Навмор

Глава 4. Мы это мы (Часть I)

«Мы это мы.»

ᛗᛁ ᛖᛏᛟ ᛗᛁ

***

Маша Воронова, двадцать три года, студентка последнего курса экономического. До диплома два месяца, до свидания — три часа. Парень с Тиндера оказался не фейком — созвонились, голос приятный, шутки смешные. Встреча в кафе на Арбате.

Только вот платье...

Примерочная в «Галерее» — узкая кабинка с тремя зеркалами. Маша крутилась, рассматривая себя. Черное платье сидело... нормально. Не плохо, но и не вау. Бедра широковаты, грудь могла бы быть больше, живот надо втянуть.

— Эх, — вздохнула она. — Хоть бы на вечер стать идеальной.

Боковое зеркало дрогнуло. Словно по воде прошла рябь.

Маша моргнула. В отражении стояла она, но... другая. Стройнее, выше, увереннее. Платье сидело как влитое. Волосы блестели рекламным блеском. Улыбка — белозубая, без щербинки на клыке.

— Привет, — сказала зеркальная Маша.

Настоящая отшатнулась, ударилась спиной о дверь.

— Не бойся, — отражение подмигнуло. — Я же ты. Только... улучшенная версия.

— Это галлюцинация. Перегрелась в метро.

— Конечно, милая. Галлюцинация в платье за двенадцать тысяч. — Зеркальная Маша провела рукой по бедру. — Хочешь быть мной? Хотя бы на вечер?

— Как это...

— Просто. Коснись зеркала. Поменяемся местами на денек. Ты отдохнешь, а я схожу на свидание. Покажу этому Диме, какая ты на самом деле классная.

— Всего на день?

— Клянусь. Что может пойти не так?

Маша протянула руку. Ладонь коснулась холодного стекла.

Мир перевернулся.

Она смотрела из зеркала, как её тело — идеальное, улучшенное — одевается, поправляет волосы, уходит.

— Эй! — крикнула Маша. — Вернись!

Но голоса не было. Она пыталась стучать — руки проходили сквозь стекло. Пыталась выйти — края зеркала были как стены.

Часы шли. Примерочная пустела. Маша видела, как уборщица протирает пол, как охранник проверяет кабинки. Никто её не замечал.

А потом свет погас.

И в темноте Маша почувствовала, как твердеет. Кожа деревенеет, суставы застывают. Она пыталась кричать, но рот уже не открывался.

Утром продавщица удивилась — откуда в примерочной новый манекен? Красивый, реалистичный. Даже щербинка на зубе есть.

— Наверное, ночью привезли, — пожала плечами коллега.

Манекен поставили в витрину. В черном платье за двенадцать тысяч.

А где-то в городе зеркальная Маша шла на второе свидание с Димой. Идеальная. Счастливая.

Навсегда.

***

Лазарь споткнулся о камень, которого секунду назад точно не было. Приземлился на колено, выругался.

— Ледосраные камни!

— Это не камни, — Степаныч нервно оглядывался. — Это кости. Старые. Тех, кто не дошел.

Лазарь поднял «камень». Действительно — череп. Маленький, детский. С дыркой во лбу.

— Мило, — он отшвырнул находку. — И много тут таких?

— Чем ближе к владениям Чернобога, тем больше. Некоторым везет — доходят и становятся его слугами. Некоторым не везет — становятся дорожным покрытием.

Они шли уже несколько часов после привала. Пейзаж менялся — черная земля сменилась серым песком, потом острыми камнями. Теперь под ногами хрустели кости вперемешку со льдом.

Лазарь отстал на пару шагов, стянул перчатку. Кожа на запястье просвечивала — видны были вены. Голубые, как замерзшие ручьи.

Быстро натянул перчатку обратно.

— Док, не копайся! — крикнул Гордей.

— Иду, иду!

Догнал брата, пристроился рядом. В кармане лежали два черных пера Гамаюн — одно из дома, второе от Корочуна. Интересно, сколько их нужно собрать, чтобы птичка соизволила показаться?

— Куда вообще идем? — спросил он у Степаныча.

— К воротам Чернобога. Через Ледяные Пустоши.

— Звучит весело. Что там?

— Там вообще ничего. Только лед и... отражения.

— Отражения? — насторожился Гордей. — Мара?

— Хуже. Место, где она родилась. Первое зеркало Нави.

Впереди забрезжил странный свет. Не теплый огонь костра, не холодное сияние мертвых звезд. Что-то среднее — как свет от экрана телефона в темной комнате.

Они вышли на берег озера.

Если это вообще было озеро. Идеально круглая поверхность, гладкая как полированное стекло. Ни ряби, ни отражения неба. Только странное внутреннее свечение.

— Стойте! — Степаныч схватил братьев за плечи. — Не подходите!

— Что это? — Лазарь прищурился.

— Зеркало Истины. Или Лжи. Зависит от того, что ты хочешь увидеть.

— И в чем подвох?

— В Нави нет простых зеркал. Есть только ловушки, которые притворяются зеркалами. — Степаныч нервно сжимал флягу. — Если увидишь в отражении себя — отвернись. Если отражения нет — беги.

— А если увидишь себя, но не совсем себя?

— Тогда ты уже в ловушке.

Гордей проверил двустволку.

— В обход можно?

— Дней десять пути. Через земли Костяного Пастуха. Он коллекционирует черепа. Живых.

— Ну, значит, прямо.

— Стой! — Степаныч попятился. — Туда даже мёртвые не лезут!

— Ничего не будет, — Лазарь шагнул к кромке воды. — Смотрите.

— Док, нет!

Но было поздно. Лазарь машинально глянул вниз. И увидел отражение.

Себя. Но здорового. Без синих ногтей, без ледяных вен под кожей. Обычного Лазаря Морозова, каким он был месяц назад.

— Гор, смотри! — он обернулся к брату. — Я здоровый!

— Лазарь, отойди от воды!

— Да погоди ты! Смотри — никакого льда!

Он потянулся к отражению. Кончики пальцев коснулись поверхности.

Озеро дрогнуло. Рябь пошла кругами от точки касания. И в этой ряби Лазарь увидел не одно отражение — сотни. Тысячи версий себя. Здоровых, больных, молодых, старых, живых, мертвых.

А потом лед под ногами стал жидким.

— Твою ж...

Провалились оба. Гордей успел схватить брата за шиворот, но поздно — озеро уже засасывало их, как голодный рот.

— Держитесь! — Степаныч бросился к краю, протянул руку.

Но его пальцы прошли сквозь братьев, словно те были миражом.

— Мертвые не отражаются правильно! — крикнул он вслед. — Не верьте им! Это Мара!

Темнота сомкнулась.

***

Падение было недолгим, но приземление — мягким. Слишком мягким. Лазарь ожидал удара, боли, хруста костей. Вместо этого — словно упал на перину.

Открыл глаза.

Коридор из зеркал. Бесконечный, уходящий в обе стороны. Стены, пол, потолок — сплошные отражающие поверхности. В каждой — он, но разный. Здесь улыбается, там хмурится, тут машет рукой.

— Гор? — голос отразился эхом, вернулся искаженным. — Гор, ты где?

— Здесь, — братский голос звучал приглушенно, словно через стену. — Не двигайся. Я иду к тебе.

Лазарь замер. В зеркалах его отражения тоже замерли. Почти все. Одно — в дальнем конце коридора — продолжало идти.

— Эй! — крикнул Лазарь. — Стоять!

Отражение обернулось. Улыбнулось. И исчезло за поворотом.

— Ах ты...

Шаги Гордея приближались. Наконец старший брат вывернул из-за угла. Двустволка наготове, лицо напряжено.

— Док, ты цел?

— Вроде да. Только... — Лазарь огляделся. — Где мы?

— Судя по декору — внутри Мары. Или того, что от нее осталось.

— Разве мы ее не убили?

— Видимо, только вывели из строя. Такие, как она, не умирают. Только меняют форму.

Температура была странной — не холодно, не жарко. Комфортно. Слишком комфортно для Нави.

— Не нравится мне это, — Гордей изучал отражения. — Почему она нас не атакует?

— Может, слабая еще?

— Или ждет чего-то.

Они двинулись по коридору. Зеркала множили каждое движение, создавая иллюзию толпы. Иногда отражения отставали на долю секунды — жутковатый эффект рассинхрона.

За поворотом — развилка. Три коридора в разные стороны.

— Куда? — спросил Лазарь.

— Без понятия. Давай...

— Сюда! Идите сюда!

Детский голос. Из левого коридора выбежал мальчик лет восьми. В свитере с оленями, джинсах, кроссовках. До боли знакомый.

— Лазарик! — мальчик помахал рукой. — Ну что ты копаешься? Пошли играть!

Лазарь сглотнул. Это был он. Маленький он.

— Док... — предупреждающе начал Гордей.

— Я знаю. Но посмотри.

Из того же коридора вышел второй мальчик. Постарше, лет одиннадцати. Серьезный, сосредоточенный. Маленький Гордей.

— Лазарь, перестань дурачиться, — сказал он тоном, копирующим взрослого. — Нам нужно найти выход.

— Вечно ты портишь веселье! — маленький Лазарь надул губы. — Пошли лучше в прятки играть! Как раньше!

— Какие прятки? Мы в ловушке!

— Ну и что? Можно же немного повеселиться!

Братья переглянулись. Детские версии были идеальными — каждая черта, каждый жест. Память услужливо подкинула воспоминания — точно, Лазарь именно так надувал губы, когда обижался. А Гордей всегда говорил «перестань дурачиться» именно с такой интонацией.

— Помните эту игру? — маленький Лазарь подпрыгивал на месте. — Мы так любили! Прятались по всему дому, дед искал!

— И что было, если дед не находил? — спросил взрослый Гордей.

Дети переглянулись.

— Не помним, — честно признался маленький Гордей. — Но точно что-то хорошее!

— Или плохое, — добавил его брат. — Но интересное!

— Идемте! — маленький Лазарь схватил взрослого за руку.

Прикосновение обожгло холодом. Не простым холодом — мертвым. Лазарь дернулся, вырывая руку.

На запястье остался черный след — как от обморожения.

— Нехорошо дергаться! — обиделся мальчик. — Мы же семья!

— Семья не оставляет ожоги, — Лазарь потер запястье.

— Это не ожог! Это... это... — маленький Лазарь растерялся. — Это дружеская метка!

— Дружеская метка сейчас будет у тебя на заднице, — пробормотал взрослый.

Дети начали меняться. Едва заметно — черты лица расплывались, становились менее четкими. Как фотография, попавшая под дождь.

— Вы не хотите играть, — констатировал маленький Гордей. — Почему?

— Потому что вы не мы.

— Мы — это вы! Только лучше! Счастливее! Без всех этих взрослых проблем!

— Без проблем не бывает счастья, — Гордей поднял двустволку. — Уходите. По-хорошему.

— А если по-плохому? — маленький Лазарь улыбнулся слишком широко.

И бросился вперед.

Скорость была нечеловеческой. Маленькое тело врезалось в Лазаря, повалило на зеркальный пол. Детские руки — теперь с когтями — полоснули по груди, разрывая куртку.

— Будешь! Играть! С! Нами!

Гордей схватил нападавшего за шиворот, отшвырнул. Ребенок ударился о стену, рассыпался осколками. Но осколки тут же начали собираться обратно.

— Бежим!

Они рванули по среднему коридору. За спиной — топот детских ног и смех. Жуткий, механический смех заводной игрушки.

***

Коридоры петляли, раздваивались, сходились снова. Логики в планировке не было — или была, но нечеловеческая. Иногда приходилось идти по стене, иногда по потолку. Гравитация в зеркальном лабиринте работала как хотела.

Наконец топот за спиной стих. Братья остановились перевести дух в очередном зале. Круглом, с высоким куполом из зеркал.

Пока Гордей проверял выходы, Лазарь незаметно прижал пальцы к запястью. Пульс... где же пульс? А, вот. Едва уловимый, раз в десять секунд. Может, пятнадцать. Сердце замедлялось, подстраиваясь под ритм льда в венах.

— О чем задумался? — Гордей заметил, конечно. Он всегда замечал.

— Да так... Что это было? — Лазарь проверил грудь. Царапины неглубокие, но саднят.

— Приманка. Мара изучает нас.

— Изучает?

— Проверяет. Смотрит, на что клюнем.

Лазарь закашлялся. Убрал ладонь от рта — на перчатке иней с красными прожилками.

— Ты кашляешь кровью? — Гордей подошел ближе.

— Не кровью. Льдом. С кровью. — Лазарь стянул перчатку, посмотрел на руку. — Или кровь становится льдом. Хрен поймешь.

Ногти почернели полностью. Под кожей — целая сеть голубых вен, как речная дельта подо льдом.

— Красиво, — криво усмехнулся он. — Я как Эльза, только мужик.

— Док, это не смешно.

— А что делать? Плакать? Слезы замерзнут. — Лазарь натянул перчатку. — Лучше скажи, как отсюда выбираться.

Гордей огляделся. Двенадцать выходов из зала, все одинаковые.

— Без понятия. Может...

Пространство дрогнуло. Зеркала потемнели, потом засветились ярче. Круглый зал превратился в прямоугольный. Появилась мебель — стол, стулья, трибуна.

Зал суда.

За судейским столом — фигура в черной мантии. Лицо скрыто, но фигура знакомая. Широкие плечи, манера сидеть чуть ссутулившись.

— Встать! — громыхнул голос. — Суд идет!

Фигура подняла голову. Лицо Гордея, но старше лет на двадцать. Седина в висках, морщины, усталые глаза.

— Подсудимый Лазарь Морозов, — зеркальный Гордей листал папку. — Обвиняется в систематическом паразитировании на старшем брате.

— Что за бред? — Лазарь шагнул вперед.

Пол под ним задрожал. Вокруг полезли ледяные прутья — решётки выросли мгновенно, отрезая его от Гордея.

— Молчать! — судья стукнул молотком. — Слово обвинению!

Из тени вышла фигура. Снова Гордей, но другой — успешный, в дорогом костюме, с золотыми часами.

— Ваша честь, — начал он. — Представляю доказательства. Пункт первый — сколько раз мой брат спасал подсудимого?

— Возражение! — крикнул настоящий Гордей. — Это цирк, а не суд!

— Возражение отклонено! — судья указал на него молотком. — Еще слово — и сядете рядом с подсудимым!

— Так сколько раз? — продолжил обвинитель.

— Не считал, — буркнул Лазарь.

— Я считал. Двести семьдесят три раза за последние десять лет. В среднем — раз в две недели.

— И что?

— А то, что вы, Лазарь Морозов, являетесь обузой. Балластом. Якорем, который тянет брата на дно.

— Неправда!

— Правда. Смотрите! — обвинитель щелкнул пальцами.

Зеркала ожили, показывая моменты из прошлого. Лазарь ранен, Гордей тащит его на себе. Лазарь попал в ловушку, Гордей вытаскивает. Лазарь замерзает, Гордей греет.

Снова и снова. Десятки эпизодов.

— Видите? — обвинитель повернулся к судье. — Без подсудимого мой клиент был бы свободен. Успешен. Жив.

— Ложь! — настоящий Гордей пытался сломать зеркальную стену между ними. — Док, не слушай!

— А теперь главное доказательство, — обвинитель подошел ближе к клетке. — Скажите, подсудимый, сколько раз вы подводили брата?

Лазарь молчал.

— Отвечайте!

— Много, — тихо признал он.

— Громче!

— Много! Я подводил его много раз! Доволен?!

— Приговор очевиден, — судья поднялся. — Лазарь Морозов признается виновным в том, что является обузой. Наказание — освободить Гордея Морозова от бремени под названием «младший брат».

— Какое на хрен бремя?! — заорал настоящий Гордей.

Выстрел из двустволки. Зеркальная стена взорвалась сотнями осколков. Он прыгнул через дыру, встал рядом с братом.

— Единственная обуза здесь — это ты в дурацкой мантии.

— Я? — судья откинул капюшон. Лицо было идеальным. Слишком идеальным — как у манекена. — Я показываю правду!

— Чью правду? Его? — Гордей указал на обвинителя. — Или твою?

— Объективную правду!

— Нет такой. Есть только наша правда. И в ней мой брат — не обуза. Он моя сила.

— Сила? — обвинитель засмеялся. — Он же слабый! Больной! Умирающий!

— И что? Это делает его менее братом?

Зал суда дрогнул. Мебель начала расплываться.

— Вы не понимаете! — взвыл судья. — Он тянет вас вниз!

— Нет, — Гордей перезарядил двустволку. — Он держит меня. Чтобы я не потерялся.

Выстрел. Судья рассыпался осколками.

Зал исчез. Снова коридор, но другой — шире, светлее.

— Гор... — Лазарь смотрел в пол. — Может, они правы? Может, тебе правда будет лучше...

— Заткнись.

— Но...

— Заткнись, придурок. Ты мой брат. Точка. Без обсуждений.

Пауза.

— Спасибо, — тихо сказал Лазарь.

— Не за что. Пошли, надо выбираться.

Они двинулись по коридору. Зеркала по сторонам больше не множили их отражения — словно устали или готовились к чему-то новому. В воздухе повис запах... нет, не запах. Ощущение. Как перед грозой, только наоборот — перед абсолютной тишиной.

— Слышишь? — Лазарь остановился.

— Что?

— Музыку. Очень-очень тихо, но...

Гордей прислушался. Действительно — откуда-то доносилась едва уловимая мелодия. Что-то до боли знакомое.

— Это что, Queen? — недоверчиво прошептал Гордей.

— Морозня! Это ж Queen! — Лазарь прищурился. — Да, «Don't Stop Me Now»!

— Что-то мне это не нравится...

Лазарь уже тихонько подпевал, покачиваясь в такт.

— Донт стоп ми, донт стоп ми, оу, оу, оу. Хэвин э гуд тайм. Гуд та...

— Док, прекрати.

— Что? Это же классика! — но голос дрогнул. — Только... почему она здесь?

Музыка играла, искаженная, словно пластинку прокручивали на неправильной скорости. Любимая песня, вывернутая наизнанку. А потом — так же внезапно, как появилась — оборвалась. Осталась только полная тишина и коридор, ведущий в никуда.

— Мара знает слишком много, — мрачно заметил Гордей.

— Или кто-то ей рассказал, — Лазарь потер виски. — Пошли. Мне не нравится эта тишина.

***

ᛗᛁ ᛖᛏᛟ ᛗᛁ ᚲᚨᛋᛏ ᛟᛞᛁᚾ