Навмор

Глава 10. Дед

«В холодном сердце спит огонь живой,

Не для себя — а ради тех, кто рядом.

И жертва не исчезнет под золой —

Любовь хранится в сердце ледяном.»

ᛞᛖᛞ ᚹᛃᛒᛁᚱᚨᛖᛏ ᛋᛗᛖᚱᛏᛁ

***

Михаил Степанович, тридцать семь лет, сидел у больничной койки третий месяц подряд. Каждый день — одно и то же. Приходил к десяти, уходил к восьми. Читал Есенина вслух. «Письмо матери» дед любил особенно.

Медсестры качали головами — мол, бесполезно, не слышит он вас. Михаил упрямо продолжал. Сегодня дочитывал последние строки, когда почувствовал — дедова рука дрогнула в его ладони.

— Дед? — Михаил наклонился ближе. — Ты меня слышишь?

Пальцы сжались. Сначала слабо, потом сильнее. Радость ударила в голову — жив! Откликается!

Но хватка становилась железной. Кости захрустели.

— Дед, больно!

Глаза открылись. Но в них плескалась чужая тьма. Не дедовы глаза — провалы в никуда.

— Внучек... — прохрипело не-дедовым голосом. — Я так по тебе скучал... Иди ко мне...

Михаил закричал. Попытался вырваться, но рука держала намертво. Из горла деда полился черный дым, тянулся к лицу внука.

Темнота.

Михаил лежал на койке. Пытался встать — ничего. Тело чужое. Мертвое. Только глаза живые.

Рядом кто-то сидел. Молодой мужчина. Знакомое лицо. Его лицо. Его свитер. Его руки.

Открыл томик Есенина. Тот самый.

— «Ты жива еще, моя старушка?» — начал своим голосом.

Михаил хотел кричать. Рот не открывался. Только слеза скатилась по морщинистой щеке.

Его щеке. Теперь его.

— Буду приходить каждый день. Как ты приходил. Только я не устану. Никогда.

Захлопнул книгу.

— До завтра, внучек.

Шаги. Дверь. Тишина.

***

Братья приземлились на что-то мягкое. Слишком мягкое для Нави.

— Это было... легко, — Лазарь поднялся, отряхиваясь. Снег осыпался с куртки, но не таял. Странный снег — теплый на ощупь.

— Слишком легко. — Гордей огляделся, рука привычно легла на рукоять секиры.

— Может, нам просто повезло?

— В Нави не везет. В Нави либо больно, либо ловушка.

Вокруг простиралась заснеженная равнина. Идеальная, как на рождественской открытке. Снег искрился в свете... откуда здесь свет? Солнца в Нави не было.

Лазарь присел, зачерпнул горсть снега. Тот рассыпался между пальцев как сахарная пудра.

— Гор, снег не скрипит.

— И что?

— Снег всегда скрипит. А этот... — он принюхался. — И не пахнет. Вообще ничем.

Гордей тоже вдохнул. Действительно — никакого запаха. А Навь всегда пахла. Смертью, тленом, древней пылью. Здесь — стерильная пустота.

— И еще, — Лазарь посмотрел на свои руки. — Я не чувствую холода. Внутреннего холода. Впервые за... не помню сколько.

— Определенно ловушка.

— Согласен.

Они двинулись вперед. Снег под ногами не проминался, словно шли по твердой поверхности, присыпанной белой пылью. Вдали показался дворец.

Не черная громада Чернобога. Серебристое здание, все грани которого отражали несуществующий свет. Идеально симметричное, как компьютерная модель.

— Красиво. Прямо как в сказке.

— Вот именно. Как в сказке. А мы не в сказке, Док.

— Может, Чернобог решил сделать ремонт?

— Ага, хремонт. — Гордей не сводил глаз с дворца. — Смотри — ни единой тени. Как такое возможно?

Лазарь прищурился. Точно — дворец отбрасывал отражения во все стороны, но теней не было. Физически невозможно, даже по меркам Нави.

— Пошли. Все равно выбора нет.

Подошли к воротам — массивные створки из полированного металла. В отражении братья выглядели... странно. Здоровыми. Отдохнувшими. У Лазаря не было прозрачной кожи и ледяных вен. У Гордея — усталых морщин вокруг глаз.

— Не нравится мне это, — пробормотал Гордей.

— А что тебе вообще нравится? — Лазарь толкнул створку.

Та открылась без звука. За ней — зал, весь из зеркал. Пол, стены, потолок — бесконечные отражения, создающие иллюзию бесконечного пространства.

И в центре, на серебряном троне — дед.

Живой. Здоровый. Румяный. В красном тулупе, с искрящейся бородой. Увидел их — и лицо озарила широченная улыбка.

— Мальчики мои! — вскочил, раскинул руки. — Наконец-то! Я так ждал!

Братья замерли. Что-то было не так. Что-то кричало внутри — опасность, ложь, бежать. Но ноги не слушались.

Дед подбежал, обнял обоих. Объятия теплые, пахнущие хвоей и мандаринами. Как в детстве. Как должно быть.

— Садитесь, садитесь! Я приготовил какао! С зефирками! Как вы любите!

— Какао? — Лазарь моргнул. — Дед, ты терпеть не можешь какао.

— Что? Конечно люблю! Всегда любил!

Братья переглянулись. В глазах Гордея плескалась тревога.

— Дед, — медленно сказал он. — Ты говорил, что какао — это сладкая бурда для баб. И что настоящие мужики пьют чай. Или водку. Но не какао.

Дед рассмеялся. Слишком громко. Слишком долго.

— Ах вы, шутники! Всегда меня подкалываете! Идемте, идемте, стынет же!

Повел их к столу — тоже зеркальному. На нем три чашки, от которых поднимался пар. Пахло шоколадом и ванилью. Аппетитно. Слишком аппетитно.

— Дед, — Лазарь сел, но к чашке не притронулся. — Где мы?

— Дома, конечно! Разве не узнаете? Это же наша столовая!

— У нас никогда не было зеркальной столовой.

— Всегда была! Вы просто забыли. Дети часто забывают. Ничего, я напомню. Пейте какао!

Отражения в зеркалах начали двигаться. Сначала едва заметно — моргнули не в такт, повернули голову иначе. Потом активнее. Отражение Лазаря потянулось к чашке, хотя сам он не двигался.

— Неплохо сыграно, правда? — голос донесся из всех зеркал сразу. Женский, с металлическими нотками. — Почти поверили?

— Мара. — Гордей медленно встал, доставая секиру.

— Я предпочитаю «Бывший хранитель границ». — Из зеркала напротив вышла фигура.

Не страшная. Не уродливая. Просто... усталая. Женщина средних лет в потертой серой мантии. Лицо изрезано морщинами, в глазах — бесконечная пустота.

— Да, как твой дед. Только неудачный.

Ложный дед начал расплываться. Красный тулуп стек как краска, борода осыпалась хлопьями. Остался манекен из зеркального стекла.

— Пятьсот лет назад я была как он, — продолжила Мара, обходя стол. — Хранила границу между мирами. Морозова звали. Вера Морозова. Не припоминаете такую в семейных легендах?

— Не было такой, — отрезал Гордей.

— Конечно не было. Неудачников вычеркивают из истории. — Она провела рукой по зеркальной стене. — Я выбрала власть над долгом. Решила сама определять, кто достоин жить, а кто — вечно отражаться.

— И?

— И границы не простили. Превратили в то, что видите — вирус отражений. Теперь я везде и нигде. В каждом зеркале, в каждой луже, в каждом осколке.

Лазарь встал, отодвигая стул. Тот упал — но в отражениях остался стоять.

— Чего ты хочешь?

— Показать правду. — Мара улыбнулась. У нее было слишком много зубов. — Смотрите — вот вы какие сейчас.

В зеркалах — настоящие братья. Усталые, раненые. У Лазаря половина тела прозрачная, вены светятся холодным светом. У Гордея лицо в шрамах, глаза красные от недосыпа.

— А вот какими могли бы быть.

Другие зеркала — идеальные версии. Лазарь в белом халате, с нобелевской медалью. Гордей в деловом костюме, успешный, уверенный.

— Ни болезни. Ни проклятия. Ни вечной охоты на тварей. Обычная, счастливая жизнь.

— Скучная жизнь, — поправил Лазарь.

— Безопасная жизнь! — Мара ударила по столу. Зеркало треснуло. — Вы не понимаете? Ваш дед сделает тот же выбор, что и я! Власть всегда побеждает любовь!

— Нет.

— Да! Я видела тысячи хранителей. Все ломаются. Все предают. Я просто сломалась первой.

Из треснувшего стола полезли руки. Зеркальные, искаженные копии братьев. Хватали за ноги, тянули вниз.

— Станьте отражениями. Это не больно. Это даже приятно. Вечность без боли, без страха, без...

Грохот!

Гордей рубанул секирой по столу. Тот взорвался тысячей осколков. Руки втянулись обратно, истекая серебристой жижей.

— Без любви, — закончил он. — Ты забыла добавить — без любви.

— Любовь — это боль! Посмотрите на себя! Вы умираете друг за друга каждый день! Это глупо!

— Это семья, — Лазарь выхватил кинжал правды. На лезвии проступили морозные узоры.

Мара зашипела. Пространство вокруг начало меняться. Стены двигались, пол становился потолком, отражения лезли из всех поверхностей.

— Я покажу вам будущее! — кричала она из всех зеркал. — Покажу, как Лазарь убьет тебя, Гордей! Случайно! Во сне! Просто обнимет покрепче!

В зеркалах — сцена. Спальня. Лазарь-ледяной обнимает брата. Тот синеет, хрипит, затихает. А Лазарь спит, улыбаясь.

— Видели? Это ждет вас через месяц! Через неделю! Через день!

Гордей остановился. Секира дрогнула в руках.

— Гор? — Лазарь обернулся к брату. — Гор, это ложь. Ты же знаешь.

— А если нет? — шепот едва слышный.

— Тогда разберемся. Как всегда.

— Док...

— Заткнись. Ты мой брат. Мы справимся.

И тут маска на поясе Лазаря нагрелась. Женская маска из Суда, которую они подобрали. Сначала тепло, потом жар. Потом — треск.

— Что за... — Лазарь схватился за маску.

Из трещин полился золотой свет. Не резкий — мягкий, как летнее солнце.

— Она не любит ложь, — прошептал чей-то голос. Женский, древний, но не старый. Скорее — вечный.

Маска взорвалась светом.

Зеркала закричали. Все отражения, все копии, сама Мара — завыли на тысячу голосов. Свет прожигал иллюзии как кислота.

— Нет! — Мара пыталась удержать форму. — Это невозможно! Она мертва! Снежина мертва тысячу лет!

Но иллюзия рассыпалась. Зеркальный дворец растаял как мираж. И братья полетели вниз.

Снова.

На этот раз — по-настоящему. Больно. Холодно. Страшно.

— Ненавижу Навь! — заорал Лазарь в падении.

— Я тоже! — откликнулся Гордей.

— Хотя какао было неплохое!

— Да пошло оно!

Удар.

***

Боль прошила от макушки до пяток. Настоящая, честная боль — лучшее доказательство реальности.

Лазарь открыл глаза. Каменный пол, покрытый инеем. Запах — затхлость, древность, немного серы. Тронный зал Чернобога.

— Живой? — Гордей уже поднимался, хватаясь за бок.

— Вроде. Ты?

— Тоже вроде.

Огляделись. Зал огромный, теряющийся в темноте. Колонны из черного льда уходили вверх, исчезая где-то в невидимом потолке. На стенах — фрески, изображающие историю смерти.

И там, в центре — трон из костей.

А перед троном — хрустальный пузырь.

— Дед! — братья бросились вперед.

В пузыре, застывший между мгновениями, висел дед. Но не просто завис — его рука тянулась то к одной руне на поверхности сферы, то к другой. Туда-сюда, туда-сюда. Как маятник, застрявший между тактами.

— Что с ним? — Лазарь коснулся пузыря. Холод обжег даже его ледяные пальцы.

— Временная петля. — Голос Чернобога раскатился по залу.

Братья обернулись. Он сидел на троне — огромный, древний, усталый. Подпирал голову рукой, как офисный клерк в конце бесконечной смены.

— Ваш дед застрял в моменте выбора. Между долгом перед миром и любовью к семье. Тысячную долю секунды, растянутую в вечность. Поэтично, не правда ли?

— Отпусти его!

— Не могу. — Чернобог пожал плечами. — Он сам себя запер. Не может выбрать. Открыть Печати и освободить мертвых — предать живых. Закрыть навсегда — предать память предков. Мило.

— Должен быть способ!

— О да. Всегда есть способ. — Чернобог встал. Кости трона скрипнули. — Но вам он не понравится.

Подошел к пузырю, провел рукой по поверхности. Руны вспыхнули, показывая сцену.

Дед стоит перед Первой Печатью. В руках — ключ-снежинка. Чернобог рядом, нашептывает. За спиной — призрачные фигуры всех Морозовых. И впереди — силуэт женщины в белом.

— Выбор простой, — комментировал Чернобог. — Повернуть ключ влево — Печати падут. Мертвые вернутся. Хаос, да. Но и справедливость. Вправо — Печати усилятся. Мертвые останутся в изгнании навечно. Порядок, но построенный на костях.

— А прямо? — спросил Лазарь.

Чернобог моргнул.

— Что?

— Ключ же можно не поворачивать. Или сломать. Или засунуть его тебе в чёрную...

— Лазарь! — рявкнул Гордей.

— Что? Я серьезно! Всегда есть третий вариант!

Чернобог смотрел на младшего брата как на говорящую собаку.

— Ты... ты серьезно предлагаешь сломать ключ Первой Печати?

— А что? Сломаешь ключ — не откроешь дверь. И плакал твой план.

— Это... это... — Чернобог открывал и закрывал рот. — Это же варварство!

— Это гениально! — Лазарь повернулся к пузырю. — Дед! Ломай ключ!

Но дед не слышал. Продолжал тянуться то к одной руне, то к другой.

— Бесполезно, — Чернобог вернулся на трон. — Он застрял не в пространстве. Во времени. В моменте невозможного выбора.

— Тогда надо попасть в этот момент.

— И как ты... ах.

Лазарь уже доставал маску. Треснувшую, но восстановившуюся — золотые швы на месте разломов.

— Док, ты уверен?

— Нет. Но других идей нет.

— А если не вернешься?

— Вернусь. Я же обещал посмотреть с тобой новый сезон Мандалорца.

— Мы его уже посмотрели.

— Тогда следующий.

— Следующий выйдет через год.

— Тем более нельзя застревать.

Надел маску.

Мир взорвался.

***

Лазарь стоял в моменте. Не во времени — в самом моменте. Вокруг — застывшие осколки мгновений. Дед, тянущийся к руне. Чернобог с открытым ртом. Призраки предков как восковые фигуры.

И она.

Женщина в белом, стоящая по другую сторону Печати. Лицо скрыто капюшоном, но Лазарь знал — это та, чью маску он носит.

— Снежина? — прошептал он.

— Почти угадал. — Голос как первый снег на траве. — Я была ей. Теперь — просто память о выборе.

— Каком выборе?

— Том же, перед которым стоит твой дед. Долг или любовь. Я выбрала долг. Стала частью Печати. Твой дед мудрее — он не может выбрать.

— Потому и застрял?

— Потому и застрял. Иногда отказ выбирать — тоже выбор.

Лазарь подошел к деду. Тот двигался медленно, как в густом сиропе. Глаза полны боли.

— Дед, я здесь.

Веки дрогнули. Взгляд сфокусировался.

— Ла... зарь?

— Привет, дед. Застрял?

— Не могу... выбрать... Любой выбор — предательство...

— А кто сказал, что надо выбирать? — Лазарь взял деда за руку. Холодную, но живую. — Может, фигня все эти выборы?

— Но ключ...

— К черту ключ. К черту Печати. К черту долг. — Лазарь сжал ладонь деда. — Ты нас вырастил. Защищал. Любил. Какой еще долг?

— Род... Традиция...

— Род — это мы. Живые. А не пыльные портреты. Ломай.

— Но мертвые...

— Пусть Чернобог с ними разбирается. Это его работа.

Дед моргнул. В глазах мелькнуло что-то похожее на... смех?

— Ты предлагаешь... просто уйти?

— А что? Пенсия заслужена. Внуки выросли. Самое время на покой.

Женщина в белом приблизилась. Капюшон сполз, открывая лицо — молодое, но с древними глазами.

— Мальчик прав, Дияд. Иногда лучший выбор — не играть.

— Снеж... — дед потянулся к ней. — Ты же...

— Мертва? Да. Но это не мешает давать советы. — Она улыбнулась. — Сломай ключ. Пусть следующие поколения сами решают.

— Но это...

— Разумно. Ты свое отстоял. Хватит.

Дед посмотрел на ключ в руке. Снежинка пульсировала холодным светом.

— Знаете... а ведь... правда хватит.

Сломал.

Просто взял и сломал. Как сухую ветку.

Момент взорвался.

***

Лазарь вылетел из памяти как пробка из бутылки. Маска слетела с лица, звеня об пол.

Пузырь трескался. Сначала тонкие линии, потом шире. Дед внутри дернулся, глаза распахнулись.

— Осторожно! — Гордей подхватил брата.

Взрыв!

Хрусталь разлетелся сотнями осколков. Но не ранил — просто растаял в воздухе. А дед...

Дед упал на колени. Старый, измученный, но живой.

— Кретины... — прохрипел. — Я же ясно показал — бегите...

Братья бросились к нему. Обняли с двух сторон, не давая упасть.

— Дед!

— Ой, ой, осторожно! Старые кости!

Пауза.

— Скучал, пострелята. Очень скучал.

Обнимались молча. Гордей всхлипнул — один раз, тихо. Лазарь просто держался за деда, боясь отпустить.

— Трогательно. — Чернобог наблюдал с трона. — Почти плачу. Почти.

— Завались, — буркнул Лазарь.

— О, дерзость! В моем доме! — Но в голосе не было злости. Скорее... интерес? — Значит, сломали ключ. Оригинально.

— Это Лазаря идея, — дед попытался встать. Братья подхватили под руки.

— Конечно его. Только Морозов мог додуматься сломать артефакт Создания.

— А что теперь? — спросил Гордей.

— Ничего. — Чернобог пожал плечами. — Печать без ключа — просто стена. Не открыть, не закрыть. Статус кво на следующую тысячу лет.

— И ты не злишься?

— Я устал злиться. Устал вообще. — Он откинулся на спинку трона. — Знаете что? Возвращайтесь домой. Надоели.

— Просто так?

— А что вы хотите? Эпическую битву? Размахивание мечами? — Чернобог зевнул. — Мне три тысячи лет. Я видел все возможные битвы. Скучно.

Но тут пространство дрогнуло. Из осколков разбитых зеркал начала собираться фигура.

— Я так не думаю! — Мара материализовалась рядом с троном. Уже не человек — сгусток отражений в человеческой форме. — Мне нужен он!

Указала на деда.

— Дед Мороз. Сосуд силы рода. С ним я стану новым хранителем границ. Идеальным. Без слабостей. Без любви!

— Мара, — Чернобог даже не повернул головы. — Уйди. Ты утомляешь.

— Нет! Я ждала пятьсот лет!

Бросилась к деду. Быстро, слишком быстро. Гордей едва успел заслонить — удар отбросил его к колонне. Лазарь выстрелил, но пули прошли сквозь.

— Бесполезно! — смеялась Мара. — Я везде и нигде!

Схватила деда за горло. Старик захрипел, пытаясь вырваться.

— Отпусти! — Лазарь бросился на нее.

И... прошел сквозь. Холод обжег изнутри. Не его холод — чужой, враждебный.

— Глупый мальчик. Ты думаешь, твой лед особенный? Я была льдом, когда твой род еще не родился!

Но хватка ослабла. Мара дернулась, глядя на свои руки. Они начинали твердеть. Из отражений превращались в лед.

— Что... что ты делаешь?

— Ничего. — Лазарь поднялся. Глаза светились изнутри — не холодным, а каким-то иным светом. — Просто ты коснулась меня. А я теперь... граница.

— Граница?

— Между теплом и холодом. Между жизнью и смертью. — Он шагнул к ней. — И знаешь что? Отражения не могут отражаться в границах.

Мара закричала. Ее тело начало застывать — не от холода, а от невозможности существовать. Отражение, которому некуда отражаться.

— Это невозможно!

— В Нави все возможно. — Лазарь протянул руку. — Ты можешь остаться. Но не как вирус. Как память.

— Я... я не хочу быть памятью!

— А я не хотел быть ледышкой. Но вот — живу.

Мара смотрела на протянутую руку. В глазах боролись ненависть и... надежда?

— Пятьсот лет...

— Хватит. Отпусти себя.

Она разжала хватку. Дед упал, закашлялся — но живой. А Мара...

Мара взяла Лазаря за руку.

И растаяла. Не исчезла — растворилась. Остался только осколок зеркала, теплый на ощупь.

— Вот это поворот, — прокомментировал Чернобог. — Не ожидал. Браво.

Гордей помог деду сесть. Старик тяжело дышал, потирая горло.

— Док... что ты сделал?

— Понятия не имею. Само получилось.

— У тебя часто само получается?

— В последнее время — да.

Дед кашлянул, привлекая внимание.

— Мальчики... спасибо. Но... — он посмотрел на свои руки. Полупрозрачные, тающие по краям. — Боюсь, ненадолго.

— Что? Нет! — Лазарь упал на колени рядом. — Мы же только...

— Пузырь держал меня. Теперь время догоняет. — Дед улыбнулся. Устало, но тепло. — Ничего. Я готов.

— Мы не готовы!

— Придется научиться. — Он потрепал Лазаря по прозрачным волосам. — Ты изменился.

— Немного подмерз.

— Это не плохо. Холод хранит. — Повернулся к Гордею. — А ты возмужал.

— Пришлось.

— Молодец. — Дед встал, покачнулся. — У меня мало времени. Слушайте.

Вынул из бороды перо. Не черное перо Гамаюн — серебристое, пульсирующее внутренним светом.

— Родовое перо. Старше меня, старше деда моего деда. Возьми, Лазарь.

— Почему я?

— Потому что ты — мост. Между холодом и теплом. Между жизнью и смертью. — Вложил перо в ледяную ладонь. — С двумя перьями станешь тем, кем должен стать.

— Кем?

— Узнаешь. — Дед пошатнулся. Братья подхватили. — И еще...

Губы зашевелились, выговаривая имя:

— Снеж... про...

Но ветер — откуда в зале ветер? — унес окончание.

— Что? Дед, что?

— Передай Лазарю... — голос слабел. — Что он молодец. Что я горжусь. Что секрет Эльзы я никому не выдал.

— Дед! — Лазарь покраснел. — Это не...

— И еще... ребрышки в морозилке. Рарог бы одобрил.

Улыбнулся. Закрыл глаза.

И обнял Лазаря.

Тепло. Невозможное, абсолютное тепло полилось из деда в ледяное тело внука. Лазарь дернулся — больно! — но дед держал крепко.

— Прости... старый дурак... должен был... раньше...

— Дед, не надо!

Но тепло продолжало течь. А дед... дед таял. Как снег весной. Как последний снег перед летом.

— Гор...

— Я здесь, дед.

— Защищай его. Он сильный... но хрупкий... как лед...

— Буду.

— Хорошие мальчики... хорошие внуки... жаль... ребрышек больше не...

Рассыпался.

Как древний снег. Как память о зиме. Остался только теплый ветер и запах хвои.

Лазарь упал на колени. Лед на его теле трескался, отваливался кусками. Под ним — живая кожа. Бледная, но живая.

— Дед? Дед!

— Он... он ушел, Док.

— Нет. Нет, нет, нет. Мы же только нашли его!

— Он сделал свой выбор.

Серебристое перо в руке Лазаря вспыхнуло. Боль пронзила от ладони до сердца. На груди проступил узор — морозный рисунок, но из переплетенных перьев.

А из воздуха материализовалось девятое перо Гамаюн. Черное с серебряными прожилками.

— Что... что происходит?

— Ты стал Летописцем, — тихо сказал Чернобог. Впервые — без сарказма. — Тот, кто помнит.

— Я не понимаю...

— Поймешь. Когда придет время.

***

Хлопки.

Медленные, издевательские.

— Браво. Трогательно. Дед пожертвовал собой.

Из теней вышел Корочун. Улыбался, показывая слишком много зубов.

— Но вы забыли одну деталь. Выход из Нави закрыт. А я — его страж.

Братья встали спина к спине. Усталые, израненные, потерявшие деда.

Но живые. И вместе.

— Готов, Док?

— Всегда готов, Гор.

— За деда?

— За деда. За Рарога. За семью.

— Работают братья.

Корочун улыбнулся. В его улыбке была вся зима мира.

***

ᛞᛖᛞ