ответ.

— Я знаю, — прошептал он. — Но я так хотел... хотя бы во сне...

И растаял. Как снег в ладонях.

Комната исчезла. Остался только запах яблочного пирога. И тихий женский голос.

— Я все равно люблю вас, мальчики.

Но это был уже не голос двойника. Это был голос памяти.

***

Они стояли в центре лабиринта. Круглый зал с тысячью зеркал. В каждом — осколок Мары.

— Браво! — голос шел отовсюду. — Прекрасное представление! Отказ от счастья ради правды! Как благородно! Как глупо!

— Покажись! — Лазарь вертелся, целясь в зеркала.

— Я везде, мальчик. В каждом отражении. В каждом стекле. В каждой луже.

— Мы победили тебя однажды. И сейчас...

— Победили? — смех как битое стекло. — Вы разбили одну из моих форм. Но я — сама идея отражения. Меня нельзя уничтожить, пока существуют зеркала.

— Тогда перебьем все!

— Все? Даже те, что в глазах любимых? Ведь глаза — зеркала души.

Лазарь замер. В кармане завибрировал мертвый телефон. Он достал — экран мигал. В нем отражалось лицо Мары.

— Видишь? Я везде. И знаешь что? Мне больше не нужны зеркала. Люди носят меня в карманах. Смотрят на меня чаще, чем друг на друга.

— Отличная речь. Скучная, но отличная.

Лазарь швырнул телефон в ближайшее зеркало. Стекло треснуло.

— Злишься? Хорошо. Злость — это честно. А теперь позволь показать последнее отражение.

Зеркала потемнели. Потом в них появилось одно изображение, размноженное тысячекратно.

Лазарь. Будущий Лазарь.

Стоит посреди заснеженного поля. Весь в ледяных доспехах, глаза белые, без зрачков. Вокруг — статуи. Ледяные статуи людей.

И среди них — Гордей.

— Нет... — выдохнул Лазарь.

— Это твое будущее, — прошептала Мара. — Скоро. Очень скоро. Проклятие возьмет свое. И ты заморозишь всех, кого любишь.

— Ты врёшь!

— Я никогда не лгу. Я только показываю. Смотри внимательнее.

Картинка приблизилась. Ледяной Гордей. Застывшее лицо искажено ужасом. Рука тянется к брату — то ли за помощью, то ли пытаясь остановить.

— Он попытается обнять тебя, — продолжала Мара. — Когда ты будешь умирать от холода. И ты убьешь его. Не специально. Просто... замерзнет от твоего прикосновения.

— Лучше заткни варежку!

Лазарь открыл огонь. Глоки рычали, выплевывая пули. Зеркала лопались одно за другим, но картинка не исчезала.

— Беги, — шептала Мара. — Беги от него. Это единственный способ спасти брата.

— Док, не слушай! — Гордей тоже стрелял. — Это ложь!

— А если нет? — Лазарь обернулся. В глазах — лед и страх. — Если она права? И я...

— Она врет.

— Ты видел мои руки! Я уже наполовину труп!

— И что? Ты мой брат. Живой, мертвый — неважно.

— Гор...

— Заткнись и стреляй. Потом поговорим.

Они расстреливали зеркала методично, по кругу. С каждым разбитым голос Мары слабел.

— Глупцы... вы не понимаете... я пытаюсь помочь...

— Твоя помощь нам не нужна! — Лазарь разбил последнее боковое зеркало.

Осталось одно. Огромное, во всю стену. В нем Мара была цельной — существо из тысячи осколков, скрепленных тенью и болью.

— Последний шанс, — прошипела она. — Прими правду. Или умри во лжи.

— Знаешь что? — Лазарь опустил пистолеты. — Ты права. Я могу убить брата. Могу стать чудовищем. Могу потерять человечность.

— Док?

— Но знаешь, что еще я могу? — он улыбнулся. — Могу выбрать. Каждый день выбирать — поддаться или бороться. И пока я могу выбирать — я человек.

Он поднял руку. Ледяное дыхание сорвалось с губ — не случайно, контролируемо. Поток холода ударил в зеркало.

Стекло не разбилось. Оно треснуло — медленно, с хрустом ломающегося льда. Трещины расползались от центра, образуя снежинку.

— Что... что ты делаешь? — Мара попятилась внутри зеркала.

— Принимаю себя, — Лазарь усилил поток. — Со всем дерьмом. Со всем льдом. Со всеми страхами.

— Это невозможно!

— Смотри и учись тварь.

Зеркало взорвалось. Но не наружу — внутрь. Осколки засосало в черную дыру, где была Мара.

— Я вернусь! — ее крик затихал. — В каждом отражении! В каждом взгляде!

— Возвращайся, — кивнул Лазарь. — Мы будем готовы.

Последний осколок исчез. Лабиринт содрогнулся и начал рушиться.

— Пора валить! — Гордей схватил брата за руку.

Они побежали. Стены падали за спинами, пол проваливался. Где-то впереди мелькнул свет — выход.

Прыжок.

***

Они вывалились на берег замерзшего озера. Степаныч сидел на камне, спокойно попивая из фляги.

— А, вот и вы! Я уж думал, все. Конец братьям Морозовым.

— Сочувствую твоей вере в нас, — Лазарь рухнул на снег. — Блин, как же хорошо на твердой земле!

— Это Навь. Тут земля не твердая по определению.

— Не порть момент.

Гордей сел рядом, проверяя патроны. Почти не осталось.

— Степаныч, сколько мы там были?

— Часа три. Может, четыре. В Нави время врет.

— Ощущение, что дней десять.

Лазарь сел, стягивая перчатки. Замер.

Ногти с безымянного и мизинца отвалились. Просто отпали, как молочные зубы. Под ними — лед. Прозрачный, с голубыми прожилками.

— Красиво, — он пошевелил пальцами. — Блин, даже не болит.

— Док...

— Да, вижу. Прогрессирует. — Лазарь натянул перчатки. — Но мы же знали, на что шли.

Он кашлянул. На снег упало несколько красных ледышек.

— О, теперь кровь замерзает сразу. Удобно. Не пачкается ничего.

— Это не смешно.

— А что делать? — Лазарь поднялся. — Рыдать? Молиться? Не мой стиль.

В кармане что-то звякнуло. Он достал — осколок зеркала.

— Сувенир? — хмыкнул Степаныч.

— Хм, не знаю. Я его точно не брал.

Осколок был прозрачный. Лазарь поднес к глазу — и дернулся.

В осколке мелькнула картинка. Лестница вниз. Каменные стены. Портреты на стенах — десятки портретов. И все лица смотрят прямо на него.

— Что там? — Гордей подошел ближе.

— Не знаю. Что-то... древнее. — Лазарь спрятал осколок. — Потом разберемся.

На снегу лежало третье черное перо. Степаныч поднял, покрутил.

— Гамаюн. Продолжает следить.

— И сколько их нужно? — спросил Гордей.

— Без понятия. Семь? Десять? Сто? Она сама решает, когда показаться.

— Отличный бизнес. Следи и продавай информацию.

— В Нави все так живут. Кто информацией, кто воспоминаниями, кто болью. Каждый торгует, чем может.

Вдалеке виднелись огни. Не теплые огни костров — холодное сияние мертвых звезд.

— Идем? — спросил Гордей.

— А куда деваться? Дед где-то там. За всеми этими милыми тестами.

Они двинулись вперед. Степаныч плелся сзади, бормоча про молодых дураков и старых идиотов.

Через полчаса остановились. Нашли защищенное место — круг из черных камней. Степаныч уверял, что тут можно развести костер.

Огонь занялся с трудом. Дрова были мокрые. Но горели.

— Что ты там видел? — спросил Гордей, когда они устроились у огня.

— В осколке? Не знаю. Лестница, портреты... и ощущение. Будто они ждут.

— Кто ждет? Кого?

— Предки. Все мертвые Морозовы.

— Весело. Семейное воссоединение в аду.

— Ага. «Здравствуй, прапрадед, я твой мутировавший потомок».

Они засмеялись. Тихо, устало, но искренне.

— Эй, — Степаныч оторвался от фляги. — А вы молодцы.

— Это еще почему?

— Мару прошли. И не сломались. Редкость. Обычно после неё люди... другие. Совсем.

— Как это?

— Перестают верить отражениям. Всем. Даже собственным глазам. Паранойя такая, что жить невозможно.

— Ну, мы не как все.

— Да вы приняли. И себя, и друг друга. С этим Мара не справляется. Ее оружие — отрицание. А вы взяли и согласились. Да, мы неидеальны. И что?

— Мудро говоришь, — кивнул Гордей. — Для алкаша.

— Я не алкаш! Я ценитель!

— Ценитель самогона двухсотлетней выдержки?

— Эй! Это элитный самогон!

Смех. Огонь потрескивал, отбрасывая пляшущие тени.

— Спасибо, — вдруг серьезно сказал Лазарь. — Что не бросил.

— Морозовы не бросают своих, — автоматически ответил Гордей.

— Даже полумертвых со снегом в голове?

— Особенно таких. Они самые интересные.

Лазарь улыбнулся. Встал, подошел к краю круга. В темноте что-то двигалось — тени, духи, может, просто игра воображения.

Он снял перчатку. Рука светилась в темноте — лед под кожей фосфоресцировал мягким голубым.

— Знаешь, — сказал он, не оборачиваясь. — Мара показала мое будущее. Я убью тебя. Заморожу случайно.

— Всё может быть.

— И ты не боишься?

— А смысл? Если бояться всего, что может случиться, то и жить незачем.

— Но если...

— Док, — Гордей подошел, встал рядом. — Ты можешь стать ледяной статуей. Я могу сдохнуть от упыря. Дед может не дождаться нас. Мир может рухнуть. Что угодно может пойти не так.

— И?

— И плевать. Мы здесь. Сейчас. Вместе. Этого достаточно.

Лазарь кивнул. Натянул перчатку.

— Пошли спать? Завтра длинный день.

— Пошли. И Док?

— М?

— Перестань извиняться за то, чего не сделал. Бесит.

— Есть, сэр. Больше не буду, сэр.

— Придурок.

— Сам придурок.

Они вернулись к костру. Степаныч уже храпел, обняв флягу как плюшевого мишку.

Братья улеглись спина к спине. Старая привычка — так теплее и безопаснее.

— Гор?

— Что?

— Если я начну замерзать окончательно... не дай мне уйти. Ладно?

— Ладно.

— Обещаешь?

— Обещаю. Спи.

Огонь догорал. В углях мелькали отражения — не их, а всех, кто выбирал любовь вместо совершенства. Тысячи таких же выборов через века.

А утром их ждала Усыпальница. И правда о роде Морозовых.

Но это — утром. А пока братья спали у огня, охраняя друг друга даже во сне.

Потому что Морозовы не бросают своих.

Даже там, в аду.

***

ᛗᛁ ᛖᛏᛟ ᛗᛁ ᚲᚨᛋᛏ ᛞᚹᚨ