Навмор

Глава 11. Расколотая зима

«Холод не врет. Он просто приходит.»

ᚱᚨᛋᚲᛟᛚᛟᛏᚨᛃᚨ ᛉᛁᛗᚨ

***

Анна и Антон Шуваловы, близнецы, десять лет. Канун Нового года, лес за деревней Малые Кресты. Родители пили третий день подряд — отец потерял работу, мать заливала горе. Праздника не будет, но дети решили сделать его сами.

Антон увидел елку первым. Идеальная — пушистая, ровная, как с открытки. Стояла на другом берегу замерзшего ручья.

— Ань, смотри какая!

— Подожди Тош, лед тонкий!

Но Антон уже ступил на лед. Первый шаг — ничего. Второй — легкий треск. На третьем лед проломился.

Всплеск. Крик. Тишина.

Аня бросилась к полынье. Братик барахтался в черной воде, хватал ртом воздух, тянул руки. Она легла на живот, поползла к краю. Протянула ветку — короткая. Сбросила варежки, потянулась рукой.

Поймала. Потащила.

Вытащила.

Антон не дышал. Губы синие, глаза закрыты, из носа текла вода. Аня трясла его, дышала в рот, как учили в школе. Терла снегом лицо, колотила по груди.

Бесполезно.

Села рядом в снег. Обняла. Начала качать, как маленького.

— Спи, мой братик, спи... Вот потеплеет — проснешься... Весной проснешься...

Так их и нашел дед Илья через час. Девочка баюкала мертвого брата, пела колыбельную. Отмороженные руки не разжимались.

В больнице Аня не плакала. Только повторяла.

— Он не умер. Просто замерз. Когда станет тепло, оттает.

Через неделю слегла с воспалением легких. В бреду звала Антона, просила прощения. На десятый день затихла.

Хоронили вместе. В одном гробу.

На могильном камне выбили: «Аня и Антон Шуваловы. Вместе навсегда».

Каждую зиму на могиле появляются две пары детских следов. Ведут в лес, к ручью. Но обратно не возвращаются.

А елка до сих пор растет на том берегу.

Идеальная. Недосягаемая.

Вечная.

Иногда зима не даёт второго шанса. Но сегодня...

***

Корочун атаковал без предупреждения.

Не кулаками, не магией — холодом памяти. Тысячи зим рода Морозовых обрушились на братьев одновременно. Каждая смерть от мороза, каждое отмороженное лицо, каждый последний выдох в снегу.

Лазарь закричал. В голове взрывались картины — старуха, замерзшая у порога собственного дома. Ребенок, заблудившийся в метель. Солдаты сорок второго, вмерзшие в окопы.

— Чувствуете? — голос Корочуна звучал отовсюду. — Это ваше наследие. Каждый, кто умер от холода за тысячу лет.

— Мы... спасали... людей! — Гордей пытался поднять секиру, но руки не слушались.

— От холода, который сами же несли. Забавно, не правда ли? Морозовы — спасители от мороза. — Корочун сделал шаг. Пол под его ногой покрылся изморозью. — Как пожарный-поджигатель.

Лазарь попытался выстрелить. Глок щелкнул — патроны кончились? Нет, они просто замерзли в обойме.

— Хватит игр.

Корочун взмахнул рукой. Зал Чернобога — черные колонны, костяной трон, фрески истории смерти — начал меняться. Чернота выцветала, превращаясь в белизну. Стены растворялись как туман.

— Добро пожаловать в Изначальную Зиму.

Последнее, что увидел Лазарь — Чернобог на троне поднял голову. В древних глазах читалось... любопытство?

Потом мир стал белым.

***

Братья стояли посреди снежного поля. Бесконечного, идеально ровного. Небо — серая пелена без солнца, но откуда-то лился мягкий свет.

— Гор? — Лазарь покачнулся, схватился за голову. — Что за...

— Я здесь, — Гордей подхватил брата под локоть.

Остановились. Переглянулись. Отпустили друг друга и сделали шаг назад.

На снегу не осталось следов.

— Это... бред, — Лазарь присел, провел рукой по поверхности. Снег был, но не проминался. Словно они были призраками.

— Или мы уже не в реальности.

Запах ударил внезапно. Не зимы — лета. Скошенная трава, нагретая солнцем земля, далекие грозы. Лазарь вдохнул глубже и поморщился.

— Пахнет июлем. Но холодно как...

— Как в морге, — закончил Гордей.

Снег под ногами светился. Не отражал свет — излучал его изнутри, мягко пульсируя. И он был теплым. Лазарь сдернул перчатку, коснулся ладонью.

— Ай! — отдернул руку. На ледяной коже вздулся волдырь. — Он горячий!

— Для тебя — да. — Корочун материализовался в десяти шагах.

Но не тот Корочун, что атаковал их в зале. Тот был тенью, кошмаром, карикатурой на зиму. Этот...

Этот был прекрасен.

Идеальная статуя из льда и инея. Черты лица — как у античного бога. Глаза — два провала в вечность. Двигался плавно, без единого лишнего жеста.

— Изначальная Зима, — сказал он, обводя рукой пространство. — Место, где решается, какой будет зима мира. Холодной правдой или теплой ложью.

— Отпусти нас, — Гордей уже доставал секиру из-за спины.

— Отпустить? — Корочун наклонил голову. Движение было нечеловечески плавным. — Но вы сами пришли. Когда младший принял дар Летописца. Когда нарушили естественный порядок.

Он указал на Лазаря. Тот инстинктивно прижал руку к груди. Под курткой пульсировало тепло — узор из вросших перьев.

— Летописец должен быть нейтральным. Холодным. Бесстрастным. — Корочун покачал головой. — А ты горишь эмоциями. Злость, страх, любовь — все это искажает правду.

— И что? — Лазарь выпрямился. — Правда без эмоций — мертвая правда.

— Именно! Мертвая. Честная. Вечная. — Корочун улыбнулся. Слишком широко. — Смотри.

Снег зашевелился. Поднялись стены — прозрачные, ледяные, уходящие в серое небо. За ними мелькали картины. Тысячи зим. Миллионы смертей. Вся история холода от первого ледникового периода до последней замерзшей бездомной собаки.

— Зима не выбирает, — продолжал Корочун, медленно обходя братьев. — Не судит. Приходит одинаково — к святым и грешникам, богатым и бедным. В этом ее честность.

— Кроме тех, у кого есть теплый дом, — буркнул Лазарь.

— Дома рушатся. Печи гаснут. Дрова кончаются. — Корочун взмахнул рукой.

Картины изменились. Теперь там было лето. Войны. Пожары. Насилие. Вся жестокость, на которую способны люди, когда им тепло и сытно.

— Холод останавливает это. Замораживает страсти. Дарит покой.

— И смерть, — добавил Гордей.

— Смерть — тоже покой. Спросите у вашего деда. Ах да, вы не можете — он растворился, отдав вам последнее тепло. Глупо, не находите?

Лазарь дернулся вперед, но Гордей удержал.

— Не ведись. Он провоцирует.

— Провоцирую? — Корочун рассмеялся. Звук был похож на звон сосулек. — Я предлагаю выбор. Честный, как сама зима.

Щелчок пальцами.

Мир раскололся.

***

Трещина прошла точно между братьями. Сначала тонкая как волос, потом шире. Метр. Два. Десять. Пропасть, дно которой терялось в белой мгле.

Гордей остался слева. Лазарь — справа.

— Гор!

— Я здесь! Не двигайся!

Но земля — нет, сам воздух — продолжал раскалываться. Слева от трещины мир становился еще белее. Абсолютная зима без единой тени, без единого изъяна. Справа — краснел. Закат перед вечной ночью, последний огонь умирающего мира.

— Ритуал Раскола, — голос Корочуна доносился из самой трещины. — Древний как первая снежинка. Морозовы всегда стояли на границе тепла и холода. Пора выбрать сторону.

— Мы уже выбрали! — заорал Гордей через растущую пропасть. — Друг друга!

— Трогательно. Но недостаточно. — Корочун материализовался одновременно с обеих сторон. — Смотрите внимательно.

На белой стороне, рядом с Лазарем, возникла фигура. Он сам — но другой. Весь изо льда, прозрачный, совершенный. Глаза — пустые кристаллы. Движения — абсолютно точные, без единой эмоции.

— Это ты, если примешь зиму полностью. Больше никакой боли. Никаких сомнений. Никаких потерь. Только ясность. Только покой.

На красной стороне, у Гордея — другая версия. Пылающий изнутри, с безумным блеском в глазах. Вечно сражающийся, вечно проигрывающий пламени внутри себя.

— А это ты, если выберешь огонь до конца. Сгоришь. Медленно, мучительно. Но сгоришь.

— А если не выберем? — крикнул Лазарь.

— Тогда Раскол поглотит обоих. Исчезнете. Даже памяти не останется. Как те дети на могиле — помните историю? Аня и Антон. Вместе навсегда. В никуда.

Ледяной Лазарь шагнул ближе. Говорил голосом брата, но без интонаций.

— Прими меня. Это не больно. Это освобождение.

— От чего?

— От страха потерять. От боли утраты. От необходимости выбирать. — Ледяная версия протянула руку. — Ты уже на полпути. Осталось немного.

Лазарь смотрел на протянутую ладонь. Та же форма, те же линии. Но без тепла. Без жизни.

И вдруг он увидел — если примет эту руку, больше никогда не почувствует боли. Не будет бояться потерять Гордея. Не будет мучиться воспоминаниями о деде, о Рароге, о матери.

Будет покой.

— Заманчиво, — прошептал он.

— Док? — голос Гордея дрогнул. — Док, не слушай его!

Но Гордей сам боролся. Огненная версия шептала о силе, о возможности защитить всех, сжечь всю нечисть мира. Нужно только отпустить контроль. Позволить пламени делать что хочет.

— Ты слишком долго сдерживался, — шипел огненный двойник. — Отпусти. Сожги их всех. Начни с брата — он все равно уже почти мертвый.

И впервые Гордей понял, насколько сладко было бы сжечь всё к чертям. Просто перестать держать. Просто позволить ярости быть. Никаких сомнений, никакой ответственности — только очищающее пламя.

— Заткнись.

— Посмотри на него. Полупрозрачный. Холодный. Он заражает тебя своей смертью. Сожги заразу, пока не поздно.

Гордей сжал кулаки. Взглянул через пропасть на Лазаря. Тот стоял, протянув руку к ледяному двойнику. Еще чуть-чуть и...

И тут в голове вспыхнула картина. Лазарь провалился под лед. Гордей тянет его, но руки скользят. Брат уходит под воду. Как Антон. Как тысячи до него.

— Нет! — заорал Гордей. — Лазарь, не смей!

Крик прорвался через морок. Лазарь дернулся, отдернул руку.

— Гор?

— Я здесь, придурок! Помнишь конфету? Последнюю?

— Что? — Лазарь моргнул. Ледяной двойник попятился.

— Новый год, нам семь и десять! Последняя конфета в доме! Ты откусил больше половины!

— Я... — в глазах Лазаря появился блеск узнавания. — Я потом поделился!

— После того как я тебе в нос дал!

— Ну да! — Лазарь усмехнулся. — Главное — поделился же!

Огненный двойник зашипел.

— Он тянет тебя вниз! Отпусти его!

— Пошел ты, — Гордей даже не обернулся. — Док! Помнишь, что мы тогда решили?

— Что все пополам! Всегда!

— Так почему не это?

Лазарь посмотрел на пропасть. Широкая, темная, бездонная. Потом на брата. Потом снова на пропасть.

— Ты предлагаешь прыгнуть?

— А что, есть идеи лучше?

— Это самая дибильная идея в твоей жизни, Гор.

— Значит, сработает. На три?

— К черту счет. — Лазарь присел, готовясь к прыжку. — Просто прыгаем.

И прыгнул. Через пропасть. Через логику. Через страх.

Гордей прыгнул навстречу.

Встретились в центре Раскола.

***

Ладони встретились — ледяная и теплая. Боль прошила обоих как молния. Но держались.

— Это невозможно! — голос Корочуна дрогнул впервые. — Раскол нельзя преодолеть!

— А мы и не преодолеваем, — прохрипел Лазарь сквозь боль. — Мы принимаем.

— Что?

— Раскол. Холод. Тепло. Все принимаем. — Гордей стиснул руку брата крепче. — Потому что мы — Морозовы. А Морозовы не выбирают между холодом и теплом. Мы — граница между ними.

Из точки соприкосновения их рук поползли трещины. Но не разрушения — преображения. Белое и красное начали смешиваться. Не в серость — во что-то новое. Цвет зимнего рассвета. Первого снега на теплой земле. Последнего льда перед весной.

Мир вокруг задрожал. Ледяные стены трескались. Картины за ними смешивались — зима и лето, жизнь и смерть, холод и тепло.

— Что вы делаете?! — Корочун метался между сторонами Раскола, но те схлопывались.

— То, что Морозовы делают всегда, — Гордей подтянул Лазаря к себе. — Выживаем. Вместе.

Их ноги коснулись твердой поверхности. Раскол под ними затягивался, превращаясь в шрам на белом снегу.

Лазарь пошатнулся. Посмотрел на свои руки. Кожа все еще была прозрачной, ледяные вены пульсировали под ней. Но теперь в них тек не просто холод — в глубине мерцал слабый свет. Как северное сияние под кожей.

— Я... — он сжал и разжал кулак. — Я чувствую.

— Что?

— Все. Холод, но не только. Биение сердца. Дыхание. Страх. — Лазарь поднял глаза на брата. — Я снова боюсь, Гор.

— Это хорошо?

— Не знаю. Но это...

В голове мелькнула мысль — четкая, чужая, его собственная.

Он был почти льдом. И это было удобно. Без боли. Без страха потерять. А теперь снова дыхание режет горло, сердце колотится, можно умереть. Страшно. Но страх — это тоже жизнь.

Он чувствовал, как холод жжёт лёгкие изнутри. Как сердце толкает кровь ледяными толчками — раз в три секунды, болезненно медленно. Как мороз грызет кости, но не убивает — просто напоминает о границе. И как страх ползет по спине — не враг, а знак, что он всё еще достаточно живой, чтобы бояться смерти.

Гордей тоже изменился. Руки светились внутренним жаром, но огонь больше не рвался наружу. Он обрел форму, границы. Контроль.

Братья посмотрели друг на друга. Лазарь был прохладным на ощупь, но не ледяным — как утренняя роса. Гордей излучал тепло, но не обжигающее — как камин за стеклом. Их тела стали новыми сосудами равновесия. Не крайности, а золотая середина между жизнью и смертью, теплом и холодом.

— Мы... — начал Гордей.

— Мы как Саб-Зиро и Скорпион, — закончил Лазарь. — Охренеть не встать.

— Док... ты неисправим...

Из воздуха материализовалось перо. Но не черное как перья Гамаюн. Серое, с красными прожилками — как засохшая кровь на пепле. Повисело между братьями, словно выбирая.

— Это ваше перо, — прошептал Корочун. Он больше не метался. Стоял поодаль, наблюдая. — Первое перо новой истории. Той, которую пишете вы, а не боги.

Перо медленно опустилось. Лазарь и Гордей одновременно протянули руки. Перо коснулось обеих ладоней — и разделилось. На мгновение стало двумя, потом снова слилось, уже в руке Лазаря.

— Почему...

— Потому что ты — Летописец. — Корочун начал рассыпаться. Медленно, по снежинке. — Но теперь ты будешь писать не холодную правду. А правду тех, кто живет на границе.

— Подожди! — Лазарь шагнул к нему. — Что ты такое? Кто?

— Я — выбор, которого не сделали ваши предки. Я — зима, которая могла быть. — Корочун улыбнулся. По-человечески, грустно. — Но вы выбрали другую зиму. Живую. Больную. Настоящую.

Он поднял руку. Из рассыпающихся пальцев выпало десятое перо Гамаюн. Черное с серебром — последнее из старой истории.

— Теперь их десять. Хозяйка придет за своей историей.

И рассыпался окончательно. Как древний снег весной. Не растаял — именно рассыпался, превратившись в искрящую пыль.

В белом небе мелькнуло что-то. Птица? Тень? Или просто черное перо на ветру? Но когда Лазарь поднял голову — только серая пустота.

Братья остались одни посреди белого поля.

— И что теперь? — спросил Гордей.

Лазарь наклонился, поднял десятое перо. Оно было теплым.

— Не знаю. Но... — он полез в карман. — У нас еще кое-что есть.

Достал флягу Степаныча. Ту самую, куда собрали пепел Рарога.

— Думаешь, стоит?

— А что мы теряем?

Открыли. Пепел внутри был еще теплым. Нет — горячим. Как будто огонь только что погас.

И оттуда донесся голос. Слабый, искаженный, но узнаваемый.

— Ребрышки в морозилке.

Братья переглянулись.

— Рар? — прошептал Лазарь.

— ...а если слышите — значит, еще горит. Не бойтесь, балбесы. Боль — это плата за огонь. Но не за холод. Холод — бесплатный. А за тепло всегда платишь.

Пепел вспыхнул. Один раз, ярко. Огненная искра поднялась в серое небо и погасла.

— Берегите друг друга, придурки. Флолэс виктори.

Тишина.

— Это точно был он, — сказал Гордей. Голос дрогнул.

— Ага. Даже мертвый думает о еде.

Закрыли флягу. Убрали обратно — бережно, как святыню.

И тут пространство вокруг дрогнуло. Белое поле начало рассыпаться как декорация.

— Браво.

Они обернулись. Чернобог стоял в десяти шагах. Но не в Изначальной Зиме — они снова были в его тронном зале. Черные колонны, костяной трон, запах вечности.

— Вы... приняли зиму? Не победили, не обошли, а приняли? — в древних глазах мелькнуло что-то похожее на удивление. Или надежду?

— А что еще оставалось? — Лазарь пожал плечами.

Чернобог молчал, разглядывая братьев. Потом прошептал:

— Впервые за три тысячи лет... Кто-то написал новую страницу. Не переписал старую. Написал новую.

Еще одна пауза.

— Что ж. Посмотрим, куда приведет ваша история.

Взмахнул рукой. В воздухе открылся портал — рваная дыра в ткани реальности. За ней мелькали образы. Москва. Нью-Йорк. Каир. Токио.

И везде падал снег. Черный снег.

— Это... — Гордей шагнул ближе.

— Последствия. Вы приняли новую зиму. Мир принимает ее вместе с вами. — Чернобог вернулся на трон. — Идите. Посмотрите, что натворили.

У портала воздух был странный. Снег падал как пепел, но пах елкой и мандаринами. Сладкий дым из детства. Воздух вибрировал — то самое ощущение за секунду до боя курантов. Когда старый год уже мертв, а новый еще не родился.

Из портала доносилась мелодия. Тихая, искаженная.

В лесу родилась елочка, в лесу она...

Фальшиво. Как из сломанной музыкальной шкатулки.

— Готов? — Гордей остановился у края.

— Всегда!

Шагнули в портал. Не оглядываясь.

За спиной остались — растаявшая Изначальная Зима, усталый древний бог на костяном троне, новое перо в кармане и десять черных перьев Гамаюн.

Впереди ждал дом. Или то, что от него осталось.

И мир, который только начал понимать — зима изменилась. Навсегда.

Портал закрылся.

Черный снег продолжал падать. Везде.

***

ᚱᚨᛋᚲᛟᛚᛟᛏᚨᛃᚨ ᛉᛁᛗᚨ