Навмор

Глава 12. Новый год

«В ту ночь желания исполнялись. Но по новым правилам.»

ᛉᛖᛚᚨᚾᛁᛃᚨ ᛁᛋᛈᛟᛚᚾᛃᚨᛚᛁᛋ ᛈᛟ ᚾᛟᚹᛃᛗ ᛈᚱᚨᚡᛁᛚᚨᛗ

***

Катя Воронцова, семь лет. Военный городок где-то под Воронежем. Предновогодняя ночь, мама на кухне. Плачет в фартук, думает — дочка не слышит.

Катя слышит. Всегда слышала. С того дня, как пришла похоронка.

Села за стол, достала лист из школьной тетради. Вывела печатными буквами.

«Дорогой Дед Мороз! Верни папу. Я была хорошей девочкой. Даже за двойку по математике не врала. Пожалуйста.»

Сложила треугольником, как учил покойный дедушка. Встала на табуретку, открыла морозилку. Положила письмо между пельменями и замороженной клубникой.

— Желания лучше сбываются, если их охладить, — прошептала дедушкины слова.

Стук в дверь. Тихий, вежливый. Три раза.

Мама замерла у плиты. Катя выглянула из-за шторы. На пороге — никого. Только снег. Черный снег падает в желтом свете фонаря.

— Мам, там...

— Иди спать, солнышко. Показалось.

Но Катя не спала. Слушала, как мама ходит по квартире, проверяет замки. Как шепчет молитвы. Как плачет.

Утром на пороге стояла коробка. Аккуратно обернутая в коричневую бумагу, перевязанная бечевкой. Без адреса, без марок.

Катя открыла первой.

Металлическая урна. Начищенная до блеска. Табличка: «Майор Шевелёв И.М. 1983-2023. Герой России (посмертно)».

Та самая, что потеряли год назад. В хаосе эвакуации, в панике отступления. Мама искала, писала запросы. Бесполезно.

А теперь — вот она. На дне коробки — записка. Детский почерк, но не Катин.

«Желание исполнено. Новый Менеджмент.»

Катя прижала урну к груди. Холодный металл обжигал через ночнушку.

— Мама... папа вернулся.

Мама сначала закричала. Потом упала на колени. Потом засмеялась — страшно, с всхлипами.

Потом они сели рядом на пороге. Молчали.

За окном падал черный снег. Одна снежинка залетела в дом, коснулась Катиной щеки.

И девочка вспомнила.

Как папа подбрасывал ее к потолку. Как пах его китель — табаком и одеколоном «Шипр». Как он обещал вернуться к Новому году.

Вернулся. По-своему.

— Спасибо, — прошептала Катя неизвестно кому. — Хоть не один он там. Теперь не один.

Обняла урну крепче. Мама обняла их обеих.

Новый год наступил тихо. Без курантов, без салютов. Только черный снег за окном и две женщины, прижимающие к себе то, что осталось от самого дорогого человека.

Иногда желания исполняются.

Просто не так, как мы хотим.

А как нужно.

***

Портал выплюнул их прямо во двор усадьбы. Лазарь упал на колени, хватая ртом воздух. Переход из Нави всегда бил по легким — как нырнуть с глубины на поверхность.

— Живой? — Гордей уже стоял, осматриваясь.

— Вроде... — Лазарь поднялся, отряхивая снег. Черный снег. — Гор, мы дома?

Усадьба стояла. Обгоревшая, с выбитыми окнами, но стояла. Крыша провалилась над правым крылом. Стены покрыты копотью. Но дом не рухнул.

— Рарог защитил, — тихо сказал Гордей. — Даже мертвый.

Снег падал медленно. Не как обычный — каждая снежинка словно зависала в воздухе, кружилась, искала свою цель. Лазарь поймал одну на ладонь.

Не холодная. Теплая, как слеза.

И в голове вспыхнула картинка — он, пятилетний, лепит снеговика. Мама выглядывает из окна, смеется. Отец фотографирует их старым «Зенитом».

— Память, — прошептал Лазарь. — Снег несет память.

— Идем в дом, — Гордей потянул его за рукав. — Проверим, что осталось.

Входная дверь висела на одной петле. В прихожей — бардак. Мебель перевернута, на стенах следы когтей. Но странно — не пахло гарью. Только холодом и чем-то еще. Хвоей? Мандаринами?

— Новый год, — понял Лазарь. — Пахнет Новым годом.

Прошли в кухню. Здесь почти не тронуто — только слой пепла на всем. И записка на стене. Углем, размашистым почерком Рарога.

«Не забудь рёбрышки.

Если не сгорят — значит, не зря учил.»

Лазарь хрюкнул. Потом засмеялся — первый раз за... сколько? Неделю? Месяц?

— Даже мертвый думает о нас.

Гордей открыл морозилку.

Внутри, среди растаявшего льда — пакет. Ребрышки в маринаде. Не тронутые огнем, не испорченные временем.

— Как?

— Магия, Док. Семейная магия. — Гордей достал пакет, понюхал. — Свежие. Будто вчера замариновал.

Снаружи скрипнула калитка. Братья напряглись, руки привычно легли на оружие.

— Эй, Морозовы! Живые там?

Петрович. Сосед, семьдесят лет, вечно пьяный, вечно добрый. Вышли на крыльцо.

Старик стоял у калитки, покачиваясь. В руке — початая бутылка. На плече — черный снег.

— Во, живые! А я думал — все, конец вам. Тут такое было... — он осекся, глядя на снежинку на рукаве. — Ох ты ж...

Лицо Петровича изменилось. Пьяная улыбка сползла. В глазах — что-то похожее на ужас. Или на понимание.

— Я... я же... Колька... — он покачнулся сильнее. — Я же предал Кольку. В восемьдесят третьем. Из-за бабы. Он в тюрьму сел, а я...

Слезы потекли по морщинистым щекам. Но странные слезы — с облегчением.

— Я забыл. Как я мог забыть? Сорок лет прошло, а я... — он посмотрел на братьев. — Это вы сделали? Снег этот?

— Не мы, — Лазарь спустился с крыльца. — Всё меняется, Петрович. Теперь ничего не забудется.

— И слава богу, — старик вытер лицо рукавом. — Слава богу. Пойду к Кольке. Если жив еще. Попрошу прощения.

Развернулся, пошел прочь. Шатаясь, но целеустремленно. На ходу выплеснул водку в снег.

— Надо связаться с остальными, — Гордей достал старую Nokia. — Если везде такое...

Телефон ожил, едва он его включил. Сообщения посыпались одно за другим.

«Макклинток: Снег в Техасе. Черный. Мертвые ковбои встали. Wtf?»

«Танака: Ками паникуют. Границы миров истончились. Нужна встреча.»

«Мария: Día de Muertos стал вечным. Это вы натворили?»

«Эрикссон: В Норвегии драуги вышли из курганов. Но не нападают. Просто стоят. Ждут.»

— Весь мир, — Лазарь читал через плечо брата. — Мы изменили весь мир.

— Вопрос — к лучшему или худшему.

Из дома донесся звук. Тихий, неуверенный. Шаги?

Братья переглянулись, вернулись внутрь. В гостиной, у камина, стоял солдат. Старая форма времен Великой Отечественной. Пробоина в груди, сквозь которую видна стена.

Увидел братьев — попятился. В глазах читался страх.

— Не... не надо... я просто... погреться хотел...

Рядом материализовалась еще одна фигура. Женщина в крестьянском платье, с веревкой на шее.

— Это Морозы, — прошептала она солдату. — Сама Зима ходит в их шкуре. Беги, дурак!

Но Лазарь уже шагнул вперед. Медленно, с поднятыми руками.

— Мы не враги. Мы — дорога домой.

— Домой? — солдат моргнул. — Какой дом? Я с сорок третьего года как...

— Как застрял, — закончил Гордей. — Между жизнью и смертью. Между долгом и покоем.

— Долг... — солдат выпрямился. — Я не выполнил приказ. Не донес донесение. Полк без связи остался.

— Война кончилась, — мягко сказал Лазарь. — Победили. Можно идти домой.

— Правда? — в глазах мертвеца блеснула надежда. — А мама? Мама жива?

Братья переглянулись. Лазарь покачал головой.

— Нет. Но она ждет. Там, куда мы поможем тебе уйти.

— Как?

Лазарь протянул руку. Та слабо светилась изнутри — не холодным светом прошлого, а чем-то новым. Теплом границы.

— Просто возьми меня за руку. Я проведу.

Солдат помедлил. Посмотрел на женщину-самоубийцу.

— А ты?

— Я... я грешница. Сама себя...

— Грех простится, — твердо сказал Гордей. — Если готова идти — иди.

Взялись за руки. Солдат — за Лазаря, женщина — за солдата.

И Лазарь повел их.

Не физически. Внутренним зрением он видел дорогу — светящуюся нить через темноту. Раньше ее не было. Теперь есть. Дорога для тех, кто готов уйти.

— Тепло, — прошептал солдат. — Как у печки дома...

— Мама... — женщина улыбнулась. — Вижу маму...

Растаяли. Не исчезли в ужасе, не рассыпались в прах. Просто растворились в теплом свете, как снег на ладони.

— Что ты сделал? — Гордей смотрел на брата.

— Не знаю. Просто... знал, что нужно делать. — Лазарь посмотрел на свои руки. — Мы теперь не охотники, Гор. Мы — проводники.

Снаружи заскрипели половицы крыльца. Много ног. Много голосов.

Вышли.

На дворе стояли десятки призраков. Разных эпох, разных судеб. Крестьяне, солдаты, дети. Все смотрели на братьев с надеждой и страхом.

— Мы слышали... — начал кто-то. — Что можно уйти. По-настоящему уйти. Это правда?

— Правда, — кивнул Лазарь. — Но только если готовы. Если дела закончены.

— А если не закончены? — спросила женщина с младенцем на руках.

— Тогда останетесь. Но не как раньше. — Гордей огляделих всех. — Мир изменился. Мертвые и живые учатся жить рядом. Будут правила.

— Какие?

— Узнаем вместе.

Из толпы вышел мужчина в дорогом костюме. Новый призрак, судя по одежде — умер недавно.

— А кто вы такие, чтобы устанавливать правила?

— Мы — Морозовы, — просто сказал Лазарь. — Мы теперь Зима.

И словно в подтверждение его слов, снег вокруг закружился сильнее. Но не угрожающе. Танцуя. Каждая снежинка несла чью-то память, чью-то боль, чью-то любовь.

— Кто готов — подходите по одному, — Гордей сел на ступеньки крыльца. — У нас время есть.

И они пошли. Один за другим. Старуха, искавшая прощения у дочери. Мальчик, потерявшийся в лесу сто лет назад. Купец, обманувший партнера.

Каждого Лазарь брал за руку. Каждого вел по светящейся дороге. Кто-то уходил сразу. Кто-то просил передать весточку живым. Кто-то просто благодарил.

Работали молча. Как на конвейере. Только конвейере душ.

Солнце клонилось к закату, когда подошел последний. Мальчик лет двенадцати в пионерском галстуке.

— А больно не будет?

— Нет, — Лазарь устало улыбнулся. — Теперь это как засыпать у теплой печки.

— Хорошо. Я устал бояться.

Взял за руку. Повел. Отпустил.

Двор опустел. Только братья на крыльце, черный снег и тишина.

— Сколько их было? — спросил Гордей.

— Не считал. Много.

— И это только начало.

В кармане затрещала рация. Гордей достал.

— База, база. Москва. Прием.

— Слышу вас, это Москва.

— Ситуация под контролем?

Братья переглянулись. Под контролем? Мир перевернулся, мертвые ходят среди живых, границы между мирами истончились.

— Ситуация... развивается. Нужны новые протоколы.

— Понял. Питер докладывает — мертвые вышли на Невский. Не нападают, просто гуляют. Что делать?

— Пусть гуляют. Если не трогают живых — не трогать их.

— Принято. Еще — Воронеж на связи. Срочно.

Тишина. Треск помех. Потом — детский голос. Девочка лет десяти.

— База? База, это Лена. Мы нашли старый пионерский лагерь. Тут... тут много детей. Но они прозрачные. И плачут.

Лазарь взял рацию.

— Лена, это Лазарь. Не бойся. Они не опасны.

— А что делать? Они смотрят на нас. Просят... просят поиграть.

Братья переглянулись. В глазах Гордея читался тот же вопрос.

— Поговорите с ними, — мягко сказал Лазарь. — Узнайте, что им нужно. У них, может, тоже Новый год.

— Но они же... мертвые?

— И что? У мертвых не может быть праздника?

Молчание. Потом неуверенно.

— Ладно. Попробуем. База, конец связи.

Рация затихла.

— Думаешь, справятся? — спросил Гордей.

— Дети всегда находят общий язык. Живые или мертвые — неважно.

Встали, пошли в дом. На кухне Гордей достал сковородку, начал готовить ребрышки. Привычные движения в непривычном мире.

— Есть будешь?

— Буду. — Лазарь сел за стол, достал тетрадь. Обычная школьная, в клеточку. Открыл на чистой странице, начал писать.

«День первый новой эры. Снег изменил все. Мертвые помнят. Живые учатся помнить. Мы стоим на границе, держим равновесие. Пока держим.»

— Летопись ведешь?

— Надо же кому-то. — Лазарь дописал абзац. — Для тех, кто придет после.

— Думаешь, будут?

— Всегда есть те, кто ищет ответы.

Закрыл тетрадь. Положил на полку — между кулинарной книгой и томиком Есенина. Пусть лежит. Кто-нибудь найдет.

Ребрышки зашипели на сковороде. Запахло мясом, специями, домом. Гордей сноровисто переворачивал куски, что-то напевая под нос.

— Queen? — узнал Лазарь.

— Ага.

— В тему.

Сели есть. Молча, неторопливо. За окном падал черный снег. В рации изредка потрескивали голоса — отчеты, вопросы, просьбы о помощи. Новый мир учился жить по новым правилам.

— За деда, — Гордей поднял стакан с чаем.

— За Рарога.

— За семью.

— За новый год. Какой бы он ни был.

Чокнулись. Чай остыл, но это не важно. Важно было другое — они дома, живы, вместе. И готовы к тому, что ждет впереди.

Потому что впереди ждало многое.

В Антарктиде лед трескался изнутри. Что-то древнее, старше богов, начинало просыпаться.

В Скандинавии один старый одноглазый бог точил копье. Гунгнир дрожал от нетерпения.

В Египте мумии выходили из гробниц — не как монстры, а как оскорбленные владельцы, требующие вернуть украденное.

В Японии ками собирались на совет. Впервые за тысячу лет. Мир людей и мир духов сблизились опасно.

Но это все — потом. Завтра. Через неделю. Через месяц.

А сегодня — два брата на кухне старого дома. Ребрышки на тарелках. Черный снег за окном. И странное, хрупкое ощущение правильности происходящего.

— Док?

— М?

— Мы справимся?

— А у нас есть выбор?

— Всегда есть выбор.

— Тогда выбираем справиться.

Из рации.

— База, это Челябинск. У нас тут метеорит ожил. Говорит, хочет домой. Что делать?

Братья переглянулись. Потом расхохотались. Первый раз за долгое время — от души, до слез.

— Что ответить? — Гордей вытирал глаза.

— Скажи, пусть подождет. Сначала с местными разберемся. Потом космосом займемся.

— Принято. Эй, База?

— Слушаю.

— С Новым годом.

— И вас.

Рация затихла.

За окном черный снег превратился в белый. Обычный, новогодний. Только иногда, если присмотреться, в снежинках мелькали лица. Чьи-то воспоминания. Чьи-то мечты. Чья-то боль, превращенная в красоту.

Часы в прихожей пробили полночь. Те самые, что стояли в Нави. Теперь шли. Время двигалось дальше.

Новый год наступил. Первый год новой эры.

Эры, когда мертвые и живые учатся жить рядом. Когда боги спускаются с небес, а люди поднимаются к богам. Когда старые границы рушатся, а новые только предстоит построить.

— Морозовы не бросают своих, — тихо сказал Лазарь.

— Даже если «свои» — это весь мир?

— Особенно тогда.

Встали из-за стола. Впереди ждала работа. Много работы.

Но сначала — доесть ребрышки. Как завещал Рарог.

Потому что некоторые вещи не меняются.

Даже когда меняется весь мир.

***

Три месяца спустя.

Весна не пришла.

Календарь утверждал — апрель. Но снег не таял. Черный превратился в белый, но лежал плотным покровом. Мир принял новую реальность — вечную зиму под управлением братьев Морозовых.

Международный совет хранителей границ собирался уже третий раз. В старом особняке под Женевой, где температура никогда не поднималась выше нуля. Подходящее место для новой эпохи.

— Антарктида, — Макклинток бросил на стол папку. — Стук усиливается. Сейсмологи в панике.

— Скандинавия, — Эрикссон не остался в долгу. — Вчера видели всадника. Одноглазого. С копьем.

— Каир, — тихий голос из угла. — Мумии требуют репараций. Угрожают проклясть туристическую индустрию.

Лазарь сидел во главе стола, играя с серебряным пером. Десять черных перьев Гамаюн превратились в татуировку на его предплечье. Одиннадцатое, серебряное — подарок деда — он всегда носил с собой.

— По порядку, — голос звучал устало. За три месяца он повзрослел лет на десять. — Антарктида подождет. Что там ни спит — пусть поспит еще немного. Один... Гор?

Гордей пролистал блокнот.

— Выслал приглашение. Дипломатическая встреча, обмен опытом, культурная программа. Вежливо послал к Хель.

— Ожидаемо. Мумии?

— Мария работает с ними. Предлагает вернуть тридцать процентов артефактов в обмен на мирное сосуществование.

— Семьдесят, — поправил голос из угла. — Минимум семьдесят, или они превратят Лондонский музей в усыпальницу.

— Договаривайтесь, — Лазарь встал. — У меня через час рейс в Якутск. Там шаман вызвал дух мамонта. Мамонт хочет вернуться в плейстоцен.

— А это возможно? — спросил Танака.

— Понятия не имею. Но отказать не пробовал. — Лазарь накинул куртку. Обычную, без опознавательных знаков. — Гор, ты здесь справишься?

— Справлюсь. Лети.

Обнялись. Быстро, по-мужски. За три месяца научились — каждая встреча может быть последней. Каждое расставание — навсегда.

У выхода Лазаря ждал знакомый силуэт. Седая женщина в простом пальто.

— Господин Летописец, — поклонилась она.

— Гамаюн. — Лазарь кивнул. — Зачем пришла?

— Предупредить. История, которую вы пишете, привлекает внимание. Боги делают ставки.

— Пусть делают.

— Вы не понимаете. Рагнарёк может начаться не в Скандинавии. А здесь. Из-за вас.

— Тогда мы его остановим.

— Или станете его причиной. — Гамаюн протянула конверт. — Последнее перо. Двенадцатое. Откроете, когда придет время.

— Откуда я узнаю?

— Узнаете.

Исчезла. Как всегда — внезапно.

Лазарь сунул конверт во внутренний карман. Еще одна загадка в копилку. Еще одна ответственность.

Телефон — новый, специально защищенный — завибрировал.

«Усадьба. Срочно. Началось.»

Короткий текст от Гордея. Значит, действительно срочно.

Лазарь развернулся, побежал обратно. Якутский шаман подождет. Семья важнее мамонтов.

В конференц-зале царил хаос. На большом экране — спутниковая съемка Антарктиды. Лед трескался. Но не просто трескался — расходился ровными линиями, формируя узор. Руну размером с континент.

— Когда? — Лазарь влетел в зал.

— Десять минут назад. — Гордей стоял у экрана, сжимая телефон. — И это не все. Смотри.

Переключил каналы. Норвегия — северное сияние складывалось в лица. Египет — песчаная буря приняла форму армии. Япония — Фудзи дымилась впервые за столетия. Челябинск — метеорит начал петь колыбельные.

— Боги просыпаются, — прошептал кто-то.

— Прости нас, Юра, — Лазарь потер лицо ладонями. — Кажется, мы всё-таки всё просрали.

— Нет, — Гордей смотрел на экран. На руну во льдах. — Не боги. Что-то старше.

В кармане Лазаря нагрелся конверт. Двенадцатое перо требовало внимания.

«Когда придет время», сказала Гамаюн.

Время пришло.

Лазарь вскрыл конверт. Внутри — не черное перо. Белое. Чистое, как первый снег.

И записка.

«Выбор сделан. История написана. Осталось поставить точку. Или троеточие. Решать вам.»

— Что там? — Гордей заглянул через плечо.

— Финал. — Лазарь сжал перо. Оно было теплым. — Или новое начало.

На экране антарктическая руна пульсировала. С каждым пульсом — сейсмические толчки по всему миру.

— Летим? — спросил Гордей.

— А есть выбор?

— Всегда есть выбор.

— Тогда выбираю лететь.

Макклинток покачал головой.

— Нельзя просто так взять и полететь в Антарктиду к пробуждающемуся древнему злу.

— Ещё, как можно! Смотри, — Лазарь достал телефон, начал набирать номер. — Алло, Аэрофлот? Шесть билетов до ближайшего к Антарктиде аэропорта. Да, в один конец. Может быть. Да.

Повернулся к залу. Десятки лиц смотрели на них. Охотники, маги, просто люди, оказавшиеся в новом мире. Все ждали решения.

— Мы летим в Антарктиду. Кто с нами — собирайтесь. Кто остается — держите границы здесь. Что бы ни проснулось там... — Лазарь помолчал. — Мы либо остановим это, либо встретим лицом к лицу.

— А если не остановите? — спросил Танака.

— Тогда пишите новую историю. Без нас.

Братья вышли из зала. За ними потянулись другие — Макклинток, Мария, несколько новичков. Немного. Но достаточно.

У выхода Лазарь остановился.

— Гор... а мы правда справимся?

— Не знаю. Но помнишь, что говорил дед?

— Что?

— Морозовы не бросают своих.

— Никогда.

Пошли к машине. Впереди ждал аэропорт. Потом — Антарктида. Потом — неизвестность.

Но пока они были вместе, пока в груди билось сердце (пусть и раз в десять секунд у Лазаря), пока в памяти жили дед и Рарог — они справятся.

***

ᚾᛟᚹᛃᛃ ᚷᛟᛞ